Лена упала на колени, сжала голову руками, и её громкий, надрывный крик смешался с криками голосов, растворился в них. Кожа на её руках трескалась, кровь текла по запястьям, капала на пол, и тени тянулись к ней, к Василисе, к Марине, кричали, смеялись, ждали.
Василиса поднялась, шатаясь, её взгляд застыл на Лене, на её теле, гниющем в этом месте, на её разуме, растворяющемся в криках. Междумирье было безысходностью — тленом, что разъедал всё, что дышало, что жило, что могло надеяться.
Глава 11: Сестра из тени
Междумирье дышало густым и липким тленом, словно гной, вытекающий из разорванной раны. Коридоры тянулись бесконечно, их чёрные, покрытые трещинами и слизью, стены сочились влагой, тяжёлой, с запахом ржавчины и гнили, что капала на пол, шипя, как кислота. Руны, вырезанные в камне, горели тусклым зелёным светом, пульсировали, и каждый их толчок отдавался в воздухе низким гулом, от которого звенело в ушах.
Василиса с посохом в руках стояла на круглой площадке и смотрела по сторонам. Дыхание её было тяжёлым, ноги дрожали, подгибаясь под весом мешка. Рядом с ней стояла Марина.
Лена же была в центре, у чёрной и бесконечной ямы, её фигура казалась тенью, гниющей в этом мраке. Перстень на пальце сиял красным светом, а по рукам текла тёмная кровь. Она капала на пол и шипела, испаряясь в зелёном свете. Девушка сжимала голову руками, и громко, надрывно кричала. Её крик смешивался с гулом потусторонних голосов, растворяясь в них:
— Я не хотела… они… они сильнее…
Голоса кричали, всё громче, всё настойчивее, и крики их были острыми, как иглы, вонзающиеся в виски:
— Ты наша… ты откроешь нас… ты не уйдёшь…
Рядом с Леной стояла её призрачная сестра.
— Лиза… — выдохнула Лена, и голос её сорвался, прозвучал почти беззвучно. — Ты… ты была там…
Василиса замерла. Лиза. Сестра. Близняшка. Она знала это имя — слышала его в видении, в шёпоте Марины, в криках голосов. И теперь она видела её — призрак, тень, девочку, убитую перстнем.
Лиза заговорила, тихо и мягко, словно ветер в поле, но голос её дрожал, ломался, как стекло под ударом:
— Это было давно… мы были детьми… я не хотела тебя бросить…
Видение затуманило разум Василисы. Она увидела их — двух девочек, одинаковых, с русыми волосами и голубыми глазами, в поле, заросшем бурьяном. Жаркое лето, запах травы и земли, и перстень — массивный, с красным камнем — лежал в пыли, блестя в лучах солнца. Лиза подняла его, радостно, как игрушку, надела на палец, и свет его вспыхнул ярко, ослепляюще - красным, как кровь.
А потом начался кошмар.
Камень на перстне зашипел, врос в кожу девочки и кровь хлынула из пальца, заливая руку, траву, землю. Лиза закричала громко, надрывно, и крик её был мокрым, булькающим, как будто горло разорвалось изнутри. Кожа на её руке треснула, как перезрелая ягода, и кровь потекла ещё сильнее, забила горячей алой струёй. Лена упала на колени, кричала, тянула руки к сестре, но перстень ожил, зашевелился, и тени длинные, извивающиеся вырвались из него, чёрные, с глазами, белыми, как раскалённые угли.
Они вцепились в Лизу, их острые, как бритвы когти рвали её плоть, раздирали кожу, мясо, кости. Её грудь лопнула, рёбра хрустнули, выгнулись наружу, как сломанные ветки. Лиза дёрнулась, упала, но тени не остановились. Они рвали её дальше: выгрызали глаза, раздирали горло, крик девочки стал хрипом, мокрым, булькающим, пока язык не вывалился изо рта, чёрный, распухший, с кровью, стекавшей по подбородку. Кости черепа треснули, с хрустом, громким, как ломающееся дерево, и мозги вытекли наружу, смешались с грязью, с кровью, с травой. Тени рвали её ноги, выдирали сухожилия, и плоть свисала клочьями, гниющая прямо на глазах, пока перстень не вспыхнул ярче, ослепляя, и не втянул её всю, разорванную и кричащую во тьму, оставив только испуганную и ошеломлённую Лену, в крови, в грязи, с криком, застрявшим в горле.
Василиса резко открыла глаза и видение угасло, оставив только тлен Междумирья, только крики голосов, только Лену и Лизу перед ней. Лиза шагнула ближе, и её призрачное тело дрогнуло.
— Я хотела вернуться… — шепнула она, но голос её был слабым и надломленным. — Но они… они держат меня… они хотят нас обеих…
Лена упала на колени, сжала голову руками, и крик её смешался с криками голосов:
— Я не хотела… я не знала… прости меня…
Голоса закричали ещё громче, разрывая всё пространство вокруг:
— Она наша… ты наша… вы не уйдёте…
Лиза протянула руку и коснулась плеча Лены, неощутимо, холодно. Её голос стал тише, почти шёпотом:
— Мы должны остаться… чтобы ты жила…
Лена подняла взгляд, и слёзы её смешанные с кровью, капали на пол и шипели, как кипящая смола. Она качнула головой, резко, с хрипом:
— Нет… я не брошу тебя снова…
Василиса шагнула вперёд и её низкий, хриплый голос разнёсся в пустоте:
— Перстень… он убил её… он убьёт вас обеих…
Лена посмотрела на неё, но было сложно определить понимает ли она слова старухи. Коридоры задрожали, стены зашевелились, и слизь потекла быстрее, заливая пол, смешиваясь с чёрными маслянистыми лужами. Тени выросли, стали больше и длиннее. Они извивались, как черви в гнилом мясе, а их белые, горящие глаза уставились на Василису, на Лену, на Лизу:
— Ты не остановишь нас… ты станешь нами… ты растворишься…
Василиса сжала правый кулак и ногти вонзились в плоть её ладони. Кровь мелкой струйкой брызнула на пол, смешалась с гнилью. Она знала, что перстень — не просто ключ. Он был голодом, тленом, безысходностью, что разъедал всё, что дышало, что жило, что могло надеяться.
