[5], человек будет тем, чем наметил быть. Не тем, каким захочет. Ибо то, что мы подразумеваем обычно под хотением, это осознанное решение, которое для большинства из нас следует за тем, как человек сотворит что-то из себя. Я могу хотеть примкнуть к любой партии, написать книгу, жениться, но все это всего лишь проявление более первородного, более спонтанного выбора, чем тот, что именуется волей. Но если, и правда, существование предшествует сущности, человек ответственен за то, чем является. Стало быть, первой обязанностью экзистенциализма является вверить всего человека во власть того, чем он является, и возложить на него полную ответственность за свое бытие. И когда мы говорим, что человек ответственен за себя, это означает, что человек ответственен не только за свою индивидуальность, но и за всех людей. Есть два смысла у слова субъективность, и наши оппоненты играют на этом. Субъективность, с одной стороны, означает, что индивид сам себя выбирает, а с другой, – невозможность для человека преодолеть человеческую субъективность. Именно второй смысл является глубоким смыслом экзистенциализма. Когда мы говорим, что человек сам выбирает, чем ему быть, мы понимаем под этим, что каждый из нас выбирает себя, но этим же мы хотим сказать, что, выбирая себя, он выбирает всех людей. И впрямь нет ни одного нашего поступка, который бы, создавая из нас того человека, которым мы хотим быть, не создавал бы одновременно образ человека, каким, по нашему мнению, он должен быть. Выбирать, чем быть, означает утверждать в то же время ценность того, что мы выбираем, поскольку нам не дано выбирать зло; то, что мы выбираем, – непременно благо, и ничто не может быть благом для нас, не будучи таковым для всех. Если, с другой стороны, существование предшествует сущности, и мы хотим существовать, одновременно творя наш образ, этот образ значим для всех и для всей нашей эпохи в целом. А посему наша ответственность намного больше, чем мы могли бы предположить, поскольку она вовлекает в эту ответственность все человечество. Если я рабочий и делаю выбор примкнуть к христианскому профсоюзу, а не к коммунистам, если этим я хочу показать, что смирение – это решение, наиболее подходящее для человека, что царство человека не на земле, это касается не только меня, я желаю смириться ради всех, а следовательно, мой поступок затрагивает все человечество. Или, например, я хочу, – более приватный случай, – жениться и иметь детей: если даже эта женитьба зависит исключительно от моего положения, или моей страсти, или моего желания, этим я вовлекаю на путь моногамии не только себя, но все человечество. И потому я ответственен и за себя и за всех и создаю определенный образ человека, который выбираю; выбирая, каким быть мне, я выбираю, каким быть человеку вообще.
Это позволяет нам понять, что стоит за несколько высокопарными словами, такими, как тревога, оставленность[6], отчаяние. Как вы убедитесь далее, тут нет ничего сложного. Что понимается под тревогой? Экзистенциализм охотно заявляет, что человек – сама тревога. Это означает следующее: человек, выбирающий определенную жизненную позицию и отдающий себе отчет в том, что он выбирает не только для себя, но еще является и законодателем, вместе с собой выбирающим, чем должно быть все человечество, не в силах избежать чувства полной и глубокой ответственности. Конечно, есть множество людей, которые бестревожны; но мы утверждаем, что они скрывают от себя свою тревогу, бегут от нее; без сомнений, многие люди считают, что выбирают жизненную позицию только для себя, когда совершают какие-либо действия, и когда им говорят: а если все будут так же поступать? – пожимают плечами и отвечают: «Да ведь все так не поступают». На самом деле надлежит всегда задаваться вопросом: что произошло бы, если бы все пошли по тому же пути? Этой тревожной мысли можно избежать, лишь призвав на помощь нечто вроде криводушия. Тот, кто лжет, прикрываясь тем, что все так не поступают, является человеком, находящимся не в ладах со своей совестью, ведь факт лжи означает, что лжи придается значение универсальной ценности. Даже будучи скрываемой, тревога дает о себе знать. Вот эту-то тревогу Кьеркегор именовал тревогой Авраама[7]. Вам известна эта история. Ангел приказал Аврааму принести в жертву своего сына: все так, если и впрямь ангел явился к нему со словами: «Ты – Авраам, тебе предстоит пожертвовать своим сыном». Однако каждый вправе задуматься: а ангел ли то был? а Авраам ли я? Где доказательства? Жила-была одна сумасшедшая, у которой были галлюцинации – якобы кто-то говорил с нею по телефону и отдавал приказания. На вопрос врача: «Но кто вам звонит?» она ответила: «Он говорит, что Бог». Что ей служило доказательством того, что с нею говорил Бог? Если ко мне явится ангел, что доказывает, что это ангел? И если я слышу голоса, что доказывает, что они идут с неба, а не из ада, или из подсознания, или не являются следствием патологически-больного состояния? А что доказывает, что они обращены ко мне? Где доказательство, что именно я проводник, назначенный навязать свою концепцию человека и свой выбор человечеству? Мне никогда не отыскать ни одного доказательства, не получить ни одного знамения, чтобы убедиться в этом. Если голос обратится ко мне, только мне решать, ангела ли это голос; если я сочту, что такой-то поступок благой, мне и решать, что этот поступок благой, а не злой. Мне не нужно быть Авраамом, чтобы ежесекундно совершать поступки, служащие примером другим. Все в мире устроено так, как если бы все человечество не спускало глаз со всякого человека, с того, что он делает, и сообразовывалось с тем, что он делает. И каждый должен сказать себе: имею ли я право действовать подобным образом, чтобы человечество сообразовывалось с моими поступками? А ежели он того не говорит, это означает, что он прячет от себя свою тревогу. Здесь речь не идет о той тревоге, которая вела бы к квиетизму, к бездействию, это обычная тревога, знакомая всем, кто нес груз ответственности. Когда, к примеру, военачальник берет на себя ответственность, отдавая приказ об атаке и посылая энное количество людей на смерть, он делает выбор, и, по сути, делает выбор в одиночку. Разумеется, бывает, приказы идут сверху, но они слишком расплывчаты и всегда нуждаются в применении к создавшимся условиям, а это уж его задача, и от его выбора зависит жизнь десятка, или полутора десятка, или двух десятков человек. Принимая решение, он не может не испытывать некоторой тревоги. Всем военачальникам известно это чувство. Но оно не мешает им действовать, напротив, является залогом их действия, ибо предполагает, что они рассматривают множество возможностей, и коль скоро они выбирают одну из них, то отдают себе отчет в том, что она ценна только тем, что выбрана. Мы увидим, как этот род тревоги, тот самый, который описывается экзистенциализмом, объясняется, помимо прочего, прямой ответственностью за других людей, которых касается. Эта тревога не завеса, отделяющая нас от действия, она – составляющая этого действия.
