…Командарм приехал ровно в шесть. Небольшого роста, плотно сбитый, хорошо упакованный в общевойсковой комбинезон с накладными карманами. Светлые глазки-буравчики прощупали нас и, кажется, остались довольными.
…Полет проходит без осложнений, командарм уезжает в войска. В Кабул будем возвращаться утром следующего дня. Из всей его свиты мне запомнился ординарец, гигант-красавец Володя. Маленький десантный автомат в его лапищах смотрелся как детская игрушка. Он подошел первым, представился, улыбаясь, сказал: «Командир, будем работать вместе». С такими людьми я находил общий язык быстро, а вот командарм для меня — загадка. Что он думает о нас, осматривая холодными водянистыми глазами? Может быть: «Вы, чижики, или как вас там… Смотрите у меня, если что — в бараний рог сверну». Скорее всего, мы для него кирпичики, строительный материал, из которого можно мостить все по своему усмотрению…
Машины, подняв пыль, уезжают, и мы наблюдаем, как с бетонки на стоянку заруливает брюхатый тяжеловоз «Ми-6». Сейчас он будет разворачиваться на грунте и поднимет громадный столб пыли.
— Эдик, заглушки!
Мы закрываем входные отверстия двигателей и ныряем в фюзеляж, чтобы не глотать пыль. Наконец свистящие лопасти останавливаются, пыль оседает, и мы выходим снова. Из брюха вертолета посыпались афганцы в национальных одеждах. Около шестидесяти человек, и судя по афганской же охране с автоматами — новобранцы. Мы подошли к экипажу: «Откуда воинство?» — «Из Кандагара. А туда отвезли набранных здесь, в Кундузе. Так надежнее, не сбегут». Вот это богатыри! С такими Кармаль не пропадет… Я смотрю на худые крестьянские фигурки, завернутые в домотканое полотно, и не могу понять, зачем они так резво мостились на корточки, с минуту сидели, подобрав на колени длинные одежды, потом перебегали на новое место.
— Они так справляют малую нужду, — просветил нас командир вертолета, — а чтобы не было брызг, опускают прямо в пыль. Пыль, поджаренная на солнце, — хороший антисептик…
От военторга отделилась маленькая фигурка и направилась к нам. Маринэ, это, конечно, она.
— Игорь, тащи бутылки с молоком.
Для Марины нет неожиданности в том, что прилетели мы, а не Ласницкий. Она наверняка была у диспетчера и видела в плане мою фамилию.
Кажется, она смущена нашим вниманием, берет пакет с молоком, приглашает в гости.
Я знаю, что расслабляться нельзя, в любой момент нас могут поднять, и если в этот первый раз произойдет осечка — мы потеряем все. Я обещаю Марине зайти вечером, если не улетим, а ребят настраиваю на отдых там, где нам определят.
Рота связи — подходящее место, к тому же есть вода: резиновая емкость (бывший авиационный топливный бак) приспособлена под бассейн, и пять-шесть человек могут отмокать без всяких условностей, в том числе и трусов. Солнце выкатывается в зенит, висит над нами, словно белый, иссушающий призрак с одним оком; не только жара с эффектом бани, но и этот бьющий свет, преломленный в бледно-желтоватой дымке, вымарывает все краски и оставляет ослепленную, равнодушную неподвижность предметов, сковывает движение ног и рук, делает ненужными мысли…
Кое-как мы дотягиваем до воды, плюхаемся в ее прохладу. Я прилег в тень, постелив под себя куртку комбинезона, смотрю, как голозадые ребята носятся по краю бассейна, оглашая окрестность криками, толкают друг друга в воду. Крики отдаляются, становятся какой-то нестройной музыкой из другого мира, и я проваливаюсь в сон. Мне снится, что меня несут на носилках, с осколком в груди, и я думаю: граната все-таки взорвалась…
…Вечер приходит как избавление от изнуряющего света, но и ночь здесь — не подарок. Ты растворяешься в темноте, как капля в чернилах, а китайский фонарик держать включенным все время небезопасно. Я бреду к домику Марины, своим сказал, что иду «строить мостики с нужными людьми».
Магазин уже закрыт, Марина открывает мне дверь в заднем дворике. Я пробираюсь в маленькую комнатку, на столике горит лампочка с красным абажуром, тени горбатыми жабами прыгают по стенкам…
Пять минут — и стол накрыт. И все это неспешно, бесшумно, с каким-то удивительным изяществом.
Я пью рюмку мной же принесенного спирта. Мы говорим о командующем, о его ординарце. Потом я рассказываю про вчерашний случай с гранатой и о том, что всю ночь проворочался на койке без сна. Марина вдруг спохватывается:
— Ой, что это я вас тут баснями кормлю. Командир, я сейчас постелю вам, покушаете и будете отдыхать.
Я попробовал сопротивляться, но очень слабо.
— Не пропадут они там без вас. Командиру нужен хороший отдых, в конце концов, их жизни — в ваших руках, — резонно замечает Марина. — А вы, пока я стелю, окунитесь в бассейн, будете крепче спать.
Ну что за девушка, просто сказка! Разоблачаюсь в темноте дворика и медленно погружаюсь в воду, запрокидываю лицо, смотрю на звезды, проглядывающие через маскировочную сетку. Воздух уже остыл и стал такой же, как вода. Плаваю в предвкушении чего-то необыкновенного; казалось, маленькие, горячие ручки Маринэ уже обнимают мою шею и все звездные далекие миры благоволят ко мне в этот чудный вечер…
Я натянул комбез и, ощущая свежесть во всем теле, вошел в комнату. Вторая кровать уже была постелена, белая простыня откинута с подушки.
