ебовали, чтобы, в случае если на стройке используется временное освещение или электроэнергия, был нанят на полный день электрик, которому было бы запрещено заниматься другими электротехническими работами. Это правило, согласно господину Эдвардсу, «часто ведет к тому, что нанимается человек, целый день занимающийся чтением книг или раскладыванием пасьянса, одним словом, не делает ничего, кроме включения и выключения кнопки в начале и в конце рабочего дня».
Похожие примеры по искусственному созданию рабочих мест можно привести из многих других отраслей. В железнодорожной промышленности профсоюзы настаивают на трудоустройстве пожарников на локомотивы, где они не нужны. Члены театральных профсоюзов настаивают на том, чтобы рабочих сцены нанимали даже для тех спектаклей, где нет никаких декораций. Профсоюзы музыкантов требовали открыть вакансию для так называемых музыкантов-дублеров или даже целых оркестров во многих случаях, когда требовались только грампластинки.
К 1961 году не было никаких признаков того, что это заблуждение умерло. Не только лидеры профсоюзов, но и государственные чиновники серьезно говорили об «автоматизации» как о главной причине безработицы. Автоматизацию обсуждали так, будто она была чем-то совершенно новым в мире. На самом деле, это было просто новое название очередного этапа непрерывного технологического прогресса и дальнейшего усовершенствования трудосберегающего оборудования.
Но противники трудосберегающих технологий даже сегодня не ограничиваются неграмотными в области экономики людьми. В 1970 году вышла в свет книга автора, которого оценили настолько высоко, что ему была вручена Нобелевская премия в области экономики. В этой книге он выступал против внедрения трудосберегающих машин в развивающихся странах на том основании, что они «снижают спрос на рабочую силу!»[6]. Из этого следует вывод: для максимального увеличения занятости нужно сделать труд настолько неэффективным и непродуктивным, насколько это возможно. Это подразумевает, будто бунтовщики-луддиты в Англии, которые в начале XIX века ломали каркасы для чулок, паровые ткацкие станки и машины для стрижки, поступали правильно.
Можно привести массу цифр, свидетельствующих о том, насколько сильно заблуждались технофобы прошлого. Но эта статистика ничего не даст нам, пока мы четко не уясним для себя, почему заблуждались противники промышленной революции. Статистика и история бесполезны в экономике, если они не подкреплены базовым дедуктивным пониманием фактов. В данном случае пониманием, почему последствия от внедрения в прошлом машинного оборудования и других трудосберегающих технологий должны были наступить. Иначе технофобы будут утверждать (что они, собственно, и делают, когда им напоминают, что предсказания их предшественников оказались абсурдными), мол, «возможно, в прошлом это было во благо, но сегодня условия совершенно другие, и сейчас мы просто не можем позволить себе разрабатывать трудосберегающее оборудование». Госпожа Элеонора Рузвельт писала в газетной авторской колонке 19 сентября 1945 года: «Сейчас мы достигли такого момента в истории, когда трудосберегающие устройства хороши только до тех пор, пока они не лишают людей работы».
Но если внедрение трудосберегающего оборудования действительно является причиной постоянно растущей безработицы и нищеты, то вытекающие из этого логические выводы были бы революционными не только для технической сферы, но и для всей концепции цивилизации. В таком случае мы должны рассматривать как бедствие не только будущий технический прогресс, но и ко всему техническому прогрессу прошлого относиться с таким же ужасом. Ежедневно каждый из нас пытается сократить усилия, необходимые для достижения поставленных целей. Каждый старается сберечь свои силы и сэкономить средства, необходимые для этого. Каждый работодатель, хоть малый, хоть крупный, постоянно ищет такие пути, чтобы достичь результатов своей деятельности как можно более экономичным и продуктивным способом. Например, с помощью трудосберегающего оборудования. Каждый сметливый рабочий старается уменьшить затраты собственных сил для того, чтобы выполнить свои задачи. Самые амбициозные из нас без устали пытаются добиться повышения эффективности в заданный период времени. Если бы технофобы были логичны и последовательны, то они бы признали весь этот прогресс и все изобретения не только бесполезными, но и ошибочными, неправильными. Зачем перевозить груз из Чикаго в Нью-Йорк по железной дороге, если можно нанять огромное количество человек, чтобы те перенесли его на спинах?
Но ошибочные теории не имеют логической последовательности и наносят огромный вред, поскольку их придерживаются в принципе. Поэтому давайте попробуем разобраться, что происходит при внедрении технических усовершенствований и трудосберегающих машин. Детали будут разниться в каждом примере, в зависимости от определенных условий, преобладающих в той или иной отрасли, или от временного периода. Но мы возьмем такой пример, который включает в себя основное.
