Он ощущает себя, свои мысли и чувства, как нечто отдельное от всего, это своего рода оптический обман сознания… Освобождение от этого заблуждения — суть истинной религии. Не лелеять это заблуждение, а пытаться преодолеть его — вот способ достичь душевного спокойствия». Знакомому, Петеру Моосу, 30 марта 1950 года: «Я удовлетворен своей старостью. Я сохранил хорошее расположение духа и не принимал ни себя, ни других всерьез».
18 марта он подписал завещание: душеприказчик — Отто Натан, он же с Дюкас — распорядители имуществом. Письма и рукописи отдаются на хранение в Израиль, в университет Хебрю. Ганс Альберт получает 10 тысяч долларов, Эдуард — 15 тысяч, Марго — 20 тысяч и дом, Дюкас — 20 тысяч, книги, личные вещи и доход от публикации его работ (родственники были шокированы), внук Цезарь — скрипку. Но пока ждешь смерти, все равно надо работать: взял новых помощников — 22-летнего Роберта Крейчнена и 32-летнюю Брурию Кауфман, уже работавшую в Институте перспективных исследований, с ней он напишет две статьи по единой теории поля.
Он возобновил переписку с Сидни Хуком, который продолжал предпринимать мазохистические усилия, пытаясь заставить его поругать Сталина. Хуку, 16 мая: «Я не одобряю вмешательство советского правительства в дела науки и искусства. Оно кажется мне предосудительным, вредным и даже смешным. Касательно централизации политической власти и ограничения свободы индивидов, я думаю, что эти ограничения не переходят границ, требуемых безопасностью, стабильностью и нуждами плановой экономики. Чужак вряд ли может судить об этом. В любом случае, без сомнения, бесспорны достижения советского режима в медицине, образовании, экономике, и что люди в целом чрезвычайно довольны этими достижениями». Хук ему опять — про «ограничения» миллионов в лагерях; в ответ — молчок. Тогда Хук попытался ловить его на противоречиях и сказал: «Если вы либерал, значит, вы антифашист, следовательно, вы должны быть антикоммунистом». Эйнштейн (по словам Хука) отвечал, что американцы не понимают, какое зло немцы, и не накажут их, а вот русские понимают — и накажут. Хук: «Мне не удалось его разубедить в том, что все немцы ответственны за Гитлера, и в то же время он не считал, что русские ответственны за то, что творило их правительство».
25 июня Северная Корея вторглась в Южную, началась долгая война — мнение Эйнштейна по этому поводу неизвестно. Он опубликовал сборник своей публицистики «Из моих поздних лет», помирился с Еврейским университетом, 29 ноября выступал на приеме Объединенного американского комитета в поддержку Еврейского университета, института Вейцмана и Техниона. В январе 1951-го писал королеве Елизавете: «Хотел бы вновь увидеть Брюссель, но, скорее всего, такой возможности мне уже не представится. Из-за моей популярности кажется, что все, что я ни делаю, превращается в нелепую комедию, это вынуждает меня держаться ближе к дому и редко покидать Принстон. Я больше не играю на скрипке… Что еще остается мне — это бесконечная работа над сложными научными проблемами. Ее волшебное очарование останется со мной до последнего вздоха».
В СССР опять «наехали» на «идеалистическую физику»; еще раньше, в феврале 1950-го, канадский физик А. Волков переслал Эйнштейну перевод опубликованной в журнале «Советская книга» рецензии на «Эволюцию физики» В. М. Дукова, обвинившего в «идеализме» Эйнштейна и Инфельда, а также «рабски преклоняющегося перед буржуазной наукой» советского физика Я. И. Френкеля. Тогда Эйнштейн смолчал. Теперь Д. Кеннан, американский дипломат, перевел ему статью М. М. Карпова «О философских взглядах Эйнштейна», опубликованную в «Вопросах философии»: в ней утверждалось, что Эйнштейн отрицает реальность внешнего мира и независимость его от наблюдателя. Это про Эйнштейна, который уже 30 лет в одиночку бился со всем физическим сообществом за реальность Луны…
Он составил ответ (не опубликовал): «Чем больше давление, которое оказывается правительством какой-либо страны на интеллигенцию, тем меньше можно на основе печатных изданий делать заключения о том, что же в действительности думают большинство интеллигентов. Это происходит в наибольшей степени в России, но и заметно это там в наименьшей степени». И уже для собственного развлечения написал: «Когда Всевышний устанавливал Законы Природы, его беспокоило сомнение, которого Он не разрешил и в дальнейшем: насколько будет нелепо, если когда-нибудь Высшие Авторитеты Диалектического Материализма отменят часть или даже все Законы Природы. Позже, когда Он создавал Пророков и Мудрецов Диалектического Материализма, сомнение вновь прокралось в Его душу. Однако Он быстро успокоился, ибо понял: Пророки и Мудрецы не захотят утверждать, что положения Диалектического Материализма противоречат Разуму и Истине». Ах, неужто он не почувствовал, что после гибели Михоэлса ветер переменился и дело уже не в диалектическом материализме, а в том, что он, Инфельд и Френкель — евреи?
Там ищут «идеалистов», тут — коммунистов; «левый» Лайнус Полинг съездил в Англию на научную конференцию, вернулся — не пускают; его заставили подписать бумагу, что он не коммунист (Эйнштейн был прав, когда говорил о великой наивности американцев), и тогда впустили. Эйнштейн — Полингу: «Мы находимся в состоянии перехода к своего рода тоталитарному государству. Тот факт, что независимые умы, как Вы, запрещены одинаково официальной Америкой и официальной Россией, является значительным и в определенной степени забавным».
