же была Сирия.
На Карен были брюки оливкового цвета, крестьянская блуза с закрытым воротником, а на ногах - сандалии.
- О, Дов! - воскликнула она. - Это самый счастливый день в моей жизни. Иона - чудная девушка. Она мне сказала, что на всем свете нет человека добрее, чем доктор Либерман.
Она легла на траву, посмотрела на небо и вздохнула. Дов стоял над ней и не говорил ни слова. Она села, схватила его за руку и потянула его к себе.
- Брось ты это! - сказал он резко.
Но она не отставала, пока он не сел рядом. Он растерялся, когда она пожала ему руку и положила голову на его плечо.
- Пожалуйста, Дов, не будь таким хмурым. Неужели ты не радуешься?
- Нашла о чем думать!
- Вот и думаю. - сказала Карен. - И о тебе я тоже думаю.
- Лучше подумай о себе.
- Я думаю о себе тоже. - Она приподнялась на колени и положила ему руки на плечи. - Ты видел свою комнату, койку? Сколько лет прошло с тех пор, как ты жил в такой комнате?
Дов покраснел и опустил глаза.
- Ты только подумай, Дов. Кончились лагеря для перемещенных лиц... нет больше ни Сиотатов, ни Караолосов, ни нелегальных пароходов. Мы дома, Дов, и мне никогда не снилось, что все будет так прекрасно.
Дов медленно встал на ноги и повернулся к ней спиной.
- Все это прекрасно для тебя. У меня другие планы.
- Забудь ты об этих планах, - взмолилась Карен. Заиграл оркестр и музыка понеслась по селению.
- Давай лучше пойдем в театр, - сказала Карен.
Как только Ари и Китти оставили позади Тель-Авив и приехали мимо гигантского британского военного лагеря в Сарафанде, она снова почувствовала напряжение, столь характерное для Палестины. Они проехали по Рамле, городу, населенному одними арабами, и Китти почувствовала на себе враждебные взгляды арабов. Ари, казалось, не замечал ни арабов, ни Китти. За весь день он не сказал с нею и десятка слов.
Восточнее Рамле машина въехала в Баб-эль-Вад, узкую дорогу, которая извивалась в горах Иудеи. По обеим сторонам дороги, прямо на скалах, росли посаженные евреями молодые леса. В горах можно было видеть следы древних террас, которые выделялись на фоне обнаженных скал, как ребра изголодавшейся собаки. Когда-то эти холмы и террасы кормили сотни тысяч людей. Теперь все совершенно выветрилось. Только на самой верхушке гор ютились белые арабские деревушки.
Здесь, в Баб-эль-Ваде, Китти впервые почувствовала таинственную власть Иерусалима. Поговаривали, что каждый, кто первый раз едет по горам Иудеи, испытывает на себе таинственную мощь Давидова города. Китти удивилась, что город этот действует на нее с такой силой. Все ее религиозное воспитание сводилось к весьма поверхностному протестантизму Среднего Запада, в основе которого лежало хоть и искреннее, но весьма неглубокое чувство. Они поднимались все выше и выше, и охватившее ее волнение становилось все сильнее. Она словно слилась с Библией, и среди этих застывших угрюмых гор она впервые поняла, что значит находиться на Святой земле.
Далеко впереди на горизонте появились неясные очертания Иерусалима, и возбуждение Китти Фремонт достигло предела.
Они въехали в Новый город, построенный евреями, и поехали вниз по Яфскому шоссе, главной торговой артерии города, мимо многочисленных магазинов, в сторону крепостной стены Старого города. У Яфских ворот Ари свернул и поехал вдоль крепостной стены к бульвару Царя Давида, и вскоре затормозил перед огромной гостиницей, носившей тоже имя Царя Давида.
Китти вышла из машины и чуть не вскрикнула, заметив, что правый флигель здания совершенно разрушен.
- Когда-то здесь размещался британский генштаб, - пояснил Ари. - Маккавеи внесли, как видите, кое-какие изменения.
Гостиница была построена из иерусалимского камня. Она была грандиозная, в несколько перегруженном европейском стиле; холл, как предполагали, воспроизводил двор царя Давида.
Китти первая спустилась к обеду. Она присела на террасе в тыловой части гостиницы, откуда открывался вид на небольшую долину у самой крепостной стены. Напротив террасы возвышалась Башня Давида, а сама терраса имела вид сада. Позади играл небольшой эстрадный оркестр.
Вскоре на террасу вышел и Ари. Увидев Китти, он остановился как вкопанный. Да, красивая женщина, ничего не скажешь! Такой он ее еще не видел. На ней было элегантное вечернее платье, на голове - широкополая шляпа, на руках белые перчатки. В эту минуту он почувствовал себя где-то на другом краю света. Она в точности походила на тех красивых женщин Рима, Парижа и даже Берлина, которые принадлежат к миру, где женщины ведут себя не совсем понятно для него. Расстояние в световой год разделяло Китти и Дафну, но она была красива, в этом ей не откажешь.
Он присел тоже.
- Я позвонил Харриэт Зальцман, - сказал он. - После обеда мы к ней сходим.
- Спасибо. Иерусалим производит на меня огромное впечатление.
- Да, он обладает какой-то таинственной силой. Кто бы сюда ни приехал, все испытывают то же самое. Возьмите Давида Бен Ами... Он прямо бредит Иерусалимом. Я уверен, что он потащит вас завтра с собой, чтоб показать вам город. Суббота как раз подходит. Он хочет показать вам Старый город.
- Очень мило с его стороны, что он подумал обо мне. Ари пристально посмотрел на нее. Она казалась даже еще красивее, чем когда он вошел на террасу. Он отвел взгляд и подозвал официанта, затем, покончив с заказом, уставился в пространство. У Китти было такое чувство, будто Ари взвалил на себя заботу, а теперь вот - приходится отдуваться. Минут десять никто из них не проронил ни слова.
Китти поковыряла в салате.
- Я вам очень в тягость?
- Да что вы!
- С тех пор, как вы вернулись вчера вечером со своего свидания, вы ведете себя так, словно меня вовсе не существует.
- Прошу прощения, Китти, - сказал он, не поднимая глаз. - Вы, пожалуй, правы: собеседник из меня сегодня никудышный.
- Что-нибудь не так?
- Много кое-чего не так, но ни вас, ни меня, ни даже моего дурного поведения все это не касается. Лучше я вам расскажу про Харриэт Зальцман. Она тоже американка. Ей, пожалуй, уже далеко за восемьдесят. Если бы мы здесь присваивали звания святых, она должна была бы стать нашей первой святой. Вы видите вон ту гору за Старым городом?
- Вон там?
- Да. Это гора Скопус. В тех зданиях помещается самый современный медицинский центр всего Ближнего Востока. Финансировали его строительство американские сионистки, организацию которых Харриэт создала сразу после первой мировой войны. Большинство палестинских больниц и медицинских центров созданы "Гадассой", - так называется эта ее организация.
- Ого, она, видно, очень энергичная женщина.
- Да, энергии ей не занимать стать. Когда Гитлер пришел к власти, Харриэт создала "Алият Ганоар" - Молодежную иммиграцию. Благодаря ей удалось спасти тысячи и тысячи детей и подростков. Теперь у Алият-Ганоар десятки молодежных центров по всей стране. Я уверен, вы с ней сработаетесь.
-Откуда у вас эта уверенность?
- Тут видите, какое дело. Ни один еврей, который прожил некоторое время в Палестине, не может уехать отсюда, не оставив здесь своего сердца. То же, я думаю, верно и по отношению к американцам, Харриэт прожила здесь долгие годы, но в душе она все-таки американка.
Оркестр замолк.
Над Иерусалимом опустилась тишина. Вот послышался слабый крик муэдзина, зовущего с минарета в Старом городе правоверных к молитве. Затем снова все смолкло, и такая всюду воцарилась тишина, какой Китти никогда до этого не испытывала.
Колокола имка - башня находилась прямо через дорогу - исполнили гимн, и мягкие звуки полились по горам и долинам. И снова тишина. Кругом было так мирно и тихо, что заговорить теперь было бы просто кощунством. Казалось, будто жизнь и самое время остановили свой бег на минутку.
- Какое изумительное ощущение, - шепнула Китти.
- Такие спокойные минуты выпадают довольно редко в наши дни, сказал Ари. Боюсь, что это спокойствие обманчиво.
Ари заметил у входа на террасу смуглого человека небольшою роста. Он его сразу узнал. Это был Бар Исраэль, связной Маккавеев. Бар Исраэль кивнул Ари и тут же исчез.
- Извините, пожалуйста, - сказал Ари, - но мне нужно выйти на минутку.
Он прошел в вестибюль, подошел к киоску и купил пачку сигарет. Он постоял еще минутку, полистал какой-то иллюстрированный журнал. Бар Исраэль подошел к нему сзади и шепнул:
- Дядя Акива в Иерусалиме. Он хочет встретиться с тобой.
- Сейчас мне нужно в Поселенческое общество, но я быстро освобожусь.
- Ты меня найдешь в русском квартале, - сказал связной и торопливо прошел дальше.
Бульвар Кинг-Джордж был широкой улицей в Новом Иерусалиме, по обеим сторонам которой находились административные здания, школы, церкви. Сионистское Поселенческое Общество размещалось в большом четырехэтажном здании на углу. К главному подъезду вела длинная дорожка.
- Шалом, Ари! - воскликнула Харриэт Зальцман, вскочив с такой живостью из-за письменного стола, какой никак нельзя было ожидать от женщины ее лет. Она поднялась на цыпочки, обняла Ари за шею и крепко поцеловала его в щеку.
Ну, ты им там показал на Кипре. Молодец!
Китти молча остановилась на пороге. Поздоровавшись с Ари, старушка повернулась к ней.
- Вы, значит. Кэтрин Фремонт. Вы очень милы, дитя мое.
- Благодарю вас миссис Зальцман.
- Бросьте вы эту "миссис Зальцман"! Только англичане и арабы зовут меня так. И тогда я чувствую себя совсем старой.
Садитесь, садитесь, сейчас принесут чаю. Может быть, вам хочется кофе?
- Ничего, я с удовольствием выпью чаю.
- Ну вот, Ари... теперь ты видишь перед собой настоящую американскую девушку, - сказала Харриэт, с широким жестом в сторону Китти, который должен был подчеркнуть ее красоту. В глазах старушки светилось озорство.
- Я убежден, что далеко не все американские девушки такие красивые, как Китти...