С 21 июля по 9 августа он отдыхал с матерью, сестрой и теткой на курорте Мелхталь и там сообщил Полине, что женится. Майя вспоминала, что мать была в бешенстве, и предупреждала брата, что лучше помалкивать. Тот не смог. Милеве, 22 июля: «Как ты понимаешь, я не сумел удержать свой большой рот на замке». Он пересказал ей разговор с матерью: та утверждала, что Милеву «ни в одной приличной семье не примут», что «если она беременна, это кошмар» и что «когда тебе исполнится тридцать, она будет старухой». Однако уже 1 августа он сообщал Милеве: «Мама потихоньку сдается». Он написал отцу, но и тот его не поддержал, правда, с другой аргументацией: «Жена — это роскошь, которую мужчина может себе позволить лишь после того, как твердо встанет на ноги». Альберт — Милеве, 6 августа: «Я очень низкого мнения о таких отношениях мужчины с женщиной. Это ставит жену и проститутку на одну доску, с той разницей, что у жены контракт пожизненный… Как много существ типа моих родителей находят свое существование нормальным! А я пытаюсь сохранить своих родителей, идя с ними на компромисс во всем, кроме главного — тебя!»
Он не бездельничал, писал работу по капиллярности — явлению, заключающемуся в том, что поверхность жидкости деформируется при соприкосновении со стенками сосуда. 9 августа поехал в Цюрих: там, говорят, есть вакансия ассистента у профессора Гурвица (ничего так и не выяснил). Милеве оттуда: «Я был свободен, но мне не хватало твоих маленьких ручек и твоих губ, обители нежности и поцелуев… Без тебя у меня пропадает уверенность в себе, удовольствие от работы, радость от жизни, короче, без тебя моя жизнь — не жизнь». Уговаривал ее отдыхать, побольше есть, чтобы стать «пухленькой как пышка», не перегружать себя учебой. «С нетерпением жду минуты, когда снова смогу обнять тебя и крепко прижать к себе, когда снова начнется наша совместная жизнь. Мы сразу же засядем за физику, и денег у нас будет полным-полно». Отец потребовал, чтобы он приехал в Милан — ознакомиться с производством как будущий наследник. Съездил — он старался не злить родителей. Милеве, 30 августа: «Мои родители в ужасе от моей любви к тебе. Мама все время рыдает, и у меня нет ни минуты покоя. Родители оплакивают меня, будто я умер. Снова и снова они мне говорят, что я делаю ошибку, выбрав тебя… Они говорят, что ты нездорова… Долли! От этого можно сойти с ума. Все кругом ведут себя как одержимые».
1 сентября отец повез его осматривать электростанции. 3 сентября, Милеве: «Они вроде малость успокоились. Я думаю, они полюбят тебя, когда узнают… Я только теперь понял, как безумно люблю тебя. Когда тебя со мной нет, я не знаю, что с собой делать. Когда я сижу, мне хочется отправиться на прогулку, когда гуляю, мне хочется вернуться домой, когда развлекаюсь, мне хочется учиться, когда сажусь заниматься, то не могу сосредоточиться; а когда ложусь спать, то недоволен тем, как провел день». В конце сентября снова к Гурвицу, тот велел подождать. Милеве, 3 октября: «Ты тоже не можешь больше выносить эту мещанскую жизнь, правда? Тот, кто попробовал свободу, не сможет терпеть это больше. Как я счастлив, что нашел в тебе существо, равное мне, такое же сильное и независимое, как я… Мои родители отступили с недовольством в битве за Долли, хотя они думают, что это я проиграл ее… Мои исследования по капиллярности представляются мне чем-то новым, когда будем снова вместе в Цюрихе, попытаемся сделать кое-что эмпирическое по этому предмету… Если это действительно закон природы, мы пошлем это в „Анналы“». («Анналы физики» — престижнейший немецкий журнал.) 7 октября он приехал в Цюрих — Гурвиц ему отказал: Эйнштейн все еще не швейцарский гражданин и вообще лицо без гражданства. В 1936-м он вспоминал: «Я внезапно оказался всеми покинут, и столкновение с жизнью привело меня в полную растерянность».
Остается только давать частные уроки. Он поселился у той же Хеги по новому адресу: Дольдерштрассе, 17. Приехала Милева со своей сестрой Зоркой. Писал Элен Кауфман: «Мы держимся частными уроками, хотя их очень трудно найти. Не цыганская ли это жизнь кочевая? Но я уверен, что мы будем так же счастливы, как теперь». Он навестил Майю в Аарау, потом решил писать диссертацию и таким образом пробиться в институтские преподаватели, темой взял термоэлектричество (как электрический ток получается от разности температур), руководителем — Вебера, несмотря на взаимную ненависть — других профессоров физики просто не нашлось. 19 октября наконец внес деньги за швейцарское гражданство и подал прошение, ответив на вопросы анкеты — о здоровье, о пьянстве, о заработке и т. п. («Кто ваш семейный врач?» — «Я еще никогда не обращался к врачу». — «Какой собственностью вы владеете?» — «Никакой, но у меня есть маленький доход приблизительно от восьми частных уроков в неделю… Я трезвенник…») Приврал: и к врачу уже обращался, и уроков не было — только поданные объявления. Но постепенно ученики появлялись.
