– Какая ты худышка, дитя мое… – сказала дама теплым тоном. – Ладно, у нас ты будешь есть вдоволь.
Исабель робко кивнула головой.
Вмешалась мулатка:
– Я ей объяснила, что в ее обязанности входит накрывать на стол, приносить завтрак в спальни, поддерживать огонь в каминах и помогать вам одеваться и обуваться.
– В последнем нет необходимости, для этого у меня есть вы, – оборвала ее сеньора. Обернувшись к Исабель, она продолжила, глядя девушке прямо в глаза:
– Исабель, священник тебе объяснил, для чего именно мы тебя наняли?
– Нет, сеньора…
– Прежде всего, чтобы ты занималась моими детьми; их двое, и они скоро вернутся из школы. Мне говорили, что ты умеешь читать и писать…
– Буквы знаю немного.
– Может, в буквах и понимает толк, а вот на стол накрыть совсем не умеет, – перебила мулатка.
– Честно говоря… – Исабель пристыжено потупила взгляд.
– Ничего, научишься. Главное, чтобы ты занималась детьми, одевала их, водила в школу, играла бы с ними и заставляла читать и делать уроки. Для этого мы тебя и взяли.
– Да, сеньора…
– У тебя будет свободное время – по воскресеньям, с трех до семи.
– Хорошо, сеньора.
Теперь Исабель начала понимать: уроки грамоты с деревенским священником дали ей преимущество, позволившее выделиться из массы и заполучить это место. Она волевым усилием выкинула из головы мысль о том, что, возможно, пишет и читает хуже, чем сами дети. Ей вспомнилась мать, Игнасия, и девушка подумала, что та и сейчас, из другого мира, продолжает управлять ее судьбой.
Она обессилела от стольких переживаний, все здесь было другим и непривычным, и люди показались странными. Тяжелее всего было выносить отношение других слуг – оно колебалось между молчаливым укором и откровенным презрением. Бедные девушки, как и она сама, только приехавшие из деревни, находились на самой низкой ступеньке сложившейся иерархии. А то, что она обучена грамоте, только подбавляло жара в огонь неприязни. Намеренно проигнорировав слова доньи Марии-Хосефы, мулатка заставляла Исабель начищать пемзой железную кухонную плиту, пока она не стерла руки до крови; поручала щеткой и мылом скрести полы, научила наводить глянец на обувь и крахмалить белье, а также велела ей продемонстрировать свои способности к глажке. Когда Исабель, выжатая как лимон, надела черное платье с кружевным воротником и манжетами и белый передник, чтобы предстать перед хозяином дома, ее вновь охватило желание стремглав бежать в свою деревню. Но дон Херонимо Ихоса оказался столь же дружелюбен, как и его супруга:
– Здесь ты ни в чем не будешь нуждаться, дочь моя, – промолвил он отеческим тоном.
И Исабель снова захотелось плакать, на этот раз от признательности.
Позднее она познакомилась с детьми. Старшей, Марианне, исполнилось десять, а ее брату Гонсало – семь. Они были прекрасно одеты, хорошо воспитаны и жизнерадостны; ей не составило труда завоевать их дружбу. Достаточно было изобразить звуки, которые издают деревенские животные, чтобы дети покатились со смеху. Исабель обладала внушительным репертуаром и под конец порадовала слушателей гусиным гоготом, коровьим мычанием, щебетаньем птички, собачьим лаем и стрекотанием сверчка. Как же они отличались от ее собственных племянников! Их гладкая кожа светилась белизной, ростом они могли равняться с взрослыми жителями деревни. У них была великолепная правильная речь, они умели играть на фортепьяно, да и читали они лучше, чем сама Исабель, чего она и опасалась. Когда это выяснилось, казалось, родители вовсе этому не удивились и никак не стали укорять девушку. Напротив, они вручили ей целую стопку непереплетенных брошюр с популярными стихами, чтобы она совершенствовалась в чтении. По ночам, лежа в кровати, – оттуда была видна луна и краешек неба с бегущими облаками, – Исабель проглатывала их от корки до корки, включая даже объявления. Общение с господскими детьми не только оберегало ее от нападок других слуг – вскоре между ними зародилась настоящая сердечная привязанность. Девушка сжимала их в объятиях, целовала, всячески баловала, играла с ними в классики, в прятки и жмурки. По утрам она будила их к завтраку, подтягивала носочки, надевала форменные костюмчики, перчатки и шарфы и по затянутым предрассветным туманом улицам отводила в школу. По вечерам она резвилась вместе с ними, облачала их в пижамки, читала сказку на ночь и водила в уборную перед сном. Довольно скоро у них образовалась своя маленькая семья внутри большой.
Исабель научилась работать так сноровисто, что остальные слуги перестали обращаться с ней как с новичком. Ее главной защитницей стала кухарка – толстая веселая тетка с испещренным оспинами лицом, тройным подбородком и смеющимися глазами. Родом она была из деревни, соседней с деревушкой Исабель. Она заметила, что девушка совсем не бережет силы и не норовит при первой возможности переложить свою работу на других. Напротив, новенькая ко всему относилась с крайней серьезностью и ответственностью, чем славилась с малых лет. Ее скромный и дружелюбный нрав, нежность по отношению к господским детям, услужливость и преданность вскоре завоевали всеобщую благосклонность; не был исключением и сам дон Херонимо, который умел ценить подобные качества в людях.
