Летом Эйнштейны жили в Капуте — до октября, как обычно, Марго с ними, а Марьянов почему-то остался в их берлинской квартире; запомним это обстоятельство. Изредка и сами наезжали в город и так познакомились с Наталией Сац, до ареста в 1937 году бывшей худруком Московского театра для детей; она ставила «Фальстафа» в берлинской Кролль-опере. Сац вспоминала: «…замечаю худенькую девушку и сотрудника нашего торгпредства Диму Марьянова. Кто это с таким приятным звуком голоса? Поднимаю глаза, пожилые мужчина и женщина. Она — невысокого роста, в темном платье с белым воротничком, приветливой улыбкой, он — какой-то светящийся. Где я видела эти черные, одна выше, другая ниже, словно в пляске, брови, большие карие смеющиеся и такие лучистые глаза, мягкий подбородок, высокий лоб, черно-седые волосы, которым, видимо, очень весело и свободно на этой голове? Этот человек был чем-то вроде живого кино для толпы. Каждый поворот его головы обсуждался и фиксировался».
Ее пригласили в Капут. Далее она путает Эльзу с Илзе: «Какая обаятельная, мягко подвижная была эта Ильзе! Как всепонимающе она любила своего Альберта! Они называли друг друга только ласкательно-уменьшительными „Ильзль“, „Альбертль“, их любовь давала им ту жизненную силу, ту „точку опоры“, когда можно перевернуть мир… Эйнштейн любил детей. Ему очень понравилась идея Детского театра. Его вопросы тоже были интересны. Ставили ли мы для детей Шиллера? Читала ли я письма Марка Твена, в которых он называет детский театр своей самой большой мечтой? Как я отношусь к картине „Броненосец ‘Потемкин’“ и режиссеру Эйзенштейну?» Сац побывала у них в берлинской квартире еще раз осенью и опять восторгалась счастьем Эльзы и Альберта. Между тем по показаниям Герты Маргарет Лебах летом 1931 года каждую неделю приезжала к Эйнштейну: «Всегда, когда бы она ни приехала, фрау профессор отправлялась в Берлин с поручениями или по своим делам. Она уезжала в город рано утром и возвращалась поздно вечером». Герта подслушала разговор Эльзы с дочерьми: те требовали, чтобы мать вышвырнула из дома всех баб либо развелась. Но бедная Эльза только плакала. Были, по свидетельствам Герты, Марьянова и архитектора Вахсманна, сцены с криками и битьем посуды. В общем, сплошное Добро и Нравственность. Увы, вы нечасто встретите Замечательного Человека, у которого эти принципы распространялись бы на отношения с противоположным полом или на семью. И все же, прежде чем осуждать, подумайте о тех, кто ради блага своей семьи спокойно облапошивает или убивает чужие.
По инициативе американской журналистки Агнес Смедли, Клары Цеткин и Барбюса в июне Горький, Драйзер, Эйнштейн и Уэллс подписали письмо в защиту арестованных в Шанхае советских агентов Нуленс (Якова Рудника и Татьяны Моисеенко). Китайцы письму не вняли, но по амнистии заменили смертную казнь на пожизненное заключение. («Нуленсы» вернулись в СССР в 1939-м и дожили до 1960-х.) В августе немецкий социалист Курт Хиллер просил Эйнштейна подписать другое письмо, в котором говорилось: «…реальная цель — это социальная революция». Эйнштейн отвечал: «Пацифизм не требует социализма, а социалистические революции часто ведут к подавлению свободы…» Послал приветствие просоветскому съезду «Интернационала противников войн» в Лион, но сам не поехал. Из интервью физика Роберта Маршака, 1970 год: «Эйнштейн не был наивен. Он был в состоянии понять, когда какие-то группы пытались использовать его в своих целях. Один из примеров — когда он отказался работать с Анри Барбюсом, который пытался заставить его присоединиться к своей организации… Он [Барбюс] был заклятым коммунистом, писателем весьма уважаемым и организовывавшим такие встречи, как „Конференция по культурной свободе“ в 1930-х годах. Он приглашал мировых интеллектуалов, как Эйнштейн, которые присутствовали на первом заседании, а затем Эйнштейн обнаружил, что друзья Барбюса принимали решения, продиктованные Советами. Когда Эйнштейн понял это, он порвал с Барбюсом».
И все же… Волна или частица? Частица или волна? Или беззаконный, взбалмошный квант? Сделал так — и тут же наоборот… В СССР протест 86-ти против казни 48 «вредителей» был очень некстати. Многие подписанты раскаялись. Цвейг уже через неделю опубликовал письмо: он не сомневается, что расстрелянные были вредителями, а протестовал лишь против расстрела, выступая за ссылку. От Эйнштейна ждали того же. Из статьи Э. Кольмана (еврея, между прочим) «Ход задом в философии Эйнштейна» (Научное слово. 1931. № 1): «В октябре 1930 года г-н Альберт Эйнштейн, великий физик, плохой философ и никудышный политик, излагает свое политическое кредо: „Моим политическим идеалом является демократия… Вот почему я всегда был страстным противником таких режимов, которые в настоящее время существуют в России и Италии“. В этот момент господин профессор подписывает протест… против расстрела 48 мерзавцев, которые во главе с профессором холодильного дела Рязанцевым организовали голод». Иоффе: «Однажды в конце 20-х годов группа немецких ученых составила антисоветское воззвание, под которым я обнаружил подпись Эйнштейна. Когда я сказал ему, что случай, о котором шла речь, только повод для выступления против Советского Союза, он ответил, что не подумал об этом, а подписал по телефонному звонку Планка. Я спросил, считает ли он правильным, что в разгар борьбы нового социального строя с предрассудками старого Эйнштейн оказывается по ту сторону баррикады, в лагере прусского капитализма. Он ответил: „Конечно нет, я бы не подписал, если бы подумал о последствиях. В будущем не буду участвовать в таких политических действиях, не посоветовавшись с Вами“».
