сколько зайцев на горном Афоне,
Сколько синих маслин древо Минервы дарит,[249]
Сколько на взморье песка, столько муки в любовной заботе —
520 Желчью напоены жала, язвящие нас.
Вот тебе говорят: «Ее нет», — а ты ее видел.
Что же, не верь глазам и восвояси ступай.
Вот, обещав тебе ночь, заперла она дверь перед носом —
Так у порога в грязи целую ночь и лежи.
525 Лгунья рабыня и та, оглядев тебя взглядом надменным,
Спросит: «Кто там залег, дом наш в осаде держа?»
Что ж, к косякам и к красавице злой обращай свои просьбы
И, расплетя свой венок, розы рассыпь на порог.
Скажет: «Приди», — ты придешь, а скажет: «Уйди», — уберешься,
530 Ты ведь не грубый мужик, чтоб докучать ни за что!
Разве приятно тебе услыхать: «Какой ты несносный!»?
Нет, уж лучше терпеть: жди и дождись своего.
А до поры не считай за позор ни брань, ни побои,
И, перед милой склонясь, нежные ножки целуй.
535 Хватит с меня мелочей! Великого сердце взыскует.
Высшую песнь завожу: люди, внимайте певцу!
Пусть непомерен мой труд — в непомерном рождается подвиг!
Только великих трудов хочет наука моя.
Видишь соперника — будь терпелив: и победа твоею
540 Станет, и ты, победив, справишь победный триумф.
Это не смертный тебе говорит, а додонское древо:[250]
Верь, из уроков моих это главнейший урок.
Милой приятен соперник? Терпи. Он ей пишет? Пусть пишет.
Пусть, куда хочет, идет: пусть, когда хочет, придет.
545 Так и законный супруг угождает законной супруге,
И помогает ему, нежно присутствуя, сон.
Сам я, увы, признаюсь, в искусстве таком неискусен,
Сам в науке моей тут я плохой ученик.
Как? У меня на глазах соперник кивает подруге,
550 Я же терпи и не смей выразить праведный гнев?
Поцеловал ее друг, а я от этого в ярость, —
Ах, какой я подчас варвар бываю в любви!
Дорого, дорого мне обходилось мое неуменье —
Право, умней самому друга к подруге ввести!
555 Ну, а лучше всего не знать ничего и не ведать,
Чтоб не пришлось ей скрывать вымыслом краску стыда.
Нет, не спешите подруг выводить на чистую воду;
Пусть грешат и, греша, верят, что скрыты грехи.
Крепнет любовь у изловленных: те, что застигнуты вместе,
560 Рады и дальше делить общую участь свою.
Всем на Олимпе знаком рассказ о том, как когда-то
Марс и Венера вдвоем пали в Вулканову сеть.
Марс-отец, обуянный к Венере безумной любовью,
Из рокового бойца нежным любовником стал.
565 И не отвергла его, не была жестокой и грубой
К богу, ведущему в бой, та, что нежней всех богинь.
Ах, как часто она, говорят, потешалась над мужем,
Над загрубелой рукой и над хромою стопой!
Сколько раз перед Марсом она представляла Вулкана!
570 Это ей было к лицу: прелесть мила в красоте.
Но поначалу они умели скрывать свои ласки
И в осторожном стыде прятали сладость вины.
Солнце о них донесло — возможно ли скрыться от Солнца?
Стала измена жены ведома богу огня.
575 Солнце, Солнце! зачем подавать дурные примеры?
Есть и молчанью цена — рада Венера платить.
Мульцибер[251] тайную сеть, никакому не зримую оку,
Петля за петлей сплетя, вскинул на ложе богов.
К Лемносу вымышлен путь; любовники мчатся к объятью
580 И в захлестнувшем силке оба, нагие, лежат.
Муж скликает богов; позорищем пленные стали;
Трудно богине любви слезы в глазах удержать.
Ни заслонить им глаза от стыда, ни скромную руку
Не поднести на беду к самым нескромным местам.
585 Кто-то, смеясь, говорит: «Любезный Марс-воеватель,
Если в цепях тяжело, то поменяйся со мной!»
Еле-еле Вулкан разомкнул их по просьбе Нептуна;
Мчится Венера на Кипр; мчится во Фракию Марс.[252]
С эти-то пор что творилось в тиши, то творится открыто:
590 Ты, Вулкан, виноват в том, что не стало стыда!
Ты ведь и сам уж не раз признавался в своем неразумье,
Горько жалея, что так был и умен и хитер.
Помните этот запрет! Запретила влюбленным Диона
Против других расставлять сети, знакомые ей!