Представим, что производитель одежды узнаёт о существовании станка, с помощью которого он сможет выпускать мужские и женские пальто, расходуя вдвое меньше рабочей силы, чем раньше. Он устанавливает такие станки и увольняет половину своих рабочих.
На первый взгляд это похоже на снижение занятости. Но ведь для производства таких станков тоже нужна рабочая сила. Так что в качестве компенсации появляются новые рабочие места, которые в ином случае бы не существовали.
Однако производитель установит такое оборудование только в том случае, если оно позволит производить либо более качественные костюмы с трудозатратами вдвое меньше прежних, либо такие же костюмы при сниженной себестоимости.
Если допустить последнее, то нельзя утверждать, что количество труда, необходимое для производства оборудования, с точки зрения заработной платы равноценно той рабочей силе, которую производитель надеется сэкономить в долгосрочной перспективе, покупая этот станок. Иначе не было бы никакой экономии, и ему не нужен был бы этот станок.
Итак, нужно учесть, что мы все еще несем чистые потери в занятости. В то же время нужно видеть, что первым эффектом от внедрения трудосберегающего оборудования может стать итоговый рост занятости, так как производитель одежды обычно надеется получить экономию средств от приобретения оборудования в долгосрочной перспективе. Возможно, пройдет несколько лет, прежде чем оборудование «окупит себя».
После того как оборудование окупает себя, у производителя одежды становится больше прибыли, чем прежде. (Мы полагаем, что он продает пальто по такой же цене, как и у его конкурентов, а не дешевле.) Здесь может показаться, что рабочие понесли чистые потери в занятости, а выиграл лишь производитель-капиталист. Но ведь именно благодаря этой дополнительной прибыли и должно впоследствии выиграть общество. Производитель должен использовать эту дополнительную прибыль, по крайней мере, одним из трех способов или воспользоваться всеми тремя.
Итак, у него есть возможность:
1) использовать дополнительную прибыль для расширения своей деятельности при покупке большего количества станков для производства большего количества пальто;
2) инвестировать дополнительную прибыль в какую-нибудь другую отрасль;
3) потратить дополнительную прибыль для роста собственного потребления.
Какой бы путь бизнесмен ни выбрал, он приведет к росту занятости.
Другими словами, производитель в результате своей экономии получает прибыль, которой у него не было прежде.
Каждый доллар, сэкономленный на прямой заработной плате прежним изготовителям пальто, теперь он потратит в форме косвенной заработной платы производителям нового оборудования, или рабочим другой отрасли, куда он инвестирует свой капитал, или производителям нового дома или машины, которые он приобретет, или драгоценностей и мехов для своей жены. В любом случае (если только бизнесмен не скряга) он в косвенной форме предоставит столько рабочих мест, сколько перестал давать в прямой форме.
Но дело на этом не заканчивается, да и не может. Если этот предприимчивый производитель достигает большей экономии по сравнению со своими конкурентами, то он либо будет расширять свою деятельность за их счет, либо и сами конкуренты начнут приобретать оборудование. И снова больше работы будет для рабочих, которые делают оборудование. Но в результате конкуренции и увеличения производства стоимость пальто начнет падать. Прежних прибылей у тех, кто внедряет новое оборудование, больше не будет. Норма прибыли производителей, использующих новое оборудование, начнет снижаться, в то время как производители, не внедрившие оборудование, могут вообще оказаться без прибыли. Другими словами, сбережения начнут перемещаться в сторону покупателей пальто – потребителей.
Поскольку пальто стали дешевле, покупать их будет бо́льшее количество людей. Это означает, что, несмотря на уменьшение числа рабочих, необходимых для производства такого же количества пальто, как и раньше, эти самые пальто начнут выпускать в больших количествах. Если спрос на пальто, как говорят экономисты, «эластичен», то есть понижение цены на него приводит к увеличению совокупной суммы денег на его приобретение, тогда на его производстве будет занято больше рабочих, чем до внедрения трудосберегающих станков. Мы уже знаем, как это происходило в истории на примере чулочного производства и другого текстиля.
Однако появление новых рабочих мест не зависит от эластичности[7] спроса на конкретную продукцию. Предположим, что (притом, что цена на пальто была снижена в полтора раза – скажем, со 150 до 100 долларов) дополнительно ни одно пальто не было продано. В результате покупатели будут и обеспечены новыми пальто так же, как и раньше, и смогут теперь сохранить после покупки 50 долларов. Эти освободившиеся 50 долларов можно будет потратить на что-то еще и повысить таким образом занятость в