Я поднял рюмку за хозяйку, запил холодным «боржоми». В эти минуты во мне шевельнулось: как я мог вот так, сразу после Саши, прийти сюда? Неужели поверил во все, что он мне наплел?
— О чем задумались?
— Марина, меня зовут Леней, давай жить дружно. Можно запросто на «ты»?
— Можно, — пролепетала девушка, и я даже в свете красного фонаря заметил, как зарделись ее щеки.
— А подумал я сейчас о Саше. Представь себе, мы сидим тут, а он шагает сейчас по своей Одессе, совсем в другом наряде…
Кажется, большей глупости придумать было невозможно. Я вспомнил слезы на ее глазах, когда она услышала о замене Ласницкого. Господи! Какой болван!
Марина сникла, опустила глаза вниз. А я стал передавать ей привет от одессита, сказал, что Саша просил заботиться о ней. Кончилось тем, что Марина заплакала, ее приветливое личико стало некрасивым. Наконец она успокоилась, вытерла слезы платочком. Говорить совершенно было не о чем, и я попросил ее: «Расскажи о себе».
— Да и рассказывать-то нечего. Училась в сельской школе. Был жених. Забрали в армию… ждала, явился через два года наркоманом. Он служил в части, которая была рядом с маковыми полями. Один раз избил меня… Потом его забрали на принудительное лечение. Стал бегать, сбежит — его опять поймают. Вот заработаю чеков, найду ему хорошего врача в Ташкенте. Говорят, есть такие, но берут много денег…
У меня совсем пропало настроение. Только глянешь на звезды, а тут тебя лицом о жизнь… Второй раз за вечер почувствовал себя неисправимым идиотом. Налил рюмку, выпил не закусывая.
Веки стали тяжелыми, тени на стенках — расплывчатыми.
— Маринка, я, пожалуй, лягу…
…Утром долго не могу сообразить: где я? Маленькая ручка тормошит меня за плечо. На столе «боржоми», кофе. На лице Марины тонкая улыбка, как у Джоконды.
Пью кофе, говорить не о чем. Суровая складка на переносице, пора прощаться:
— Марина, спасибо тебе за все.
— И тебе спасибо, Леня.
— За что?
Ее глаза светятся, как две звездочки.
— За то, что увидел во мне человека…
— А я думал, обидишься, что не увидел женщины.
— Об этом ваш брат не устает напоминать каждый день, до тошноты… Хочешь по правде? Ты сильно все усложняешь… Я сделала что-то не так?
Я опять почувствовал себя в глупом положении, и сказал себе — это уже слишком. Поблагодарив Марину, поцеловал ее в щеку и понял, что этот дружеский поцелуй — надежнее всяческих барьеров. Больше у меня и мысли не появится о том, чтобы лечь с ней в постель, и Саша может гордиться тем мемориалом, который выстроил в душе маленькой Малики… вот уж эти женщины Востока!
Экипаж встретил меня у самолета улыбками:
— Как, командир, мостик?
— Выстроен, надежный… Отныне Маринэ под нашей защитой.
Для меня стало проблемой собрать свой экипаж. Работали каждый день до упаду — было проще. Теперь мы шефы-пилоты и сидим в основном на земле. Свой самолет командарм не дает никому.
Эдька с гитарой — нарасхват, его зовут туда, где намечается сабантуй. Правда, тело его, вместе с гитарой, доставляют в целости и сохранности. Игорь трудится на замполита, рисует, красит, выпиливает буквы, но спирт, полученный как вознаграждение, пьет вместе с Веней. Влад пропадает в «Олимпийке», там у него объявилась куча земляков. И только Юра, надежный и всегда трезвый, — на месте. Хадыко уже не просится в левое кресло, тем более у нас появилась возможность летать не только в Ташкент, но и в Россию. Юра не пьет совсем, поэтому мои ребята зовут его «стеклянным», но если это и стекло, то насквозь — желтое. Мой правый летчик много курит. У него две страсти — курево и книги. Да еще, пожалуй, зверский аппетит.
Окинет своими печальными глазами комнату, и я уже знаю: сейчас полезет под койку, в ящик с «красной рыбой». Консервы в томате — аварийный запас — шли в ход, когда совсем есть нечего, и только Юрка регулярно с задумчивым видом жевал кильку.
У нас на двери висит график дежурств. Убрать комнату, помыть посуду. Это самый тяжелый день моего летчика. Не потому, что у него интеллигентная натура («белая кость», как говорит Игорь). Просто он рос без отца, и мать, видно, баловала его, кареглазого симпатягу… Как-то прилетели голодные, с ног валимся. Быстренько собираем на стол. Юрка:
— Игорь, будь человеком, помой за меня посуду после ужина.
— Что я за это буду иметь?
— Ты друг или портянка?
— Когда нужен, друг, в остальное время — портянка.
— Игореха, проставлю…
— Не фиг на фиг, мне командир проставит, сейчас будет сто грамм наливать, перед ужином.
Длинный вздох Юры, похожий на затяжной прыжок.
— Хадыко, помою посуду. Мои условия: выпиваешь полстакана спирта. Посмотрим, летчик ты или кал собачий…