Я скорчил умильную рожу. Немцы засмеялись и зааплодировали. На обед нас отвезли в ресторан в центре города.
— Заказывайте, что хотите, — предложил сопровождавший нас Шредер. — Все оплатит клиника. Я же вас покидаю. Извините, дела.
Он кивнул головой и удалился. Мы расселись за свободным столиком. Воронов, Терещенко, я, Вика и переводчик Сережа. Куратора с нами в клинике не было – исчез куда-то после завтрака. Вот и хорошо – противно видеть эту кислую рожу. К нам подошел официант – парень лет двадцати с небольшим.
— Здравствуйте, товарищи, — произнес на ломаном русском. — Меня зовут Марко, я югослав и немножко говорю по-русски. Что будете заказывать?
— Какой-нибудь нормальной еды, — попросил я. — Никаких немецких специалитетов, вроде запеченной рульки или горохового супа.
— Понял, — улыбнулся он. — Есть вкусные сосиски с капустой. Натуральные, из свежего фарша. Крем-суп, ржаной хлеб, десерт выберите позже.
— Тащите! — велел я, рассмотрев одобрение в глазах членов делегации.
— Напитки?
— Для начала всем по кружке пива. Далее посмотрим.
Марко кивнул и умчался. Очень скоро вернулся с пивом. И вот тут все случилось. Мы едва омочили губы в пенном напитке, как приперся Слизень. И откуда принесло? Куратор быстро вошел в зал, покрутил головой, разглядел нас и подлетел к столу.
— Товарищ Мурашко! — почему-то обратился ко мне. — Я звонил в посольство. Сообщили, что вы с женой не покидали СССР.
— Но мы здесь, — улыбнулся я.
— Вы выехали нелегально.
— То есть как? — хмыкнул я. — Через колючую проволоку на границе перелезли? Не несите пургу, Вилор Кимович. Лучше выпейте пива – здесь оно отменное.
— Покажите свой паспорт! — протянул он руку.
— На каком основании? — поинтересовался я. — Кто вы, чтоб его требовать? Вот сидит руководитель делегации, — я указал на Воронова. — Между прочим, министр и доктор медицинских наук. Если он попросит меня показать паспорт, я, возможно, соглашусь. Вы же для меня никто.
— Не забывайтесь! — взвизгнул Слизень. — Вы прекрасно знаете, кого я представляю. Паспорт!
— А вот этого не хотел? — я сунул ему в нос кукиш. — Пошел нахрен, шестерка кагэбэшная! Не порти людям аппетит.
— Вы… Ты пожалеешь! — выплюнул он, повернулся и выбежал из зала.
— Суп! — раздалось сбоку.
Я повернул голову. Марко стоял с подносом, уставленным тарелками. Наверняка все слышал.
— Раздавай! — кивнул я. Югослав расставил тарелки, подмигнул мне и скрылся.
— Приятного аппетита, товарищи! — пожелал я.
Обед прошел в полном молчании – Слизень все же испортил людям настроение. Когда все встали, я попытался дать Марко на чай.
— Не! — покрутил он головой. — Все оплачено.
— Даже чаевые?
— Да, — кивнул. — А еще лепо было поглядать, ако вы гнали того педера[12].
Микроавтобус отвез нас в клинику. К показательному выступлению целителя немцы подошли скрупулезно. Перед сценой конференц-зала стояли десять инвалидных колясок с детьми и подростками. Проходя мимо, я привычно просканировал их. Была пара тяжелых, но с олигофренией не наблюдалось. Справимся. Людей в зале заметно прибавилось, что не удивительно.
— Вы готовы, герр Мурашко? — спросил Шредер.
— Да, — кивнул я. — Пусть коляски развернут лицом к залу. Объявите пациентам, что они будут чувствовать холод в затылке. Чтобы не пугались. Это нормально.
Управляющий отдал распоряжение. Подбежавшие служители развернули коляски, и я начал. Рука на затылок пациента… В этом нет нужды, но зачем немцам знать? Жара больше нет, следующий… Я работал привычно, переходя от коляски к коляске. Детки вели себя смирно, ну, так немчики. Наши иногда начинают дергаться и спрашивать. Возле двух тяжелых задержался подольше: загасил сначала жар в коре головного мозга, после в позвоночном столбе.
— У меня все, — объявил, закончив с последним пациентом.
— То есть как? — вскочил в зале тот же встрепанный. Как его? Хоффман? — Неужели дети здоровы? И часа не прошло!
— Можете проверить, — улыбнулся я. — Нервные связи восстановлены, рефлексы в норме. Ходить им пока трудно: мышц почти нет, да и связки не готовы к нагрузкам. Понадобится реабилитация. Проведите ее правильно, и через год дети будут бегать.
— Не верю! — замотал головой профессор.
Я пожал плечами и подошел к ближней коляске. В ней сидел мальчик лет двенадцати.
— Как тебя зовут? — спросил.
— Курт, — ответил он.
— Ты ходишь, Курт?
— Только с мамой, — покрутил он головой. — Она меня держит. Одному не получается.
Значит, мышцы есть, да и связки выдержат.
— А теперь сможешь сам. Встань!
Я протянул ему руки и помог выбраться из коляски.
— Иди! — сказал, отпустив его.
Он сделал осторожный шажок. Покачнулся – и второй. А затем – сразу несколько по направлению к залу. Чуть вихляя, подволакивая ноги, он шел – и довольно уверенно.