А пока он писал работу о капиллярности. Там он вывел формулы — не будем морочить ими голову читателю-«лирику». Суть этой работы, как впоследствии считал он сам и его биографы, в том, что он пытался доказать реальность существования молекул и атомов, в которые, напомним, многие серьезные физики не верили. (Бессо о нем: «…был поглощен проблемой осязаемости атомов и эфира».) Если атомы есть, их можно сосчитать и измерить — этим он и занимался в своей статье. 13 декабря он отправил ее в «Анналы». Милева — Элен Кауфман, 20 декабря: «Альберт написал статью по физике, ее, вероятно, скоро напечатают в „Анналах физики“. Ты не можешь представить, как я горжусь моим любимым. Это не какая-нибудь газетенка, а солидный журнал. Там написано о жидкостях».
Картер и Хайфилд: «Есть основания полагать, что статья написана не без помощи Милевы. В октябрьском письме он обещал ей, что в Цюрихе они будут вместе работать над некой темой, собирая „эмпирический материал“… В последующих письмах Эйнштейн говорит о „нашей статье“ и „нашей теории молекулярных сил“… Милева сообщает Элен Кауфман, что „мы“ послали копию „нашей“ статьи Людвигу Больцману, надеясь получить от него отзыв». Вот и первая «селедка»: Эйнштейн обокрал жену, не поставив ее имя рядом со своим. Женщина тогда не могла писать научные статьи? Мария Винкельман, немецкий астроном XVII века, вынуждена была свое открытие кометы приписать супругу — ее никто не принимал всерьез. Но после Мари Кюри уже никто не испугался бы автора-женщины, и она часто подписывалась под работами вместе с мужем. Бывало и такое, что мужчина присваивал женские работы: Анри Готье-Виллар — своей жены, писательницы Габриель Колетт; Феликс Мендельсон — сестры Фанни…
Однако нет никаких доказательств, что Милева обсуждала с Альбертом эту самую капиллярность. Да, «наша статья» и «наша теория», но — «Альберт написал статью по физике… Ты не можешь представить, как я горжусь моим любимым». Не «мы написали», а «Альберт написал». Может, все-таки были письма, в которых Милева что-то умное говорила про капиллярность, а Эйнштейн их уничтожил или они потерялись? Тут у нас пробел, X, который вряд ли кто-то когда-то измерит. И все же попытаемся составить уравнение: в левой части Х — Альберт, в правой Y — Милева. Допустим, что Y=1, то есть что она участвовала в написании этой статьи. Если в левой части произвольно (как существование эфира) принять, что Х=1, то есть что Эйнштейн всегда был законченный негодяй, то да, конечно: он все крал, письма сжигал, тогда все сходится. Но если принять более правдоподобную версию, что он был в общем более или менее нормальным человеком, к тому же по уши в Милеву влюбленным, то совершенно непонятно, почему бы ее имя не поставить; стало быть, в правой части уравнения нужно признать, что ее роль если и была, то — Музы. Впрочем, большинство «страшилок» в этом эпизоде Эйнштейна в воровстве не винят. Акимов: «Самая первая статья 1901 года была сочинена одним Эйнштейном; она-то и доказывает его полную некомпетентность».
Глава втораяЛИЗЕРЛЬ, ГАНЗЕРЛЬ И КУСОЧЕК СВЕТА
Знакомый Милевы женился на Элен Кауфман, а у нее самой с Альбертом — никак. Полина ненавидела Милеву. Та писала Элен зимой 1901 года: «Я не могла даже представить, что существуют такие бессердечные и жестокие люди! Они написали моим родителям и говорили такие вещи обо мне, что мне стыдно повторить… Несмотря на все это, я с ума схожу от любви к нему, особенно когда думаю, как он любит меня…» Все плохо, уроков мало, денег нет. В ноябре Альберт хотел сдаться и вернуться в Милан. Милева — Элен: «Так лучше для его карьеры, и я не хочу ему мешать: для этого я его слишком люблю. Никто, кроме меня, не знает, как я страдаю из-за этого его решения. В последнее время нам пришлось перенести много трудностей, но грядущая разлука меня просто убивает». Но он передумал — решил закончить диссертацию. Лишь на Рождество съездил к родителям. А в физике за этот год произошла масса прелюбопытнейших вещей…
В докладе на физическом конгрессе 1900 года Пуанкаре сказал, что скорость света действительно постоянна и нечего спорить с Максвеллом, и что эфир нельзя обнаружить и надо бы уже бросить это никчемное занятие, и высказал революционные соображения о времени: оно не то, чем кажется, абсолютного ньютоновского времени не существует и время течет по-разному у того, кто движется и кто стоит на месте. Нет одновременных событий. Мы стоим, мимо нас кто-то едет, мы выстрелили из пистолета — для нас и для него это произойдет не одновременно. У него на часах будет свое время, которое Пуанкаре называл «кажущимся» (temps apparent), а у нас — настоящее (temps vrai).
И еще он развил давно известный принцип относительности Галилея: если вы едете в поезде, вам кажется, что это поля и луга едут мимо вас, а когда окно закрыто, то, если поезд не будет раскачиваться и шуметь, вы вообще не поймете, едете или стоите; когда вы уроните яблоко, оно упадет вниз точно так же, как упало бы на неподвижной улице за окном. То есть все процессы и физические законы в вашем мчащемся (равномерно и прямолинейно) поезде и в неподвижности за окном одинаковы. Но Максвелл со своими распроклятыми уравнениями и сюда не вписывался. А Пуанкаре сказал, что тем не менее Галилей прав и Максвелл прав, и принцип относительности должен распространяться на все, включая Максвелловы электрические штучки…