Или слепящим огнем молния испепелит,
65 Чем без меня под веслом мирмидонским простор поседеет,
Я же вслед кораблям с берега буду глядеть.
Если угодно тебе к родным вернуться пенатам,
Я для твоих кораблей груз нетяжелый, поверь!
Не как за мужем жена, а как пленница за господином
70 Я поплыву за тобой: прясть ведь умею и я.
В спальню вступит твою — ну и пусть! — жена молодая,
Будет прекраснее всех женщин ахейских она,
Будет достойна стать Юпитера внуку невесткой,
Не постыдится родства с нею и старец Нерей,[98]
75 Мы же, служанки твои, смиренно будем стараться,
Чтобы из полных корзин шерсть убывала быстрей.
Лишь бы мне не пришлось от нее натерпеться обиды:
Как, я не знаю, но мне будет жена твоя мстить.
Только бы ты не глядел равнодушно, как волосы рвут мне,
80 Не говорил бы, смеясь: «Нашей и эта была!»
Нет, как хочешь гляди — лишь бы здесь ты меня не покинул!
Этот больше всего мучит несчастную страх.
Ждешь ты, упрямец, чего? Агамемнон кается горько,
Вся лежит у твоих скорбная Греция ног, —
85 Гнев победи в душе у себя, ты, всегда побеждавший,
Гектору долго ль еще силы данайцев громить?
Меч возьми, Эакид, но раньше возьми Брисеиду!
Марсом ведомый, гони в страхе бегущих врагов!
Скорби причина твоей, пусть я же ей буду пределом,
90 Из-за меня начался — мною и кончится гнев.
Нашим мольбам уступить для себя не считай ты позором, —
Сын Инея на бой вышел по просьбе жены.[99]
Я это слышала, ты это знаешь: оставшись без братьев,
Сына надежды и жизнь гневная мать прокляла.
95 Шла война, а он покинул битвы, разгневан,
Тверд и упорен, помочь родине он не хотел.
Только жена упросила его, — не в пример мне, несчастной,
Чьим легковесным словам чаши весов не склонить!
Я не сержусь: не мне притязать на имя супруги,
100 Лишь как хозяин рабу, звал ты на ложе меня.
Помню, из пленниц одна назвала меня госпожою;
«В тягость, — ответила я, — имя такое рабе».
Мужа прахом клянусь, в могилу наспех зарытым,
Прахом, который всегда в помыслах свято я чту,
105 Душами братьев клянусь — для меня они стали богами,
Пав за отчизну в бою, вместе с отчизною пав,
И головою твоей, что с моею рядом лежала,
И острием твоих стрел, ведомых близким моим, —
Ложа ни разу со мной не делил властитель микенский!
110 Если я солгала — можешь покинуть меня.
Если ж тебе я скажу: «Поклянись и ты, что ни разу
Не насладился ни с кем!» — станешь ли все отрицать?
Думают все, ты грустишь — а ты неразлучен с кифарой,
Ночью подруга тебя нежит на теплой груди.
115 Скажешь, коль спросят тебя, почему ты сражаться не хочешь:
«Битв не люблю, а люблю лиру, и ночь, и любовь;
Ведь безопасней лежать, держа в объятьях подругу,
И по фракийским струнам легкой рукою скользить.
Чем поднимать и щит, и копье с наконечником острым
120 Или тяжелый шлем, кудри примяв, надевать».
А ведь когда-то, Ахилл, безопасности мирных занятий
Предпочитал ты войну, слава прельщала тебя.
Или, быть может, лишь с тем, чтобы взять меня в плен, ты сражался?
Может быть, пыл твой остыл с пеплом отчизны моей?
125 Нет, пусть лучше пронзит, — я молю, — пелионская пика,
Пущена сильной рукой, Гектора храбрую грудь!
Греки, меня отправьте послом — умолять господина!
Ваши слова передам меж поцелуев ему.
Больше сделаю я, чем Тевкра брат[100] или Феникс,
130 Больше, поверьте, чем сам красноречивый Улисс.
Ведь не пустяк, если вновь обнимут знакомые руки,
Если напомнит глазам милая грудь о себе.
Будь ты зол и свиреп, как валы материнского моря, —
Я тебя и без слов, только слезами сломлю.
135 Пусть до конца отпущенный срок проживет твой родитель,
Пусть в сраженье пойдет сын под началом твоим, —
Только вспомни, Ахилл, обо мне, о твоей Брисеиде,
И промедленьем моей жгучей тревоги не дли!
Если же ты пресытился мной, если больше не любишь,
140 Не заставляй без тебя жить, — прикажи умереть.
Все оставь лишь, как есть, — и умру! Ведь и так я иссохла,
Только надеждой одной держится в теле душа.
Если надежды лишусь — отойду я к мужу и братьям;
Не заставляй умереть женщину, славный герой!
145 Да и к чему заставлять? Вонзи клинок обнаженный, —
Есть еще кровь у меня, чтобы из раны истечь.