Очень маловероятна последняя фраза, тем более что известно: «перевоспитывать» Эйнштейна специально откомандировали из СССР его бывшего сотрудника Германа Мюнца. И тот своего добился. Сообщение РОСТА, Ленинград, 16 сентября: «Во время последней поездки в Германию проф. Мюнинц виделся с А. Эйнштейном, который уполномочил его передать общественности СССР заявление, касающееся выступления группы европейской интеллигенции против процесса 48 ученых-вредителей, организаторов голода в Советском Союзе. А. Эйнштейн поставил тогда подпись под этим протестом. „Эту подпись я дал тогда после длительных колебаний, доверяя компетентности и честности лиц, просивших ее у меня, и, кроме того, я считал психологически невозможным, чтобы лица, несущие полную ответственность за работу по исполнению важнейших технических задач, намеренно вредили цели, которой они должны были служить. Сегодня я глубоко сожалею, что дал эту подпись, потому что потерял убеждение верности моих тогдашних взглядов. Я тогда не сознавал, что в особенных условиях СССР возможны вещи, в условиях для меня обычных совершенно немыслимые“. По словам проф. Мюнинца, А. Эйнштейн внимательно следит за ходом социалистического строительства в СССР и считает, что Советский Союз добился величайших достижений. „Западная Европа, — говорит Эйнштейн, — скоро будет вам завидовать“».
Бруцкус был возмущен — Эйнштейн ответил ему 30 сентября: «Я вообще противник всякой системы террора… С другой стороны, я испытываю глубокое уважение к высоким целям, преследуемым в России, и к идеалу, который дает силу этим начинаниям. Сегодня все больше людей убеждаются не в несправедливости, а в нежизнеспособности существующих хозяйственных систем. В таком случае удивительно ли, что единственную серьезную попытку приблизить лучшее положение встречают с большим интересом и симпатией, а также что происходят единичные случаи, которых нельзя одобрить?» (Помните: «Мы, европейские интеллектуалы, друзья и сторонники любых средств, направленных на преодоление капиталистического экономического хаоса…») Бруцкус молил о встрече — Эйнштейн отказал. Правда, и переписка с Мюнцем почему-то резко оборвалась: то ли было стыдно, что уступил нажиму, то ли тот безбожно переврал его слова.
И тогда же он отказался от встречи с «антисоветчиком» Валентином Федоровичем Булгаковым, секретарем Льва Толстого в последний год его жизни, высланным из России в 1923-м на «философском корабле» и жившим в Праге. Тот писал ему: «В своем желании иметь честь быть Вам представленным я руководствовался не только пустым любопытством… Я хотел бы еще спросить, отрицаете ли Вы или нет идею насилия вообще, или, иначе, не только идею войны между народами, но также и насильственную революцию и смертную казнь… Ранее я видел в Р. Роллане великого последователя Толстого. Позднее подробное знакомство с его взглядами на вопрос о насильственной революции определенным образом разочаровало меня. В одном из писем ко мне Роллан писал, что он различает насилие, которое преследует благую, прогрессивную цель, и насилие, которое имеет цель дурную и реакционную. Сам я исхожу из позиций Ганди… Я думаю, что мы должны готовить почву для грядущей ненасильственной революции».
Ответ Эйнштейна, 4 ноября: «Я не за наказания вообще, а лишь за меры, направленные на службу обществу и его защиту. В принципе я был бы не против устранения ничтожных и вредных индивидуумов, я против этого лишь постольку, поскольку не доверяю людям, т. е. судьям… Понятие „насилия“ является столь нечетким и общим, что, в конечном счете, под него подпадает все — потому что мы причиняем вред всему живому всем тем, что мы делаем… Я считаю войну омерзительной хотя бы из-за чувств, которые делают ее возможной. Но, в принципе, возможно ли обойтись без армии? А как с полицией? Без нее мы едва ли сумеем обойтись, если исходить из того, что миролюбивым людям должна быть предоставлена возможность жить. Итак, полиция нам нужна. Ее деятельность, однако, основана не на ненависти, а на заботе. Существование военных представляется мне оправданным в том же смысле, как и полиции: они призваны защищать международные договоры и проводить их в жизнь против тех, кто нарушает мир… Война кажется мне оправданной только как акт исполнения решений международного третейского суда… Революцию я полагаю вредной всегда — в том смысле, что без нее даже лучше, чем с ее помощью, может быть достигнуто осуществление воли большинства». И вновь отказал Булгакову во встрече. Почему он в тот период так боялся с «антисоветскими» встречаться, почему ему хотелось выглядеть перед СССР «хорошим»?