Элегии и малые поэмы — страница 20 из 56

И не дадут мне припасть с поцелуем к холодному тельцу, —

Плоть мою разорвут жадные звери в горах.

И материнство мое, и сиротство продлятся недолго:

120 Скоро за тенью твоей, ранена в грудь, я пойду.

Ты же, мой брат, о ком сестра напрасно мечтала,

Ты по кускам собери тело младенца, молю,

К матери их принеси и в одной схорони нас могиле,

Урна, как ни тесна, примет пускай нас двоих.

125 Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану слезами,

И не пугайся, любя, тела любимой своей.

Выполни все, что велит сестра, удрученная горем;

Выполню я, не страшась, то, что велел мне отец.

Письмо двенадцатоеМЕДЕЯ — ЯСОНУ[160]

[Дай Медее ответ, на чужбине отвергнутой мужем:

Можешь ли мне уделить время меж царских забот?]

А ведь, я помню, тебе предалась я, колхов царица,

Чуть лишь искусством моим вам попросил ты помочь!

Если бы трое сестер, назначающих смертному участь,

С веретена мою нить сняли в те давние дни!

5 Было бы лучше всего умереть в ту пору Медее, —

Вся ее жизнь с той поры — только мученье одно.

Горе! Зачем он отплыл — молодыми гонимый руками

Ствол пелионской сосны Фрикса[161] овцу добывать?

Колхам зачем пришлось увидать Арго магнесийский,[162]

10 Греков дружина зачем Фасиса воду пила?

Больше чем нужно зачем полюбились мне русые кудри,

И красота, и твоих лживая сладость речей?

Или, уж если к пескам колхидским невиданный прежде

Прибыл корабль и привез воинов дерзких отряд,

15 Пусть бы забывчивый сын Эсона пошел, не натертый

Зельем моим, на быков, жарким дышавших огнем,

Пусть бы бросал семена, чтобы враг из каждого вырос,

И от посевов своих сеятель пусть бы погиб!

Сколько коварства, злодей, тогда бы с тобою погибло,

20 Скольких не знала бы я в жизни несчастий и бед!

Неблагодарных корить, вспоминая заслуги, отрадно;

Радость хоть эту теперь я от тебя получу.

Ты по приказу царя корабль, не испытанный прежде,

В царство колхов привел, вторгся в счастливый мой край.

25 Ровнею там Медея была жене твоей новой,

И, как родитель ее, мой был родитель богат.

Этот — на двух морях стоящей Эфирой[163] владеет,

Мой — вплоть до скифских снегов всей Запонтийской землей.

Принял радушно Ээт пеласгийских юношей в доме,

30 На расписных возлегли вы покрывалах за стол.

Тут я впервые тебя увидала и, кто ты, узнала, —

И впервые в тот миг рушиться начал мой ум.

Чуть увидала — зажглась и в огне незнакомом сгорела, —

Так в честь великих богов факел сосновый горит.

35 Ты был красив, и меня необорно судьба увлекала,

Взглядом похитив мой взгляд, ты приковал его вмиг.

Всё почувствовал ты: кто любовь скрывает удачно?

Ярко пылая, огонь сразу себя выдает.

Царь между тем приказал, чтобы ты непокорную шею

40 Диких быков под ярмо силой впервые склонил;

Марсовы были быки не одними грозны рогами:

Был у них каждый вздох страшен палящим огнем,

Ноги из меди, и медь окружала раздутые ноздри,

И от дыханья быков сделалась черной она.

45 Должен ты был семена разбросать послушной рукою,

Чтобы на ниве взошло воинов племя из них.

Чтобы метнули в тебя вместе с ними взошедшие копья:

Пашни такой урожай пахарю гибель несет.

Труд был последний — найти хоть какое-то средство, которым

50 Зоркость не знавшего сна стража ты мог обмануть.

Так вам Ээт объявил; удрученные, вы поднялися,

Ложа пурпурные все в миг опустели один.

Как далеко от тебя в этот час и Креонт, и Креуса

Были, и царство, что ты скоро получишь за ней!

55 Шел ты, грустный, а я вслед тебе глядела сквозь слезы,

И против воли язык тихо «прощай!» прошептал.

После, когда улеглась я в спальне на постланном ложе,

Ранена, ночь напролет горько проплакала я:

Перед глазами быки и страшные всходы вставали,

60 Перед глазами стоял змей, незнакомый со сном.

Мучит и страх и любовь; любовь вырастает от страха.

Брезжит рассвет — и ко мне милая входит сестра,[164]

Видит, что кудри мои разметались, что я отвернулась,

Что покрывала вокруг мокры от пролитых слез.

65 Просит минийцам помочь; к одному стремимся мы обе;

То, что просила она, я Эсониду даю.

Роща темная есть, где меж сосен и падубов черных

В полдень солнечный луч может проникнуть едва,

Храм Дианы стоит со времен незапамятных в роще,

70 В нем — кумир золотой, варварской сделан рукой.