Бома, которому Эйнштейн советовал не давать показаний в HUAAC, судили и оправдали, но на работу его брать никто не хотел. К тому времени он опубликовал книгу «Квантовая теория» — классическое изложение вероятностного подхода; несмотря на это Эйнштейн просил руководство Принстона назначить своего противника своим ассистентом. Ему отказали, и Бом уехал в Бразилию. Зато в другом случае заступиться удалось: 83-летнему Дюбуа, основателю NAACP, предъявили обвинение за отказ регистрировать свою организацию как «иностранного агента». Эйнштейн предложил выступить свидетелем на суде — судья, дабы избежать скандала, предпочел закрыть дело.
Ему исполнилось 72 года; агентство ЮПИ попросило сфотографироваться, привередливый фотограф его утомил, и он взял да и показал ему язык; так случайно родилась самая знаменитая фотография Эйнштейна. В мае в Принстон заезжал Бен-Гурион, собиравший в Штатах деньги для Израиля; Эйнштейн купил израильских акций на 20 тысяч долларов. Из Аарау, города его детства, написали, что хотят строить картинную галерею, — тоже послал денег. А 25 июня от пневмонии умерла Майя[34]; Эйнштейн писал двоюродному брату: «Поразительно, что, несмотря на прогрессирующий недуг, ее рассудок не пострадал, хотя перед самой смертью она уже едва могла говорить. Никто не может представить себе, как мне не хватает ее теперь…» Зато Марго поселилась вместе с ним — стали друг другу еще ближе.
12 декабря 1951 года он писал Бессо: «Пятьдесят лет бесконечных размышлений ни на йоту не приблизили меня к ответу на вопрос: что же такое кванты света? В наши дни любой мальчишка воображает, что ему это известно. Но он глубоко ошибается». А в начале 1952-го отредактировал (с Брурией Кауфман) приложение к очередному изданию «Сущности теории относительности», и «Нью-Йорк таймс» напечатала его новые уравнения под заголовком «Эйнштейн предлагает новую теорию, объединяющую законы мироздания». Но сам он знал, что это все не то. Поймать квант в ловушку геометрии так и не получилось.
Опекун Эдуарда еще в 1950 году отправил его в деревню к пастору Фреймюллеру, который попытался вернуть больного к нормальной жизни, — нашел ему круг общения и даже несложную работу. Но по какой-то причине опекун через год забрал его у пастора и поселил в Цюрихе у своей знакомой. Картер и Хайфилд: «Вдова относилась к нему тепло и с пониманием, но на попытках пастора вернуть его к нормальной жизни был поставлен крест». Однако в начале 1952 года вновь появился человек, которому Эдуард был по-настоящему интересен, — Карл Зелиг (1894–1962), которого мы много раз цитировали. Сперва его интерес был корыстным — он задумал писать биографию Эйнштейна (они были шапочно знакомы уже давно) и в его сыне надеялся обрести источник информации, но быстро привязался к несчастному. Картер и Хайфилд: «В эти годы Эйнштейн едва ли поддерживал бы контакты с сыном, если бы не Карл Зелиг… Зелиг регулярно информировал Эйнштейна о том, как чувствует себя Эдуард, но обязательным цензором этих писем была Элен Дюкас. В 1952 году она призналась, что испытывала сильнейший соблазн скрыть от своего патрона одну особенно неприятную сводку о состоянии его сына и передала ее только после того, как посоветовалась с Марго».
Относительно контактов Эйнштейна с Эдуардом: в архиве Еврейского университета, которому была завещана переписка, есть письмо отца сыну от 4 августа 1948 года (соболезнования по поводу смерти Милевы), потом от 30 июля 1950 года (поздравление с днем рождения) и от 22 декабря того же года (рождественское поздравление). И — всё. Значит ли это, что, кроме трех открыточек, отец Эдуарда со дня смерти матери и до своей смерти ему ничего не писал? Возможно, но необязательно. Письма попадают в архивы двумя путями: либо от адресата, либо это сохранившиеся у отправителя копии или черновики. Черновики Эйнштейн делал, когда писал по-английски; сыну он писал бы сразу набело. А сын, относившийся к отцу не слишком хорошо, мог и уничтожать его письма. Известно (до этого мы еще дойдем), что Эйнштейн прекратил попытки общения с сыном в 1954 году. Но как они общались с 1948-го по 1954-й, мы сказать точно не можем — для решения задачи недостаточно данных.
Зелиг завязал с Эйнштейном бурную переписку, настойчиво спрашивал о личном, и кое-что ему удалось вытянуть — о детстве, юности, о Милеве. О последней — все в черных тонах: бывший муж рассказал, что она была склонна к депрессиям из-за своей хромоты, была ревнива, «неврастенична» и не обладала математическим талантом. Зелиг спросил, от кого сам Эйнштейн унаследовал таланты к математике и музыке, — напрашивался ответ (согласующийся с принципами генетики), что первое от отца, второе от матери, но тот отвечал: «У меня нет никакого таланта, а только страстное любопытство. Следовательно, отпадает и вопрос о наследственности». Зелиг предложил взять опекунство над Эдуардом — Эйнштейн отвечал, что не может ни с того ни с сего отказать доктору Мейли. Неясно, действительно он так боялся обидеть Мейли, что пожертвовал интересами сына, или не доверял Зелигу. Так или иначе Зелиг не бросил Эдуарда и после того, как написал книгу; до своей смерти в 1962 году он оставался его покровителем и другом.