Глава 12: Последний ритуал
Междумирье гнило вокруг Василисы, распадалось в густой и липкий тлен, словно гной, вытекающий из разорванной язвы. Коридоры дышали, чёрные стены, покрытые трещинами и слизью, сочились влагой. Руны, вырезанные в камне, как и прежде горели тусклым зелёным светом и пульсировали, как гниющие вены, и каждый их толчок отдавался в воздухе низким гулом, от которого звенело в ушах.
Василиса стояла на круглой площадке. Дыхание её вырывалось изнутри хрипом и каждый вдох был полон горечи. Рядом с ней мерцал призрак Марины. Её мутные глаза блестели в зелёном свете, а слабый надломленный голос шепнул:
— Они тянут меня… я не могу больше…
Лена стояла в центре, у ямы, чёрной и бесконечной, и её фигура — высокая, стройная — гнила в этом мраке. Перстень на её пальце нестерпимо сиял. Кожа рук трескалась, кровь текла по запястьям и капала на пол, шипела, испаряясь в зелёном свете. Она сжимала голову руками, и крик её — громкий, надрывный — смешивался с криками голосов:
— Я не брошу её… я не отдам её…
Голоса кричали, громче, настойчивее, и крики их были острыми, как иглы, вонзающиеся в виски:
— Ты наша… ты откроешь нас… ты станешь нами…
Василиса знала, что время уходит. Междумирье разъедало всё: её, Лену, Марину,а голоса тянули всех в тлен, в безысходность, что гнила вокруг. Старуха с хрустом в старых костях упала на колени и развязала мешок, высыпав его содержимое на пол: банки с травами, кости, книгу. Пальцы её дрожали, но двигались быстро, точно, как когти зверя, рвущего добычу. Она взяла в руки банки и разбила их о пол, одну за другой, с треском, громким, как ломающееся стекло. Пыль трав, чёрная, серая, бурая, взвилась в воздух, закружилась, как пепел от костра, и её резкий, едкий запах ударил в ноздри, обжёг горло.
Она сгребла птичьи кости и с силой сжала их в ладонях до крови. А после открыла книгу на одной ей известной странице и провела по ней своей окровавленной рукой. Затем взяла нож, лежавший тут же, старый, с ржавым лезвием, поднесла к груди, к сердцу, и резанула глубоко, ровно, через сорочку. Кровь хлынула, горячая и алая, заливая её руки, грудь, пол, и шипение её смешалось с гулом рун, с криками голосов. Она сжала рану, выдавила кровь в ладонь, и начали чертить знаки на полу, резкие, рубленые, как когти, вонзающиеся в плоть.
— Кровь зовёт… кость ломает… тень уходит… — шептала она. - Кровь зовёт… кость ломает… тень уходит… Она взяла скрутки трав и разломала их пальцами. Пыль трав взвилась вверх, а Василиса, не теряя времени, поднесла спичку, чиркнула, и вспыхнул слабый, дрожащий огонёк, осветив её морщинистое лицо, с глубокими тенями. А потом этот огонёк превратился в настоящее разноцветное пламя: синее пламя поднялось с шипением, как кипящая вода, зелёное - с треском, как ломающееся дерево, красное - с гулом, как кровь, текущая по венам. Дым взвился вверх, густой, чёрный, закружился в воздухе, заполняя коридоры, цепляясь за стены, за руны, за тени.
Василиса встала, сжимая нож в руке, подняла руки вверх, и в мрачной пустоте разнёсся её голос:
— Марина… дочь крови моей… отдай себя… закрой дверь…
Марина громко надрывно закричала и крик этот был мокрым, булькающим, как будто её разорвало изнутри. Призрачное тело задрожало, стало тоньше, и дым обволок её, потянув к чёрной и бесконечной яме. Прозрачные и дрожащие руки потянулись к Василисе, а глаза, прежде мутные и пустые, вдруг вспыхнули красным, как кровь перстня. Кожа лопнула, призрачная плоть треснула, и тело разорвалось, как тряпка под когтями. Дым тут же втянул её в яму, с хрустом, громким, как ломающиеся кости, и с криком, растворившимся в голосах:
— Они тянут… я ухожу… прости…
Василиса упала на колени, вцепилась в книгу, и страницы её затрещали под пальцами. Она чертила знаки кровью, резкими, рублеными движениями, а дым сгущался всё больше и больше, пока не стал чёрным и густым, как смола. Огонь вспыхнул ярче, синее пламя поднялось выше, зелёное закружилось вокруг, красное зашипело. Яма задрожала, края её сжались, и тени, длинные, извивающиеся, громко, хрипло закричали, с эхом, от которого стены задрожали:
— Ты не закроешь нас… мы возьмём тебя…
Лена подняла пустой, как вода в заросшем пруду взгляд. Она сжала перстень в кулаке, и её громкий надрывный крик смешался с криками голосов. А потом глаза её вспыхнули, белые, горящие, и из них полезли новые, десятки, сотни, тысячи глаз, чёрных, красных, белых, вылезающих из её плоти, как опарыши из гниющей туши. Лицо девушки разорвалось, кожа повисла клочьями, и глаза покрыли её собой, они шевелились, смотрели, кричали: