- Да перестаньте вы оба. А то я совсем растеряюсь от смущения.
- Ну, девушки, я вам тут, пожалуй, не нужен. У меня тут кое-какие дела, так что я, пожалуй, смоюсь. Если я вовремя не вернусь, вы сможете, Китти, взять такси и вернуться в гостиницу сами?
- Иди, иди, - перебила его старушка. - Китти пойдет ко мне и мы вместе пообедаем. Кому ты нужен? Ари улыбнулся и ушел.
- Хороший парень, - сказала Xapиэт Зальцман. - У нас много таких парней, как Ари. Им достается, и умирают они, так и не пожив как следует на свете. Она закурила и протянула коробку сигарет Китти. - Откуда вы?
- Штат Индиана.
- А я из Сан-Франциско.
- Чудный юрод, - сказала Китти. - Я была там раз с мужем. Всегда надеялась, что съезжу как-нибудь еще раз.
- Мне тоже ужасно хочется, - сказала старушка. - С каждым годом я все больше тоскую по Штатам. Вот уже пятнадцать лет, как я снова и снова клянусь, что возьму и съезжу хотя бы ненадолго, но тут конца нет работе. Эти несчастные малютки все прибывают и прибывают. А я прямо места себе не нахожу от тоски. Видно, старость.
- Вряд ли.
- Вообще-то хорошо быть евреем и работать на возрождение еврейского государства, но очень хорошо быть также американцем, и вы, пожалуйста, никогда об этом не забывайте, сударыня. Мне не терпелось познакомиться с вами, с тех самых пор как началась эта история с "Эксодусом", и я должна сказать, что вы меня прямо поразили, а меня удивить не просто.
- Боюсь, что газеты сильно преувеличили. За славной внешностью Харриэт Зальцман скрывался острый ум, и хотя Китти чувствовала себя вполне непринужденно, она тем не менее понимала, что старушка изучает ее очень тщательно. Они попивали чай и болтали о том, о сем, но главным образом об Америке. Харриэт все больше и больше овладевала грусть.
- На будущий год я обязательно съезжу домой. Я уж найду какой-нибудь предлог. Может быть, съезжу собирать деньги. Мы часто отправляемся в такие поездки. Известно ли вам, что американские евреи дают нам больше, чем вносит все американское население в Красный Крест? Однако, чего это я пристаю к вам со всем этим? Итак, вы хотите работать у нас?
- Мне очень жаль, но я не принесла с собой документов.
- Не надо никаких документов. Нам известно о вас все.
- Вот как!
- Да-да. Мы располагаем доброй дюжиной донесений о вас.
- Я прямо не знаю, радоваться ли мне или обижаться?
- Не надо обижаться. Не то время.
Мы должны быть совершенно уверены в каждом. Вы скоро убедитесь, что, в сущности, мы составляем здесь очень небольшой коллектив, и что редко происходит что-нибудь такое, что тут же не дошло бы до моих старых ушей. Кстати, я как раз читала донесения о вас, когда вы сюда пришли, и ломала себе голову над тем, что же все-таки привело вас к нам?
- Я медсестра, а вам нужны медсестры. Харриэт Зальцман покачала головой.
- Посторонние не приходят к нам по такой причине.
Тут должно быть что-то другое. Вы не из-за Ари Бен Канаана ли приехали в Палестину?
- Нет... то есть он мне, конечно, нравится.
- Он нравится очень многим женщинам. А тут случилось так, что вы как раз оказались той женщиной, которая нравится ему.
- Я этого не думаю, Харриэт.
- Неужели? ... Что ж, я рада, Кэтрин. Все-таки долог путь из Яд-Эля в Индиану. Он - сабра, и только сабра в состоянии понять его.
- Сабра?
- Так мы называем тех, кто родился уже здесь. Вообще-то сабра - это плод дикого кактуса, растущего всюду по стране. Этот плод - шероховатый и колючий снаружи, зато внутри он очень мягок и сладок.
- Прекрасное сравнение.
Ари, как и вообще сабры, не имеет никакого понятия об американском образе жизни, точно так же, как и вы не имеете представления о той жизни, какая выпала на долю ему.
После небольшой паузы Харриэт продолжала:
- Буду с вами совершенно откровенна. Если не еврей приходит к нам, он является потому, что он друг нам. Вы же нас даже хорошо не знаете. Вы - очень красивая американская девушка, и вы совершенно сбиты с толку этим странным народом, который зовется "евреи". Зачем же вы, в таком случае, пришли к нам?
- Ничего таинственного тут нет. Я сильно привязалась к одной молодой девушке. Она приехала сюда на "Эксодусе". Мы познакомились с ней в Караолосе. Я боюсь, что ей так и не удастся разыскать своего отца. Если она его не разыщет, я собираюсь усыновить ее и увезти с собой в Америку.
- Я поняла. Теперь я все поняла, и мы можем перейти к делу. У нас имеется вакантная должность старшей медсестры в одном из молодежных сел в северной Галилее. Это чудное место. Директор, доктор Эрнст Либерман, - один из моих самых старых и близких друзей. Селение зовут Ган-Дафной. У нас там человек четыреста детей. Они прибыли к нам в основном из концлагерей. Очень нуждаются в помощи. Я надеюсь, что вы согласитесь на эту должность. Зарплата и прочие условия - очень неплохие.
- Я... я... хотела спросить о...
- Карен Ханзен?
- Откуда вы знаете?
- Я же вам сказала что вся Палестина - маленькая деревня. Карен тоже и Ган-Дафне.