Меч твой, который пронзил бы, когда б допустила богиня,
Грудь Агамемнона, — пусть в сердце вонзится мое!
Нет, сохрани мне жизнь, ты сам ведь ее подарил мне;
150 Дай подруге теперь то, что ты пленнице дал!
Если же рвешься губить, Нептуновы стены Пергама[101]
Много доставят врагов в жертву мечу твоему.
Как бы ты ни решил — увести свой флот иль остаться, —
Мне, как хозяин рабе, снова прийти прикажи.
Письмо четвертоеФЕДРА — ИППОЛИТУ[102]
Сын амазонки, тебе критянка желает здоровья,
К ней же самой без тебя не возвратится оно.
Что бы письмо ни несло, прочитай: ущерба не будет,
Даже, быть может, найдешь что-нибудь в нем по душе,
5 Письма немало тайн несут по морям и по суше,
Враг прочитает всегда письма, что враг ему шлет.
Трижды с тобой говорить я пыталась — трижды беззвучный
Голос из горла не шел и отнимался язык.
Стыд за любовью идет и, где можно, ее умеряет.
10 Стыд запрещает сказать — нудит любовь написать.
То, к чему нудит любовь, презирать опасно, поверь мне,
Власть простер Купидон и на всевластных богов.
Это ведь он, когда я написать не решалась сначала,
Мне повелел: «Напиши! Сдастся и этот гордец».
15 Пусть снизойдет он, меня сжигающий пламенем жадным,
И по молитве моей сломит суровый твой дух!
Брачные узы я рву не по склонности к низким порокам:
Ведь безупречна моя слава, спроси хоть кого.
Тем тяжелее любовь, чем позже приходит, — и сердце,
20 Сердце горит, и в груди тайная рана болит.
Больно быкам молодым, в ярмо запряженным впервые,
Из табуна приведен, конь не выносит узды;
Так и любовная боль невтерпеж непривычному сердцу,
И невподъем для души этот невиданный груз.
25 Ловок в пороке лишь тот, кто пороку научится юным,
Горше любить, коль придет в поздние годы любовь.
В жертву тебе принесу незапятнанной славы первины,
И на обоих на нас равная будет вина.
Ведь не пустяк — плоды срывать с необобранных веток,
30 Тонким ногтем срезать первые венчики роз.
Если уж мне суждено запятнать небывалою скверной
Свято хранимую мной в прежние дни чистоту,
Лучше и быть не могло: достойно судьбы мое пламя,
Там лишь измена дурна, где изменяешь с дурным.
35 Пусть хоть Юнона сама уступит мне брата-супруга,
И Громовержцу тебя я предпочту, Ипполит!
Ты не поверишь, но я занялась незнакомым искусством:
Властно влечет меня в лес, зверя свирепого гнать,
Первою стала теперь богиня с изогнутым луком
40 И для меня, — ведь во всем я подражаю тебе.
Хочется мне и самой на бегущих в тенета оленей
Быстрых натравливать псов в чащах нагорных лесов,
Или с размаху метать от плеча трепещущий дротик,
Или прилечь отдохнуть на луговую траву.
45 Править нравится мне подымающей пыль колесницей,
Губы горячих коней пенной уздою терзать.
Мчусь, как фиады в лесах, гонимые бешенством Вакха,
Или как те, что в тимпан бьют под Идейским холмом,[103]
Или как та, на кого насылают божественный ужас
50 Фавны с рогами на лбу или дриады в лесу.
Я обо всем узнаю от других, когда минет безумье,
Но о любви только я знаю — и молча горю.
Может быть, этой плачу я любовью семейному року:
Дань Венера со всех предков взимала моих.
55 Бог в обличье быка, любил Европу Юпитер,
Роду начало, увы, этот союз положил.
Мать Пасифая быку отдалась обманно — и вышел
Плод из утробы ее — бремя семьи и позор.
Помощь сестры спасла вероломного сына Эгея:
60 Нитью он выведен был из переходов кривых.
Рода закону и я теперь подчинилась последней,
В том, что Миносу я дочь, не усомнится никто.
Воля рока и в том, что единым пленились мы обе
Домом: одна из сестер — сыном, другая — отцом.
65 Дважды наш дом победив, двойной трофей водрузите:
Взял меня в плен Тесеид, взял Ариадну Тесей.
Лучше бы в пору, когда в Элевсин я Церерин вступала,[104]
Не отпускала меня Кносского царства земля!
Был ты и прежде мне мил, но в тот день показался милее,
70 Глубже в тело впилось острое жало любви.
В белой одежде ты шел, увенчавши кудри цветами,
Смуглые щеки твои рдели стыдливым огнем.
Пусть называют лицо твое злым, называют угрюмым, —
Мужество в нем я нашла, а не угрюмую злость.
75 Прочь от Федры, юнцы, что нарядами женщин затмили:
Вреден мужской красоте тщательный слишком уход.
Как и суровость тебе, и волос беспорядок пристали,