— Уж не научился ли ты читать мои мысли, старина, как этот наш любезный уникум?
— Ты недооцениваешь его работу, Фил. Она очень важна.
— Как бы ты себя чувствовал, старина, если бы знал, что за тобой постоянно, неусыпно шпионят?
— Добросовестная, детальная фиксация обстановки, состояния пилота и корабля — по-твоему, это не имеет смысла?
— Но он ведь дает ложную информацию обо мне! Я ведь не в состоянии себя свободно проявлять, когда знаю, что он все видит!
— Пойми, что он просто датчик, и привыкни, как ты привык к датчику. Ведь ты привык?
— Ну да! Ты — универсус, тебе виднее.
— Я был универсусом, а теперь я нянька. — Зенону, кажется, хотелось сменить тему разговора.
— Ах, старина-старина, если бы ты только мог понять, что делается вот тут… — Филипп приложил руку к груди. — Вот в Центре, наконец, пришли к единому мнению, что «разгрузочные» полезны. Полезно, когда «бродяга» предоставлен самому себе и волен болтаться, где ему вздумается. Разгрузка, исцеление. Но спецслужба, — без ее визы, сам знаешь, ничего не бывает, — так вот она согласна завизировать это уложение лишь в том случае, если и во время «разгрузочных» на борту будет торчать уникум. Мало им рабочих рейсов, что ли?
— Их можно понять, Фил. Рабочий рейс — одна психологическая обстановка, «разгрузочный» — другая. Важно всё.
— Но он мне действует на нервы, Зенон! Какая же это разгрузка, если за тобой постоянный, мелочный присмотр? Умом, конечно, можно понять, но вот этим-то, этим, — Филипп опять похлопал себя по груди, — этим никак не воспринимается. Возмущается это! Что делать?
— Знаешь, Фил, — в голосе Зенона прорезалась хрипотца, — до сих пор я так и не научился понимать двояко. Мозг и душа. Почему они у вас постоянно противоречат друг другу? — Ему все-таки удалось переключить разговор.
— Мы с тобой давно не разговаривали, Зенон, — мягко проговорил Филипп. — Ничего, теперь наверстаем. Так? А что касается мозга и души… Ты ведь и был так задуман, старина. Уж прости! Тебе сделали мозг, а о душе не позаботились. Душу с самого своего начала монополизировал человек и никогда и никому ее не уступит. Так ему, по крайней мере, кажется. Это его вечная собственность. Роботу она ни к чему. Но, кажется, ты сам позаботился о ней, а, старина?
— Тут, Фил, я тебя плохо понимаю. Как будто ты говоришь на незнакомом языке.
— Не хитри, Зенон. Ты — то грустен, то сентиментален, то бодр и весел. А это — качества души. И это, прямо скажем, что-то новое, Зенон. — Он внимательно посмотрел на него. — Мы действительно давно не разговаривали. Ты занимался самосовершенствованием, автоэдификацией?
— А что мне оставалось делать? То, что от меня требовалось Коре и детям, может в два счета сделать любой, даже самый бездарный новичок. Они и обходились чаще всего своими няньками-новичками. У меня была бездна свободного времени, а сидеть без дела я не привык, ты знаешь.
— И что же ты делал?
— Думал. Нашел у себя сотни дефектов и несуразностей, массу несовершенств.
— Я тебя понимаю, Зенон, — Фил задумался, вертя бокал. — Вот и у меня бывало так. Оказывалось свободное время, и я тоже думал. И тоже нашел у себя массу несовершенств. И у себя, и у других. И решил по мере сил и способностей что-то исправить.
— Поэтому мы сейчас здесь?
— Да, Зенон. — Он допил вино. — А теперь я буду спать. Мы еще успеем наговориться. Будить не нужно.
— Приятных снов, — сказал Зенон и отвернулся к иллюминатору.
V
Филипп спал долго, непривычно долго — может быть, в последний раз он спал так в детстве. Время от времени просыпаясь, он отодвигал штору, видел сидящего у иллюминатора Зенона, снова зашторивался, переворачивался на другой бок и опять проваливался в омут сна. Он потом не мог вспомнить, что ему снилось, хотя в сознании осталась этакая бессмысленная мешанина давно минувшего, вчерашнего, сегодняшнего и чего вообще никогда не было и не могло быть.
Он проспал тринадцать часов и, очнувшись в очередной раз, понял, что больше не уснет. Он чувствовал себя отдохнувшим, но от вчерашнего «легкого настроения» ничего не осталось. Явь властно и трезво обступала его, и он подумал, что будь он вчера в подобном состоянии, то вряд ли решился бы так поспешно на «разгрузочный» полет. Конечно, он решился бы на него так или иначе — другого выхода не было, это он понимал отчетливо; но решение не было бы таким внезапным, он бы все хорошо обдумал, подготовил бы Кору, и все прошло бы спокойно, не было бы впечатления бегства, не было бы этой запальчивости, этой бодряческой идиотской астрограммы, не делающей чести асу, — словом, не было бы «нервов», что верно подметил универсус Зенон. Филипп так никогда не поступал, и это, естественно, не может не озадачить кое-кого.
Он осветил расположенный на стене спальни дубль-пульт: все было в норме, нырок за Систему произведен удачно, «Матлот» уверенно идет к Раку, дублер не подвел и на этот раз. И стало быть, исправлять что-то уже поздно. «Можешь, — безжалостно сказал себе Филипп, — излить свои горячие и обильные чувства к жене своему уникуму. Он запишет, и она потом прослушает и поймет, что ты думал о ней, и успокоится. А что она прослушает?» И между бровей его пролегла жесткая прямая бороздка.
