– Но я же ее не насиловал, как бы она это сделала?
Жань Дундун включила запись, которую Ся Бинцин отправила матери. Сначала на ней послышался стук, после чего раздался голос Ся Бинцин: «Эй, есть кто-нибудь? Эй…» «Здесь очень темно, выпустите меня, выпустите меня». «Я слышу, что здесь кто-то смеется». «Не оставляйте меня в этом ящике, мне страшно». Далее снова следовал стук. «Эй, эй, мне тут не нравится, так никто не узнает, что я умерла». «Выпустите меня, я хочу быть вместе со всеми». «Я не сбегу, не сбегу, я еще приду, приду…»
Сюй Шаньчуань чуть опустил голову и уставился в пол.
– Вы знаете, где и когда была сделана эта запись? – поинтересовалась Жань Дундун.
– Нет, впервые слышу.
– О чем вы подумали, прослушав это?
– О каком-то замкнутом пространстве.
– Может быть, эта запись была сделана в том самом номере, где проходило собеседование?
– Неужто? Не помню, чтобы она говорила такое.
– Она общалась с вами больше трех лет, может быть, кроме вас, она встречалась с кем-то еще?
– Нет, она отличалась постоянством, именно поэтому я и хотел жениться на ней.
– Можно ли было назвать ее распущенной?
– Нет. Она была очень целомудренна, придерживалась консервативных взглядов, часто смущалась.
Тогда Жань Дундун надела перчатки и вытащила из бумажного пакета прозрачный конверт, в котором находилось вещественное доказательство. Сюй Шаньчуань сперва удивился, после чего вдруг словно окаменел.
– Узнаете? – спросила Жань Дундун.
Он протер глаза и снова взглянул на прозрачный конверт. В нем лежали испачканные кровью кружевные трусики.
– Видели их? – последовал новый вопрос.
Он покачал головой:
– Видел похожие, но не эти.
– Это то самое белье, которое было на Ся Бинцин, когда вы впервые вступили в ней в половую связь.
– Я не помню.
– На трусах найдены следы вашей спермы, кровь принадлежит Ся Бинцин, до того, как вы ее изнасиловали, она была девственницей.
– Я ее не насиловал, она сама этого хотела.
– В чем выражалось ее желание?
– Она сняла верхнюю одежду, уселась ко мне на колени, я не вытерпел и поцеловал ее.
– То есть в вашем понимании целомудренная, консервативная, скромная девушка, у которой ранее не имелось сексуального опыта, вот так вот запросто могла усесться к вам на колени при первой же встрече?
Закусив губу, он вдруг задумался.
– Если она сама этого хотела, – продолжала Жань Дундун, – то к чему ей было сохранять эту улику?
Он молчал, было заметно, что ему не по себе. Между тем Жань Дундун включила следующую запись: «В этом году она останавливалась у нас на три дня, когда приезжала на Праздник чистого света. Вечером первого дня я заметил, что у нее красные глаза, и спросил, что стряслось. Она призналась, что влюбилась в женатого и теперь не знает, как быть. Я посоветовал оставить его и найти другого. Но ей это было не по нутру. Я предупредил, что мы против, чтобы нашу дочь содержали как любовницу. Она сказала, что как раз требует от мужчины развода. Тогда я сказал, что нам подержанный товар не нужен. Тут она укорила меня, что я хочу ее смерти. Ну я взорвался и от досады и безысходности залепил ей пощечину. Я же не знал, что ее убьют. Знал бы наперед, то скорее бы залепил пощечину ее матери. Сейчас из-за этого сам не свой, прямо взял бы и отрубил свою руку».
– Это показания отца Ся Бинцин. Вы с ним встречались? – поинтересовалась Жань Дундун.
Сюй Шаньчуань покачал головой. Жань Дундун снова включила запись: «Однако как бы я ее ни увещевала, она никак не реагировала и только на третий день к обеду открыла дверь. Мы-то решили, что она все хорошенько обдумала, в душе у нас затеплилась уже похороненная было радость, но, к нашему удивлению, она, даже не поев, вышла за порог, взяла у ворот такси и умотала. Мы с отцом тоже взяли такси и приехали следом за ней к озеру Ланьху. Она вышла из машины, мы тоже. Она встала на утес и замерла, в чем только душа держится. Мы перепугались, что случится непоправимое, и бросились к ней. Но чем больше мы старались ее образумить, тем настырнее она пыталась сигануть в воду, а силища у ней такая, что и не перебороть. Видя такое дело, я бухнулась перед ней на колени. „У нас, – говорю, – ты единственная дочь. Дело, конечно, твое, но, если ты сейчас спрыгнешь, мы прыгнем следом. Зачем нам жить без тебя?“ Она, похоже, вняла моим мольбам, уткнулась мне в грудь, да так и проплакала часа два к ряду. „Успокойся, – говорит, – мама, я останусь жить с вами“».
– А это показания матери Ся Бинцин. Вы встречались с ее матерью? – спросила Жань Дундун.
Сюй Шаньчуань снова покачал головой, глаза его чуть покраснели, он то и дело сильно моргал, словно пытался загнать слезы обратно и не позволить им вылиться.
– Вы, возможно, не представляете себе, сколько вреда нанесли ей лично и ее семье.
С этими словами Жань Дундун вынула из чехла красный ноутбук Ся Бинцин. Сюй Шаньчуань оцепенел, было видно, что эту вещь он узнал. Жань Дундун включила ноутбук и показала ему то самое видео с репетицией шоу к его дню рождения. При звуках песни «Happy Birthday» он все-таки залился слезами.
– Любил ли вас кто-нибудь так же сильно, как она? – проговорила Жань Дундун.
Он покачал головой.
– Тогда искупите свою вину. – Жань Дундун передала ему бумажный платок.
Он его не взял, вытер слезы рукой и проговорил:
– Простите, я действительно ее изнасиловал…
Глава 4Проверка
27
Итак, в деле наконец-то наметился прорыв, Жань Дундун захотелось с кем-то это отпраздновать, и первым, о ком она подумала, оказался Му Дафу. Она ругала себя, досадуя на свою никчемность, но в то же время не могла не признать, что ей никак не освободиться от той душевной привязанности, которая сформировалась между ними за долгие годы. В обед она послала мужу сообщение на телефон: «Сегодня вечером не хочется ужинать дома». На самом деле эта простая фраза была своего рода тестом. Он мог ответить «Хорошо», «Понял» или, к примеру, «Ладно», «Где собираешься поужинать?» и т. п., но она ждала другого ответа. В некоторой тревоге она попивала подаренный Хун Аньгэ черный чай. Вдруг телефон пиликнул – пришел ответ: «Встретимся в 19:00 в ресторане „Водная галерея“, кабинет №9». Она слегка улыбнулась.
Ресторан «Водная галерея» располагался прямо на берегу протекавшей через город реки, его панорамные окна – от пола до потолка – открывали чудесный вид на прозрачную воду и живописные берега: чуть поодаль плавали уточки, вблизи плескались рыбешки, по берегам расстилалась пышная растительность. Косые лучи заходящего солнца вытянули тени деревьев, и теперь они напоминали бесстыдно столпившихся у окон шпионов. Прихватив с собой ноутбук, Му Дафу пришел пораньше и теперь, работая и попивая чай, любовался пейзажем.
Впрочем, работал он лишь для видимости. В последнее время он только делал вид, что трудится над статьей. Все, что он писал, было или полной ерундой, или высосанной из пальца ахинеей. Иероглифов-то много, а вот толку мало, формулировки больше смахивали на плагиат, рассуждения выглядели посредственно – складывалось впечатление, что весь его талант бесследно улетучился. А талант для него значил то же, что внешность для красотки, по сути, именно талант был его победоносным оружием. Без таланта он бы не стал доктором наук, не женился бы на Жань Дундун, даже авторитет он заработал благодаря все тому же таланту.
Из-за невозможности использовать его в обычном режиме у Ма Дафу от злости сводило зубы. Каждый выскакивающий на экран иероглиф вызывал отвращение – будто именно отвращение превращалось в смысл его писанины. Это было совсем не то, что хотелось написать ему, однако писал это не кто-то другой, а он сам, писал и тут же стирал написанное. В итоге оставалась лишь свалка сумбурных идей, да и те выглядели банально, ни одна из них его не цепляла, что уж тогда говорить о читателях. Его IQ стал равен нулю, его дар ушел в минус, прямо как у тех авторов, которые за публикацию своих же статей еще и приплачивают.
Иной раз, просто ради успокоения, ему хотелось просто выдать необходимое количество иероглифов, забыв о качестве материала. И хотя сделать это не составляло труда, такой подход его удручал, совершенно выбивая из колеи. Он безжалостно уничтожал все, что напечатал, не оставляя ни строчки, чтобы только его мозг не уцепился за что-то и не попросил бы вернуть фразу из буфера обмена. Поэтому всякий раз он начинал мыслить с чистого листа, надеясь, что вот-вот у него родится более удачный вариант, но получалось только хуже, и новый вариант постигала та же судьба, что и предыдущий. Это повторялось изо дня в день без всякого продыху, так что, по сути, работа его ни на шаг не продвигалась.
Он искал причину такой непродуктивности, а причина состояла в том, что он не мог сосредоточиться. Ему одновременно приходилось бороться с сомнениями Жань Дундун, писать статью и искусно скрывать неурядицы в отношениях с Жань Дундун от ее родителей и от дочери, словно речь шла о дефекте какой-нибудь антикварной вещицы.
Он захлопнул ноутбук и целиком сосредоточился на чаепитии, пытаясь выбросить из головы все мысли. Поскольку у него было предчувствие, что Жань Дундун заявится пораньше, он решил опередить ее. Он делал так давным-давно, еще когда крутил с ней роман, теперь же, когда Жань Дундун заподозрила его в измене, он ради спасения висевшего на волоске брака решил применить эту тактику вновь. И точно, Жань Дундун нарисовалась уже в четыре часа. Открыв дверь и увидав Му Дафу, она несколько удивилась, она не думала, что муж придет раньше, и в душе этому обрадовалась, у нее даже промелькнула мысль: а не обнять ли его? Однако едва раскрыв объятия, она, словно опомнившись, на полпути передумала, в результате протянутые в ответ руки Му Дафу так и остались висеть в воздухе, из-за этого оба почувствовали такую же неловкость, какая возникает, когда стороны неожиданно отказываются подписывать договор. Они уже четыре года не обнимались просто так. «Просто так» – то есть безо всяких сексуальных намеков. Между тем, когда они крутили роман, такие объятия являлись своего рода обязательным этикетом. Когда же ее повысили по службе, этот элемент их общения вымер подобно динозаврам.