Помнишь эти места или их, как меня, позабыл ты?

Там сошлись мы, и ты начал коварную речь:

«Ныне на твой произвол отдана моя участь Фортуной,

Жизнь или гибель мою держишь, царевна, в руках.

75 Радуйся праву губить, — если право такое отрадно,

Но лишь спасенье мое славу умножит твою.

Я заклинаю бедой, от которой ты можешь избавить,

Дедом, которому все зримо, и светом его,

Тайной обрядов ночных и тройственным ликом Дианы,

80 Силой богов, если их здешние чтут племена, —

Дева, меня пожалей, пожалей товарищей юных,

И, помогая, меня сделай твоим навсегда!

Если же ты пренебречь не захочешь мужем-пеласгом

(Нет, не настолько уж мне благоприятствует бог!) —

85 Раньше дыханье мое пусть рассеется в воздухе легком,

Чем женою войдет в спальню другая ко мне!

Будет порукою в том вершащая браки Юнона

И богиня, чей храм служит убежищем нам!»

Тронули эти слова (да в словах ли все было дело?)

90 Сердце простое мое; руку дала я тебе,

Слезы твои увидав. Неужели и слезы уловкой

Были? Быстро меня речи пленили твои!

Ты, невредим для огня, запряг быков медноногих,

Плугом вспахал целину, как приказали тебе,

95 В борозды вместо семян ядовитые зубы бросаешь, —

Воины всходят из них, каждый с мечом и щитом.

Я и сама, хоть тебе притиранье дала, побледнела,

Видя нежданный отряд, видя оружье в руках.

Между собой наконец землею рожденные братья

100 В схватке злодейской сошлись, грозно мечи обнажив.

Вот и бессонный дракон, чешую ощетинив на шее,

Корчится, вьется, шипит, землю взметая хвостом.

Думал ли ты тогда о моря разделяющем Истме,

И о царевне-жене, и о приданом ее?

105 Я, которую ты попрекаешь варварским родом,

Я, что преступной тебе и неимущей кажусь,

Зоркость огненных глаз погасила зельем снотворным

И безопасно руно с дуба похитить дала.

Я, предавши отца и отчизну и царство покинув,

110 Беды в скитаньях с тобой все принимала как дар,

Стало и девство мое добычею хищного гостя,

Милую бросила я мать и родную сестру.

Только тебя, мой брат, не оставила я, убегая, —

В этом месте письма пусть остается пробел:

115 Сделать могла, но писать рука об этом не может, —

Быть бы растерзанной мне, брат мой, но вместе с тобой!

Я не боялась потом (что еще могло быть страшнее?),

Женщина, плыть по морям, груз преступлений неся.

Где она, сила богов? По заслугам кару в пучине

120 Ты бы понес за обман и за доверчивость — я.

Если бы стиснули нас Симплегады единым ударом,[165]

Чтобы смешались навек наших осколки костей,

Или бы пастями псов растерзала нас хищная Сцилла

(Неблагодарным мужам Сцилла не может не мстить),

125 Иль в Тринакрийских волнах потопила нас та, что в утробу

Воды вбирает и вновь их изрыгает назад![166]

Но невредимо ты в край Гемонийский вернулся с победой,

В храме отчих богов шерсть золотую сложил.

О Пелиадах[167] ли мне, из любви отца погубивших,

130 О рассеченном рукой девичьей старце сказать?

Пусть другие винят, ты один хвалить меня должен,

Ради которого мне стольким пришлось повредить.

Ты мне посмел приказать: «Уходи из дома Эсона», —

Где найти мне слова, чтобы обиду излить?

135 Дом покинула я; со мною были два сына

И к Ясону любовь (эта со мною всегда!).

Вдруг до моих ушей долетают брачные песни,

Вижу, мерцает вдали факелов трепетный свет,

Ваш прославляя союз, запела звонкая флейта, —

140 Был для меня ее звук горше трубы похорон,

Хоть и не думала я о таком злодеянье, но все же

Страшно мне стало, и грудь холод внезапный сковал.

Валит толпа, и — «Гимен, Гименей!» — учащаются крики.

Слышится ближе призыв — хуже становится мне.

145 Слуги врозь разбрелись и плакали, слезы скрывая;

Горя такого кому вестником хочется быть?

Легче было и мне, пока я не знала, в чем дело,

Но тосковала душа, словно бы знала вперед…

Мальчик наш младший меж тем, моему послушный приказу

150 И любопытству, пришел, стал возле створок дверных:

«Мать, уходи! Это шествие наш отец возглавляет,

В золоте весь. Ясон гонит коней упряжных».

Платье вмиг разорвав, я ударила в грудь кулаками,

Не миновали лица кончики острых ногтей.

155 Гнев меня гнал побежать, к тебе сквозь толпу протесниться,