— Мама! — восторженно закричал Курт, остановившись, и высматривая кого-то среди публики. — Посмотри! Я могу ходить сам!
Из зала к нему метнулась женщина. Подскочив, обняла и залилась слезами. Эта сцена будто взорвала собрание. Все вскочили с мест и загалдели. К пациентам побежали родители и врачи. Если первые пытались достать детей из колясок, то вторые им препятствовали, что-то объясняя. Воцарился бедлам. Шредер попытался звонить в колокольчик, но его не слышали. Мне это быстро надоело, и я вскочил на сцену.
— Тихо! — рявкнул изо всех сил.
В зале замолчали и уставились на меня.
— Дорогие родители пациентов, — я приложил руку к груди. — Не пытайтесь заставлять детей ходить. Они к этому еще не готовы. Пусть их обследуют доктора клиники и назначат курс реабилитации. Выполняйте указания врачей, и увидите результат. Он будет скоро. Данке.
— Благодарю, герр Мурашко, — подключился управляющий. — Надеюсь, все слышали нашего гостя? Попрошу увезти пациентов.
Указание выполнили, и в зале на короткое время установилась тишина.
— Дамен унд херен! — обратился к присутствующим Шредер. — Герр Мурашко предложил нам показать еще аспект своего дарования. Речь идет о слепоте.
По залу будто пробежал ветерок.
— Наш гость, — продолжил управляющий, — пообещал исцелить детей, у которых сохранилось хотя бы несколько процентов зрения. Мы нашли таких пациентов. Попрошу их ввести.
Отворилась задняя дверь, и в зал вкатили три коляски. Спрашивается, на фига? Можно ведь и за руку. Любят здесь эти агрегаты. Следом за пациентами ввалилось несколько человек с фотоаппаратами и вспышками.
— Это кто? — спросил я Шредера, указав на группу.
— Репортеры, — объяснил он. — Услыхали, что какой-то русский будет творить чудеса, и пожелали присутствовать. А что делать, герр Мурашко? Германия свободная страна, я не в силах запретить.
Ой, темнит немец! А, с другой стороны, почему бы и нет?
— Попрошу репортеров с фотоаппаратами подойти к сцене, — объявил я.
Подчинились.
— После того, как исцелю детей, не бейте их вспышками в лица, — попросил я. — Можно обжечь ярким светом сетчатку глаз ребенка. Договорились?
Репортеры закивали. Надо же, какие послушные!
— Вас можно снимать? — спросил один с седыми волосами.
— Сколько угодно. С детьми будьте осторожны.
Я спрыгнул со сцены и подошел к коляскам. Деткам завязали глаза, это хорошо. Заранее попросил. Что имеем? Два мальчика и одна девочка в возрасте от семи до четырнадцати лет. Нормально. Просканировал – атрофия зрительного нерва у всех. Причины разные, но работать будем.
Я положил руку на глазницу девочки.
— Будет немножко покалывать, но ты терпи, — попросил.
— Гут, — ответила она тихо.
Начали. Работал я не так быстро, как с пациентами с ДЦП – ну, так опыт совсем небольшой. Повозился. Да еще фотографы крутились вокруг, слепя вспышками. Но справился.
— Все, — сказал, обернувшись к залу. — Попрошу задернуть шторы – яркий свет детям сейчас противопоказан. Репортеров прошу снять вспышки с фотоаппаратов.
Удивительно, но все подчинились без звука. Немцы… Я по очереди стащил повязки с глаз детей. Они встали и закрутили головами. Люди в зале начали подниматься с мест.
— Как тебя зовут? — спросил я стоявшую рядом девочку.
— Лотта, — отозвалась она.
— Видишь того дядю? — я указал на надоевшего Хофмана.
— Да, — кивнула она. — У него волосы встрепанные. Ходить непричесанным неприлично, — добавила важно.
Зал взорвался хохотом. Хофман смутился. Воспользовавшись моментом, к детям подбежали родители. Пациенты стали им что-то говорить, тыча во все стороны пальчиками. Матери вытирали слезы. Ко мне подошел седовласый репортер.
— Герр Мурашко, — попросил. — Мы могли бы снять вас вместе с исцеленными детьми?
— Если только без вспышек, — напомнил я.
— Выйдем из здания, — предложил репортер. — Там света достаточно.
Так и поступили. Принять участие в фотосессии захотели многие. Репортеры привычно выстраивали сцены. Руководство клиники и советская делегация застыли на ступеньках перед входом в клинику. Вот Шредер пожимает руку русскому целителю. Персонал клиники окружил гостей из СССР, и они оживленно беседуют. Исцеленные дети с экстрасенсом из Советского Союза. Семилетняя Лотта у меня на руках, мальчики прижались с боков. Благодарные немецкие матери обнимают целителя…
Так и провозились почти до ужина. В этот раз Шредер отвез нас в шикарный ресторан в центре Франкфурта. Кроме него принимающую сторону представляли уже знакомый нам Вольф и… Хофман.
— Наш ведущий специалист в области неврологии, — отрекомендовал его управляющий.
— Рад познакомиться, профессор, — сказал я, пожимая руку встрепанного. Он, к слову, так и не причесался.
— Можете обращаться ко мне запросто, — ответил Хофман. — Считайте, коллеги. Я обследовал исцеленных вами детей. Вы правы: рефлексы восстановились у всех. Пациентов ждет реабилитация, но это не вызывает опасений за их будущее. Как вы это делаете, герр Мурашко?