Молодой Бальмис, нареченный при рождении именем Франсиско Хавьер в честь святого, в день памяти которого он появился на свет третьего декабря 1753 года, отличался крепким телосложением, невысоким ростом; из-за нервного тика он периодически моргал, и особенно часто, когда волновался. Больше всего его привлекали учеба, чтение и научные исследования. Жизнь на свежем воздухе и физические упражнения были не для него: бегал он неуклюже, ему недоставало ловкости, и в детских играх он всегда служил всеобщим посмешищем. Он с ужасом представлял, как его станут третировать в армии; страх усугублялся тем, что теперь он уже не сможет искать убежища дома.
Бальмис происходил из семьи, члены которой – отец, дед, дядя и шурин – принадлежали к цеху цирюльников-хирургов-кровопускателей[7]. Он провел счастливое детство под крылом у заботливой матери в окружении большой и дружной семьи. Дом был всегда полон пациентов: приходили полечиться, поставить пиявки, просили отца или деда зашить рану. Больше всего маленький Франсиско любил играть в ассистента – раскладывать инструменты и перевязочные материалы и по мере надобности подавать отцу необходимое. Многие пациенты возвращались с презентами – горшочек меда, корзинка мушмулы, головка сыра, – чтобы выразить свою благодарность за исцеление. Так, мало-помалу, Франсиско начал проникаться семейным призванием, в чем немалую помощь составила его феноменальная память на даты и факты.
«Наша работа – помогать людям», – говаривал его дедушка. Эта фраза запечатлелась в мозгу мальчика; он мечтал спасать людей, как делали его отец, дед или семейство Матайш – еще одна династия хирургов, близкие друзья Бальмисов. Они жили неподалеку, и их дети играли вместе с Франсиско еще до того, как в нем вспыхнула пламенная страсть к медицине. Вскоре его перестали интересовать сверстники, он предпочел общество взрослых. Спасение человечества – удел героев, и Франсиско возмечтал стать героем хирургии. Поскольку ему довелось присутствовать при бессчетном количестве операций у себя дома или в доме семьи Матайш, с самого детства он привык к виду рассеченных мышц, крови, перерезанных, словно обычные трубки, вен, гнойных абсцессов, удаляемых одним взмахом скальпеля. Все это его не пугало, а напротив, подстегивало и без того жгучий интерес к сложному устройству человеческого организма.
– Отец, почему у этого человека здесь отек? А почему ты сначала зашиваешь, что, нельзя все это вычистить?
– Сынок, молчи, не отвлекай меня.
– А для чего нужна селезенка?
Он задавал столько вопросов и с таким занудным педантизмом вникал в каждую мелочь, что выводил из себя отца, дедушку и мать.
– Детка, не капризничай. Пойди, погуляй на площади.
Мать беспокоило то, что ее сын предпочитает общество взрослых детям своего возраста. Ей говорили, что маленький Франсиско Хавьер любит всегда выигрывать и старается заставить других соблюдать установленные им правила. Поэтому всякий раз общение со сверстниками заканчивалось безрадостно, к тому же они глумились над его нелепой манерой завязывать шнурки. С площади он всегда возвращался в слезах после очередной стычки. Мальчик закрывался у себя и читал книги по медицине; он был способен долгие часы сидеть, погрузившись в собственные мысли и покачиваясь, как замученная кляча. Едва заслышав шаги пациента, он тотчас же бежал к отцу. Если случай не поддавался лечению, что случалось нередко, отец отвечал на вопросы мальчика следующим образом:
– Если ты не в силах исцелить – помоги; если не можешь помочь – утешь; а если и это не получается – просто будь рядом.
Существование семейств Бальмис и Матайш, как и всех людей, живущих своим умом и своим трудом, было пропитано гуманистическими идеями века Просвещения. Юный Бальмис начал изучать латынь и гуманитарные науки – предметы, обязательные для начинающего хирурга, таких студентов называли «латинскими хирургами»[8]. В шестнадцать лет он сдал экзамены по латыни и двухгодичному курсу философии и добился места практиканта в Королевском военном госпитале в Аликанте. Ни на миг он не расставался с мечтой прославиться благодаря своему служению человечеству.
Как хорошего студента, его ожидало многообещающее будущее. А настоящее казалось приятным и бесхлопотным с тех пор, как Хосефа Матайш, старшая дочь в семье родительских друзей, призналась ему в своих чувствах. Она была семью годами старше, не слишком обаятельная внешне – с вытянутым костлявым лицом; до того Хосефа совершила несколько безуспешных попыток обзавестись мужем, но при этом отличалась острым умом, бойким языком и необычной для девицы образованностью.
– Я хотела сказать… У тебя всегда такие ясные мысли, такой решительный настрой, что… что… – Он никак не реагировал. Хосефа продолжала: – Ну посмотри же мне в глаза. Хоть разочек…
Бальмису всегда было сложно понимать чувства других людей. Хосефа вспомнила, как его мать говорила о сыне: «Этому ребенку все как с гуся вода!» Но он был чистым, простодушным и бесхитростным. Ему пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы посмотреть Хосефе в глаза, и тут она быстро поцеловала его в губы, примерно так, как тореро наносит молниеносный удар шпагой. Когда поцелуй закончился, казалось, Бальмис не испытал ни малейшего удовольствия от подобного сюрприза; вид у него был такой, словно он только что произвел рутинный осмотр ротовой полости очередного пациента. «В этом его очарование», – подумала Хосефа и потащила Бальмиса на танцы; там она, прямая как палка, позволила ему вести себя, он же на каждом шагу спотыкался, ибо от природы был неуклюж, а что касалось музыкального слуха, ему явно медведь на ухо наступил.