595 Не замышляйте ж и вы на соперника хитростей тайных
И не покрывайте письмен, писанных скрытной рукой.
Пусть вступившие в брак, освященный огнем и водою,[253]
Пусть их ловят мужья, ежели сами хотят!
Я же повторно клянусь, что пишу лишь о том, что законно,
600 И что замужней жене шутка моя не указ.
Кто невегласам раскрыть посмеет святыни Цереры
Или таимый обряд самофракийских жрецов?[254]
Невелика заслуга молчать о том, что запретно,
Но велика вина этот нарушить запрет.
605 Ах, поделом, поделом нескромный терзается Тантал
Жаждой в текучей воде меж неприступных плодов!
Пуще всего Киферея велит хранить свои тайны:
Кто от природы болтлив, тот да не близится к ней!
Не в заповедных ларцах Кипридины таинства скрыты,
610 В буйном они не гремят звоне о полую медь,[255] —
Нет, между нами они, где сошлись человек с человеком,
Но между нами они не для показа живут.
Даже Венера сама, совлекши последние ткани,
Стан наклоняет, спеша стыд свой ладонью затмить.
615 Только скотина скотину у всех на глазах покрывает,
Но и от этой игры дева отводит глаза.
Нашей украдке людской запертые пристали покои,
Наши срамные места скрыты под тканью одежд:
Нам соблазнителен мрак и сумрак отраден туманный —
620 Слишком ярок для нас солнцем сверкающий день.
Даже и в те времена, когда от дождя и от зноя
Крыши не знал человек, ел под дубами и спал, —
Даже тогда сопрягались тела не под солнечным небом:
В рощах и гротах искал тайны пещерный народ.
625 Только теперь мы в трубы трубим про ночные победы,
Дорого платим за то, чтоб заслужить похвальбу.
Всякий и всюду готов обсудить любую красотку,
Чтобы сказать под конец: «Я ведь и с ней ночевал!»
Чтоб на любую ты мог нескромным показывать пальцем,
630 Слух пустить о любой, срамом любую покрыть,
Всякий выдумать рад такое, что впору отречься:
Если поверить ему — всех перепробовал он!
Если рукой не достать — достанут нечистою речью,
Если не тронули тел — рады пятнать имена.
635 Вот и попробуй теперь, ненавистный влюбленным ревнивец,
Деву держать взаперти, на сто затворов замкнув!
Это тебя не спасет: растлевается самое имя,
И неудача сама рада удачей прослыть.
Нет, и в счастливой любви да будет язык ваш безмолвен,
640 Да почивает на вас тайны священный покров.
Больше всего берегись некрасивость заметить в подруге!
Если, заметив, смолчишь, — это тебе в похвалу.
Так Андромеду свою никогда ведь не звал темнокожей
Тот, у кого на стопах два трепетали крыла;
645 Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —
Гектор меж всеми один стройной ее находил.
Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!
Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.
Свежую ветку привей на сук под зеленую кожу —
650 Стоит подуть ветерку, будет она на земле;
Но погоди — и окрепнет она, и выдержит ветер,
И без надлома снесет бремя заемных плодов.
Что ни день, то и меньше в красавице видно ущерба:
Где и казался изъян, глядь, а его уж и нет.
655 Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,
А как привыкнет чутье — сколько угодно дыши.
Скрасить изъян помогут слова.[256] Каштановой станет
Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;
Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;
660 А исхудала вконец — значит, легка и стройна;
Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,
И недостаток одень в смежную с ним красоту.
Сколько ей лет, при каких рождена она консулах, — это
Строгий должен считать цензор,[257] а вовсе не ты;
665 И уж особенно — если она далеко не в расцвете
И вырывает порой по волоску седину.
Но и такою порой и порой еще более поздней
Вы не гнушайтесь, юнцы: щедры и эти поля!
Будет срок — подкрадется и к вам сутулая старость;
670 Так не жалейте трудов в силе своей молодой!
Или суда по морям, или плуги ведите по пашням,
Или воинственный меч вскиньте к жестоким боям,
Или же мышцы, заботу и труд сберегите для женщин:
Это ведь тоже война, надобны силы и здесь.
675 Женщина к поздним годам становится много искусней:
Опыт учит ее, опыт, наставник искусств.
Что отнимают года, то она возмещает стараньем;
Так она держит себя, что и не скажешь: стара.
Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,
680 Что ни в одной из картин столько тебе не найти.
Чтоб наслажденья достичь, не надобно ей подогрева:
Здесь в сладострастье равны женский удел и мужской.
Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели
(Вот почему для меня мальчик-любовник не мил),