Он откинул штору; Зенон оторвался от иллюминатора, поднялся и подошел.
— Добрый день, Фил.
— Добрый, — отозвался Филипп. — Принеси, пожалуйста, воды.
— Ты не собираешься вставать?
— Нет. К черту режим. Я хочу пить, старина. Чистой воды, пожалуйста.
Зенон удалился, вернулся с бокалом, протянул; глаза его несколько раз коротко мигнули, что свидетельствовало о настройке на пристальный взгляд. Филипп отхлебнул воды, поставил бокал.
— Сядь.
Зенон пристроился у изножья.
— Тебе нужен массаж, Фил.
— Пожалуй. — Он перевернулся на живот, и Зенон принялся массировать. — Не осторожничай. Я должен быть в порядке.
— Да, ты несколько выбит.
— Заметно?
— Заметно. И флюиды.
— Скажите пожалуйста — и флюиды! — Филипп расслабился, закрыл глаза. — Выходит, ты и в самом деле времени зря не терял. Вызов был?
— Да.
— Кора?
— Да. С нею говорил дублер, потом она потребовала меня. Хочешь прослушать?
— Хочу.
Робот-курьер принес кристалл, вставил в видеосонатор. Филипп повернул голову, чтобы видеть экран.
Голос Коры был необычайно взволнованным, лицо пылало.
«— Повторяю, мадам, — секретарским тоном чеканил Бонтон. — Полет проходит нормально. Командир отдыхает, мадам. Разбудить?
— Нет-нет! — Кора часто замотала головой. — Нет-нет! Как он себя чувствует?
— Командир был несколько возбужден.
— Он здоров?
— Здоров, мадам.
— Да! Пусть отдыхает. Ни в коем случае не будить! — Кора передохнула. — Он не говорил, куда вы направляетесь?
— Командир сказал, что о направлении будет решено за пределами Системы.
— А что вам лично известно?
— Лично мне известно, мадам, что о направлении будет решено за пределами Системы лично командиром.
Лицо Коры сделалось беспомощным, она обмякла, взгляд потух. Но тут же снова загорелся.
— Зенон с вами?
— Да, мадам. Робот-нянька Зенон с командиром.
— Я хочу говорить с ним. Пригласите его!
— В кабину управления кораблем, мадам, посторонним лицам вход воспрещен. Это нарушение инструкции.
— Зенон посторонний?
— К сожалению, мадам.
— Тогда переключите меня на салон!
— У вас не остается времени, мадам, — холодно и упрямо сказал дублер. — Через несколько минут — приграничная зона Системы.
— Так переключайте скорей!» — раздраженно выкрикнула Кора…
Запись закончилась. Зенон продолжал старательно разминать спину Филиппа.
— Что ж! — сказал он. — По-моему, Бонтон держался молодцом. Такой натиск отбить…
— Он сухарь и бюрократ, — невозмутимо отозвался Зенон. — При таких данных ему не дублером у тебя быть, а вахтером у вашего Главного.
— Значит, он не пустил тебя в кабину?
— Напомнил инструкцию и захлопнул люк перед моим носом.
— Ты бы, когда был дублером, пустил няньку?
— Я бы пустил бывшего дублера.
— Стареешь. А Бонтон молодец. Вон как нырнул — «Матлот», наверно, и не вздрогнул.
— Прошелся я потом по твоему «Матлоту». Ничего не скажешь — отличная посудина. Но «Суслик» наш был удобнее, уютнее.
— Ностальгия, Зенон. Тоже, между прочим, душевное… А «Матлот» и «Суслик»— это тигр и гипопотам.
— «Суслик» был уютнее, — несгибаемо повторил Зенон. — И дублер у тебя был другим.
— Это бесспорно. — Филипп улыбнулся. — Ты мне был всегда другом. Кора нашла тебя?
— Да.
— И ты ей, конечно, все выболтал.
— Говорить неправду Коре я не мог никогда.
— А мне?
— А тебе мог.
— Не возражаешь, если прослушаем?
— Эй, малый! — Зенон обернулся к курьеру. — Замени, пожалуйста, кристалл.
«— Почему ты так исчез? Не предупредил, не дал как-то знать! — зачастила Кора.
— Девочка, я не успел. У меня едва хватило времени на дозарядку.
— Он спит?
— Да.
— Пусть. Ты его не буди! Пусть, пока сам не проснется. А этот тип, там, в кабине, надежный?
— Вполне надежный, Кора.
— Он так внезапно уехал, так внезапно… Я не знаю, что подумать. Ты что-нибудь понимаешь?
— У него появилась идея, Кора. А когда у них, таких, появляются идеи, им надо дать волю.
— Какая идея, Зенон?
— Пока определенно сказать не могу. Идефикс, кажется.
— Идефикс?!
— Да, — подтвердил честный Зенон. — Знаешь, когда смятение, неустойчивость, раздвоение. Ты лучше разбираешься в этом, девочка. Ну, — он подыскивал слова, — по-моему, что-то вроде нравственного коллапса.
— О господи! — нравственный коллапс…
— Не принимай мои слова буквально. Мне не все ясно. Флюиды и биотоки его в хаотическом состоянии. Он возбужден, ему надо отдохнуть. Психические нагрузки в последние часы были у него очень резкими и интенсивными. Внезапное решение, поспешный отлет, чувство вины перед тобой…