- Я не знаю. как мне вас благодарить.
- Благодарите Ари. Это он все устроил. Он же и повезет вас туда. Это недалеко от его дома.
Старушка допила чай и откинулась в кресле.
- Можно дать вам дельный совет?
- Буду только благодарна.
- Так вот. Я работаю с сиротами с 1933 года. Вы не сразу поймете ту привязанность к Палестине, которая появляется со временем у этих детей. Стоит им подышать воздухом свободы... и они проникаются очень глубокой привязанностью к этой стране, и тогда им становится очень трудно уехать отсюда, а те, которые все-таки уезжают, почти никогда не могут пустить корни где-нибудь за пределами Палестины. Их любовь к этой стране чрезвычайно глубока. Для американцев очень многое является само собой разумеющимся. Здесь человек встает утром, и сразу наступает тревога. Он не знает, не пропадет ли все то, ради чего он проливал пот и кровь. Эта страна занимает его мысли двадцать четыре часа в сутки. Она является средоточием всей их жизни, она олицетворяет смысл всего их существования.
- Вы хотите сказать этим, что мне, может быть, не удастся убедить девочку уехать со мной?
- Я хочу только сказать, что вы столкнетесь с большими трудностями. В дверь постучали.
- Войдите!
Вошел Давид Бен Ами.
- Шалом, Харриэт. Шалом, Китти. Ари сказал мне, что вы здесь. Я вам не помешал?
- Нет, мы уже покончили с делами. Кэтрин получила направление в Ган-Дафну.
- Это прекрасно. А я подумал, что было бы неплохо походить с Китти по Меа-Шеарим, когда наступит суббота.
- Прекрасная мысль, Давид.
- Тогда пошли. Вы тоже пойдете с нами, Харриэт?
- Да ты что? В мои-то годы таскаться по городу! Ровно через два часа ты приведешь Китти ко мне домой; она сегодня обедает у меня.
Китти встала, поблагодарила старушку, попрощалась с ней и повернулась к Давиду. Он не сводил с нее глаз.
- В чем дело, Давид? Что-нибудь случилось?
- Нет, это я просто потому, что никогда не видел вас по-настоящему одетой. Вы выглядите великолепно. - Он смущенно посмотрел на свою собственную одежду. - Мне вряд ли стоит показываться в таком виде рядом с вами.
- Чепуха какая-то! Я просто оделась получше перед тем, как отправиться на прием к начальству.
- Шалом, дети, и до свидания.
Китти была очень рада, что Давид пришел за ней. С ним она чувствовала себя лучше, чем с любым другим евреем. Они вышли из здания Поселенческого общества и пришли на улицу Пророков. Китти взяла Давида под руку, но он был так поглощен всем что их окружало, что казалось будто не она, а он впервые знакомится с городом. Он каждый раз словно заново открывал этот город и радовался всему, как дитя.
- Хорошо быть снова дома, - сказал он. - А как вам нравится мой город?
- У меня просто нет слов. Он производит подавляющее, чуточку даже пугающее впечатление.
- Точно. Именно такое впечатление Иерусалим производит и на меня с тех пор, как я себя помню.
- Очень мило с вашей стороны, что вы уделяете время мне, а не своей семье.
- Мы еще не все собрались. У меня шестеро братьев. Большинство в Пальмахе. Я самый младший в семье, поэтому мы все соберемся в честь моего возвращения. Только один из братьев не придет... надо будет встретиться с ним один на один.
- Он что же, болен?
- Нет, он террорист. Он пошел к Маккавеям. Мой отец не пускает его через порог. Он все время с Бен Моше, одним из вождей Маккавеев. Бен Моше был когда-то моим преподавателем в университете. - Давид остановился и показал рукой на гору Скопус, по ту сторону долины Кедрона, где за медицинским центром Гадасы виднелись какие-то здания.
- Вон там университет.
- Вы, конечно, сильно тоскуете по нему.
Да, конечно. Когда-нибудь я буду снова учиться.
Когда начало темнеть, раздался хриплый звук горна.
- Шабат! Шабат! - громко возвестил кто-то на улице. По всему Иерусалиму раздавались звуки древнего рога. Давид надел ермолку и повел Китти на улицу Меа-Шеарим - Ста Ворот, - где жили крайне религиозные евреи.
- Вот здесь в Меа-Шеарим вы сможете увидеть в синагогах, как люди молятся самым различным образом. Некоторые из иеменитов покачиваются во время молитвы в точности так, как если бы они ехали верхом на верблюде. Это была своего рода реакция на то, что им запрещалось сидеть на спине верблюда, чтобы их головы, не дай бог не возвышались над головой какого-нибудь мусульманина.
- Да что вы говорите!
- Или возьмите потомков испанских евреев... Во времена инквизиции они под страхом смерти должны были подвергнуться крещению и стать католиками. Они произносили вслух латинские молитвы, а под конец про себя произносили еврейскую молитву. Они и сейчас не произносят конец молитвы вслух.
Когда они вошли на улицу Меа-Шеарим, Китти была прямо ошеломлена. По обеим сторонам улицы шли двухэтажные каменные домики с богато разукрашенными чугунными решетками на балконах. Мужчины носили бороды и пейсы; на голове у них были шапки, отороченные мехом, а одеты они были в длинные, черные сатиновые кафтаны. Тут же были иемениты в арабских одеждах, и курдские, бухарские, персидские евреи, одетые в пестрые шелковые халаты. Все шли из бани, где они совершили ритуальное омовение; походка у всех была торопливая, покачивающаяся, словно они уже успели погрузить