Когда речь заходит об оставленности, – это излюбленное выражение Хайдеггера, – мы хотим этим сказать только то, что Бога нет и что из этого следует сделать все возможные выводы. Экзистенциализм весьма сильно противостоит определенному типу светской морали, которая желала бы избавиться от Бога с наименьшим ущербом для себя. Когда к 1880 году французские профессора попытались учредить светскую мораль[8], они сказали примерно следующее: Бог – бесполезная и дорогостоящая гипотеза, мы с нею расстаемся, однако для существования морали, цивилизованного общества необходимо, чтобы некоторые ценности воспринимались всерьез и рассматривались как существующие a priori; необходимо, чтобы а priori признавались представления о том, что человек должен быть честным, не лгать, не бить жену, производить потомство и т. д. и т. д. Мы дадим себе труд показать, – говорили они, – что эти ценности все же существуют, что они начертаны на небе, доступном разумению человека, хотя Бога нет. Иначе говоря, – и это, как мне кажется, тенденция всего того, что во Франции зовется радикализмом, – ничего не изменится, если Бога нет; мы останемся с теми же нормами честности, прогресса, гуманизма и превратим Бога в отжившую гипотезу, которая спокойно и сама отомрет. Экзистенциализм, напротив, весьма беспокоит, что Бога нет, поскольку вместе с ним исчезает всякая возможность обрести ценности на небе; не может быть больше блага a priori, поскольку нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил; нигде не написано, что добро существует, что нужно быть честным, нельзя лгать, поскольку мы находимся на том уровне, где одни только люди. Достоевский написал: «Если Бога нет, все дозволено»[9]. Это и есть точка отсчета экзистенциализма. И впрямь все позволено, коль скоро Бога нет, и, как следствие, человек оставлен, так как ни в себе, ни вне себя не находит возможности ухватиться за что-то. И прежде всего у него нет оправданий. И вправду, если существование предшествует сущности, нельзя ничего объяснить, ссылаясь на раз и навсегда заданную и неизменную человеческую природу; иначе говоря, не существует детерминизма[10], человек свободен, человек и есть свобода. Но, с другой стороны, если Бога нет, мы не видим перед собой ценностей или заповедей, которые узаконивали бы наше поведение. Вследствие этого ни за нами, ни перед нами, в нуменистическом[11] царстве ценностей для нас нет ни оправданий, ни извинений. Мы одни, и рассчитывать на оправдание не можем. В этом смысл моего заявления о том, что человек обречен на свободу. Обречен потому, что он не создавал сам себя, и все же он свободен, потому что, однажды выброшенный в мир, он ответственен за все, что совершает. Экзистенциализм не верит во всесилие страсти. Он никогда не согласится с тем, что благородная страсть – это сокрушительный поток, фатальным образом толкающий человека на свершение определенных поступков и потому служащий ему оправданием. Он полагает, что человек ответственен за свою страсть. Экзистенциалист также не станет считать, что человек может обрести помощь в поданном на земле знаке, который сориентирует его; ибо он считает, что человек сам разгадывает знаки, как ему вздумается. Вот почему он считает, что человек, без всякой поддержки и без всякой помощи, приговорен каждое мгновение творить человека. Понж в своей прекрасной статье изрек: «Человек – это будущее человека». На удивление точно сказано. Вот только, если под этим подразумевается, что это будущее предначертано на небесах и известно Богу, тогда это ложное утверждение, поскольку это уже не было бы будущим. Если подразумевается иное: каким бы ни был человек, который появляется на свет, у него всегда есть будущее, девственное будущее, которое ожидает его, тогда это утверждение верно. Но в таком случае человек оставлен. Чтобы дать вам пример, который позволил бы лучше понять, что такое оставленность, я расскажу вам об одном моем ученике, который пришел ко мне при следующих обстоятельствах: его отец порвал с его матерью, причем отец склонялся к коллаборационизму, старший брат был убит во время немецкого наступления 1940 года, а сам молодой человек, не слишком далекий, но отличавшийся великодушием, желал отомстить. Его мать жила одна со своим сыном и была очень опечалена полуизменой мужа и смертью старшего сына, находя в младшем единственное утешение. Перед молодым человеком в этот момент стоял выбор: уехать в Англию и присоединиться к Свободным французским силам