Исабель быстро привыкла к сытой жизни. Как и прочие слуги, она кормилась остатками с господского стола. Кухарка заботилась о том, чтобы еды оставалось побольше. Конечно же, когда очередь доходила до Исабель, все успевало остыть, но девушка, памятуя о былых лишениях, жадно съедала все до последней крошки. При хорошем питании, когда над головой не висит угроза голода, она начала поправляться. Со щек сошел лихорадочный румянец, кожа посветлела, угловатые черты лица смягчись. Поначалу, выйдя на улицу, она смущалась при виде дам в юбках чуть повыше лодыжек, слишком коротких на ее вкус.
– Такова нынешняя мода, – сказала ей как-то портниха, ежедневно приходящая в их дом.
Она объяснила, что это в порядке вещей. Так же, как и носить нижние юбки – предмет, доселе девушке незнакомый.
– Кабальеро очень любят шелест юбок, – говорила швея с плутовским выражением лица, и Исабель всякий раз краснела.
Понемногу ее облик менялся: грудь увеличилась, а бедра округлились. Портнихе уже несколько раз пришлось расставлять ее форменную одежду; кроме того, она сшила девушке платье для прогулок из такой тонкой и невесомой материи, какую Исабель в жизни не видела. Прибавив в весе, она вытянулась, как ухоженный цветок, и начала привлекать внимание как осанкой, так и красотой.
Ла-Корунья благодаря своему стратегическому положению всегда кишела солдатами:
– Роскошная корма! Жаль, что я не моряк!
Комплименты так и сыпались, Исабель опускала глаза, щеки ее становились пунцовыми.
Этот город был слишком велик для нее; она терялась на его улицах, куда выходила лишь по самой неотложной надобности. По воскресеньям она предпочитала оставаться дома и играть с детьми, а не идти на прогулку. Ее пугали толпы народа и мужские заигрывания. Кроме того, она никогда не мерзла в доме семейства Ихоса, что могло считаться чем-то из ряда вон выходящим: тогда мерзли все, богатые – из-за скупости, бедные – из-за нищеты.
Постепенно она узнавала историю своего благодетеля. Говорили, что дон Херонимо, приехав из своего родного городка Медина-де-Риосеко в Кастилии, сразу же занялся импортом ржи, кукурузы и пшеницы; он ввозил их по морю из Сантандера и с юга Франции, чтобы облегчить царящий в Ла-Корунье голод.
– Это зерно, – рассказывала кухарка, – он продавал за гроши. Говорят, он на этом много потерял, вполне возможно, что так и есть. Но то, что он потерял в одном месте, – она потерла пальцы, словно пересчитывая купюры, – он с лихвой окупил в другом. Все эти люди оказались ему обязаны, он их держит в кулаке; мы уж не станем сообщать об этом властям, правда? И теперь он снабжает винами Рибейро[4], соленой рыбой и тканями всю Америку, от Филадельфии до Чили, а оттуда экспортирует какао и сахар. И все, заметь, возит собственными кораблями!
– Оборотистый господин, – подхватывал трубочист, который все вечера просиживал в компании кухарки; она всегда угощала его остатками вкусного кушанья или каким-нибудь лакомством.
Исабель не уставала благодарить Бога за эту редкостную удачу – попасть в дом человека, входящего в узкий круг избранных, который состоял из галисийских, баскских, каталонских и французских негоциантов.
– Все богачи приехали сюда одновременно, – продолжал рассказ трубочист, – ровно тогда, когда в тысяча семьсот семьдесят восьмом году поменяли законы и открыли порт для торговли с Америкой. Они тут же налетели, чтобы не упустить своего.
– Слышь, прекрати злословить! – возмущалась кухарка. – Кто оплатил ремонт Башни Геркулеса? Кто строил дорогу в Мадрид? Корниде, Баррие и наш хозяин. Так что перестань говорить гадости, завистник!
– Это я-то завистник? Нет уж, это они завидуют королевским министрам, дворянам, городским советникам…
Вся Ла-Корунья знала, что дону Херонимо пришлось ехать в Вальядолид, чтобы начать хлопотать о получении дворянского звания; ему предписывалось доказать, что в жилах его предков «не текла дурная кровь мавров, евреев или какой-либо другой секты, порицаемой Святейшей Инквизицией». Купеческая элита страстно желала примкнуть к аристократии Ла-Коруньи, а это на деле оказывалось весьма непросто, ибо зависело только от чистоты крови, а не от богатства или деловой хватки.
Даже через год городской жизни Исабель редко пользовалась своим свободным временем по воскресеньям; гулять она отваживалась лишь тогда, когда кто-нибудь из служанок или кухарка звали ее с собой. Прихорошившись и нарядившись в сшитое портнихой выходное платье, Исабель преображалась: узкую талию подчеркивал облегающий крой, волосы убраны под яркий платок, плечи укутаны мантильей; осанка гордая, походка решительная. Она казалась девушкой без возраста – раскрывшийся цветок, источающий невинную чувственность. Однажды она приняла предложение другой служанки поучаствовать в большом ежегодном празднике – крестном ходе в честь Спасения от Пороха. Два века назад взрыв порохового склада унес жизни двухсот человек; с тех пор потрясенные бедствием жители Ла-Коруньи устраивают шествие, вознося свою благодарность за то, что жертв не оказалось больше. Ла-Корунья жила, подчиняясь ритму своих традиций, чуждая гудевшему по всей Европе звону революционного набата. Под моросящим дождиком, вдыхая запах ладана и дым свечей, обе девушки присоединились к процессии – нескончаемому потоку жителей,