Однако, если отрешиться от танцев, в остальном Бальмис завораживал ее своей ненасытной любознательностью, распространявшейся в основном на все, что прямо или косвенно было связано со здоровьем. Если они гуляли по лугам, он интересовался исключительно целебными растениями; из всех магазинов отдавал предпочтение аптекам, причем так надолго застывал перед строем баночек и бутылочек, что Хосефе приходилось за руку оттаскивать его от прилавка, потому что сил не было терпеть всю эту скуку. Подобная связь находила объяснение: оба принадлежали к одному и тому же миру, практически были членами одной семьи. И к тому же по ночам Хосефа забывала об условностях и давала полную волю своей необузданной тяге к постельным утехам. Будь то на пляже или под каким-нибудь случайным навесом, она тут же втягивала Бальмиса в любовные игры. Не было ни единой позы или трюка, которые бы она не испробовала с полной самоотдачей, словно страшась в один прекрасный день остаться без этого жизненно необходимого эликсира. К плотской любви, как, впрочем, и ко всему окружающему миру, Бальмис относился исключительно с позиций врача-клинициста. Ему удавалось получить наслаждение, но лишь после того, как он ощупывал, осматривал и исследовал пальцами самые укромные уголки тела своей спутницы. Казалось, будто ему требуется обезопасить территорию, прежде чем ступить на нее. Помимо того, он использовал этот опыт, чтобы расширить свои познания о человеческом организме. Бальмис никогда ничего не делал просто так.
По утрам он в изнеможении добирался до своего места работы практикантом при главном хирурге больницы, чтобы, по сути дела, продолжить заниматься тем же самым – изучать тайны человеческого тела. Там он научился пускать кровь, ставить банки и пиявки, удалять зубы.
– Неправильно объединять хирургию и ремесло цирюльника… – сказал он однажды главному хирургу.
– Почему это?
– Потому что хирург – это намного больше, чем просто цирюльник. А нас, хирургов, считают работниками ручного труда.
– Как и лекарей, делающих кровопускания.
– Но я хочу работать головой, как доктора медицины.
– Тогда тебе придется много учиться.
– Это мне и нужно.
Потому-то для Бальмиса результат жеребьевки и последующий призыв в армию означал крах карьеры и провал всех жизненных планов.
– Я не против армии, – говорил он своему начальнику, который его прекрасно понимал, – как я могу быть против, если работаю в военном госпитале?
– Я знаю, ты просто не хочешь быть пушечным мясом.
Его семья, как и многие другие, с печалью переживала этот призыв в армию; они боялись, что больше не увидят сына, если его отправят на поле боя. Чтобы избежать рекрутского набора для своих сыновей, родственники прибегали к самым разным уловкам, включая подкуп и подлог. Власти тоже принимали участие в этом обмане, особенно если призывали кого-нибудь из членов их собственной семьи. Самым распространенным видом ухищрений был подкуп чиновника, ответственного за измерение роста; немудрено, что однажды в списках появилась деревня, где все юноши не превышали ростом ста сорока сантиметров, то есть официально все были карликами[9].
При участии отца Бальмису удалось получить освобождение от первого призыва. В качестве аргумента он привел свою работу врача-практиканта в Королевском военном госпитале и то обстоятельство, что он «является единственным сыном и кормильцем отца-инвалида, не имеющего иных средств к существованию». Но в будущем ему грозил новый рекрутский набор.
Мечты Бальмиса о смене сословного положения и медицинском образовании разбились о заинтересованность армии в его персоне; в 1773 году его признали годным к вступлению в Королевское войско. И вновь судьба была на его стороне. Медицинский осмотр производили врач и хирург, которым оказался отец Хосефы. Заключение, подписанное Томасом Матайшем, гласило: «Проведенное специалистами обследование показало, что кандидат страдает ревматизмом и близорукостью, что не позволяет ему полноценно практиковать ремесло кровопускания, и посему он освобождается от призыва».
Его опять вычеркнули из списков, но ненадолго. Через несколько месяцев из комендатуры Валенсии прибыло уведомление: его снова включили в призывной список, признав сомнительным предыдущее заключение. Начиная с этого момента, Бальмиса могли объявить уклоняющимся от службы и даже посадить в тюрьму. Один из братьев Хосефы, друг детства Франсиско Хавьера, оказался в таком же положении. Обстановка в Аликанте накалилась до предела, не проходило и дня, чтобы молодые парни не устраивали беспорядков из-за очевидной несправедливости «подати кровью». Повсюду вспыхивали бунты и мятежи. И, конечно же, расцветали обман и плутовство; каждый изощрялся как мог, чтобы уклониться от службы. Бальмис старался не бывать дома на случай, если за ним придут, и на время переехал к своим родственникам в Мучамель, деревушку неподалеку от города. Хосефа навещала его каждый день – встречи уже стали рутиной в их бесконечном жениховстве, – и именно она предложила ему лазейку для спасения: