Ханну РайяниемиЭлегия для лосёнка
Вечером того дня, когда Косонен подстрелил лосёнка, он сел у костра на прогалине перед домиком и попытался написать стихи. Стоял конец апреля, снег ещё не растаял. Хорошо сиделось вечерами на бревне у огня, под открытым небом. Отсо было комфортнее снаружи, а Косонен одиночеству предпочитал общество медведя.
Лёжа на куче лапника, Отсо громко храпел. От его подсыхающей шкуры влажно пахло, чуть тянуло лосиным помётом.
Косонен извлёк из кармана огрызок карандаша и блокнот в мягкой обложке. Полистал. Почти все страницы пустые. Слова ускользают, добыть их стало труднее, чем лося. Того беззаботного лосёнка, впрочем, они добыли легко. Взрослый лось не подпустил бы медведя и человека так близко.
Крепко сжимая карандаш, он рассыпал слова по первой пустой странице.
Рога. Сапфирные рога. Плохо. Застывшее пламя. Древесные корни. Развилка судьбы. Ведь есть же слова, что запечатлят тот миг: удар арбалета в плечо, сочный звук попавшей стрелы! Нет, бесполезно. Всё равно, что ладонью ловить снежинку. Беглый взгляд на кристалл, и снежинка тает.
Он закрыл блокнот и едва не швырнул в огонь, но передумал, вернул в карман. Зачем разбрасываться хорошей бумагой? Да и последний рулон в нужнике вот-вот закончится.
— Косонен опять думать о словах, — проворчал медведь. — Косонен надо больше пить. Тогда слов не надо. Просто спать.
Косонен покосился на него.
— Умный, да? — Он постучал по арбалету. — Сам тогда стреляй лосей.
— Отсо хорошо вынюхивать. Косонен стрелять. Оба хорошо пить. — Отсо сладко зевнул, показав ряды жёлтых зубов. Потом перекатился на бок, тяжело и довольно вздохнул. — Скоро Отсо выпить ещё.
Вдруг медведь прав, и надо просто выпить? Поэты не нужны: там, наверху, на небе, уже написаны все стихи в мире. Там, небось, есть сады поэзии. А то и сам можешь стать словами.
Но что с того? Слова должны исходить от него, бородатого грязного лесовика, чей туалет — яма в земле. Рождение ярких слов из тёмной материи — вот она о чём, поэзия.
Когда слова даются в руки.
Его ждали дела. Прошлой ночью белки почти взломали замок. Мерзкие твари. Дверь кладовой надо укрепить. Впрочем, до завтра потерпит.
Из тайника Отсо в снегу Косонен добыл бутылку водки и открывал её, когда с неба дождём пролилась Марья.
Дождь упал вдруг, холодный, как ведро воды на голову в сауне. Капли не достигли земли, а заплясали вокруг Косонена. На его глазах они изменили форму и слились в образ женщины: тонкие кости-веретёна, туманная плоть и мышцы. Точно скульптура из стекла. Небольшие груди — совершенные полусферы, между ног — равносторонний серебряный треугольник. И знакомое лицо: небольшой нос, высокие скулы и губы, за которыми прячется острый язычок.
Марья.
Отсо был уже рядом.
— Плохой запах, бога запах, — прорычал он. — Отсо кусать.
Женщина из дождя взглянула с любопытством.
— Отсо, — строго начал Косонен и сгрёб рукой шкуру на его шее, ощущая, как напружинились мощные мышцы. — Отсо — друг Косонена. Слушай Косонена. Не кусать. Спать. Косонен будет говорить с богом.
Он воткнул бутылку водки в сугроб под носом медведя.
Тот обнюхал бутылку, поворошил лапой подтаявший снег.
— Отсо уходить, — решил наконец медведь. — Косонен кричать, если бог кусаться. Тогда Отсо приходить.
Он ловко подцепил бутылку пастью и косолапо уковылял в лес.
— Привет, — сказала женщина из дождя.
— Привет, — осторожно отозвался Косонен. Настоящая ли она? Чумные боги хитры, им ничего не стоит выудить её образ из его памяти. Взглянув на невзведённый арбалет, он прикинул шансы: бриллиантовая богиня против потерявшего форму лесного поэта. Так себе.
— Твоему псу я не понравилась, — сказала предполагаемая Марья. Она села на бревно и помахала в воздухе мерцающими ногами. Вверх-вниз. Точь-в-точь как Марья всегда делала в сауне. Всё же настоящая, решил Косонен. В горле встал острый ком.
Косонен кашлянул.
— Он медведь, а не пёс. Пёс бы залаял. Отсо только кусает. Не обижайся, так уж он устроен. Подозрителен и ворчлив.
— Совсем как один мой знакомый.
— Я не подозрителен. — Косонен нагнулся и попытался оживить погасший огонь. — В лесу не хочешь, а научишься осторожности.
Марья огляделась.
— Я думала, мы лучше обеспечили оставшихся. А здесь как-то… первобытно.
— Да, гаджетов вы оставили будь здоров, — согласился Косонен. — Вот только чумы они не пережили. До арбалета, — он ткнул пальцем, — у меня было умное ружьё. Оно заразилось. Я убил его булыжником и утопил в болоте. Есть лыжи, есть кое-какие инструменты. И это, — он коснулся виска. — Пока хватает. Так что спасибо.
Он подложил тонких веточек под треугольник из брёвнышек, и через миг их лизали языки пламени. В чём в чём, а в лесных премудростях он за три года поднаторел. При мягком свете костра кожа Марьи казалась почти человеческой. Косонен снова сел на еловую постель Отсо. Помолчали.
— Вы-то как там сейчас? — спросил он. — В делах, в заботах?
Марья улыбнулась.
— Твоя жена выросла. Теперь она большая девочка. Даже не представляешь, насколько.
— То есть ты — не она? Тогда кто ты?
— Я и она, и не она. Я — проекция, но точная проекция. Перевод. Тебе не понять.
Косонен набил кофейник снегом.
— Да-да, я ж пещерный человек. Ладно, пусть так. Но ты ведь здесь неспроста. Ты чего-то хочешь. Давай к делу, перкеле, — выругался он.
Марья глубоко вздохнула.
— Мы кое-что потеряли. Кое-что важное. Кое-что новое. Искру. Так мы её назвали. Она упала в город.
— Вы же делаете копии всего?
— Это квантовая информация. Часть нового бита. Её не скопируешь.
— Ах-ах. Печаль-беда.
Между бровей Марьи пролегла складка. Косонен вспомнил её — и те тысячи ссор — и сглотнул.
— Хочешь взять такой тон? Отлично, — сказала она. — Я думала, ты будешь рад повидаться. Я могла не приходить. Могли послать Микки-Мауса. Но я хотела тебя увидеть. Большая Марья хотела тебя увидеть. А ты… ты, значит, решил прожить жизнь так — трагической фигурой, лесным отшельником. Отлично. Но хотя бы выслушай. Ты должен хотя бы выслушать.
Косонен промолчал.
— Ясно, — сказала Марья. — Всё ещё винишь меня за Эсу.
Ну да, это ведь она купила ту первую машину Санта-Клауса. Мальчику нужно самое лучшее, сказала она. Мир меняется. Нельзя оставлять сына за бортом. Пусть побудет маленьким богом, как соседский ребёнок.
— Наверное, зря я виню тебя, — сказал Косонен. — Ты всего лишь… проекция. Тебя там не было.
— Я там была, — тихо сказала Марья. — Я помню. Помню лучше, чем ты сейчас. А ещё я лучше умею забывать — и прощать. Ты не умел никогда. Ты только… писал стихи. Другие пошли дальше — и спасли мир.
— Красавцы, чего уж там, — пробурчал Косонен. Он поворошил костёр палкой, и вместе с дымом в воздух взвилось облачко искр.
Марья встала.
— Ну всё. Я ухожу. Увидимся через сто лет.
Воздух посвежел. Вокруг гостьи возникло переливающееся сияние.
Косонен зажмурился и стиснул зубы. Он выждал десять секунд, потом открыл глаза. Марья никуда не делась, она глядела на него беспомощно. Он не сдержал улыбки. Никогда не могла уйти, не оставив за собой последнее слово.
— Прости, — сказал он. — Столько времени прошло. Я живу в лесу с медведем. Характер от этого не улучшается.
— Я не заметила разницы.
— Хорошо. — Косонен похлопал по еловым лапам рядом с собой. — Садись. Начнём сначала. Я сварю кофе.
Марья села. Её голое плечо коснулись его плеча. Она была удивительно тёплой — едва не горячее, чем костёр.
— Файрвол не пустит нас в город, — сказала она. — Среди нас нет никого, кто… достаточно человек. Уже нет. Ходят разговоры о том, чтобы создать одного, но… споры продлятся лет сто. — Она вздохнула. — Мы, небожители, любим поспорить.
Косонен ухмыльнулся.
— И ты там, небось, как рыба в воде. — Он бросил взгляд на её переносицу и продолжил: — Значит, вам нужен мальчик на побегушках.
— Нам нужна помощь.
Косонен посмотрел на костёр. Пламя умирало, облизывая почерневшее дерево. В углях каждый раз рождаются новые краски. А может, он каждый раз забывает.
Он дотронулся до руки Марьи, едва плотной, как мыльный пузырь.
— Хорошо. Но не надейся, что я помогу тебе за так, по старой памяти.
— Проси, что хочешь.
— Я беру недорого, — сказал Косонен. — Мне нужны только слова.
Кантоханки — наст, выдерживающий лыжника и медведя — искрился под солнцем. Косонен тяжело дышал: даже под уклон угнаться за Отсо непросто. Но при такой погоде скользить на лыжах по синим теням деревьев, почти без трения, под свист снега, было просто упоительно.
Сижу сиднем, подумал он. Давно было надо съездить куда-нибудь — просто так, не потому, что кто-то просит.
После полудня, когда солнце уже катилось вниз, они добрались до железнодорожной ветки. Два металлических рельса шли по щебёнке сквозь голый вырез в лесу. Косонен снял лыжи и воткнул их в снег.
— Прости, но тебе со мной нельзя, — сказал он Отсо. — Город тебя не впустит.
— Отсо — не городской медведь. Отсо ждать Косонен. Косонен достать небесный гость, идти назад. Потом мы пить.
Косонен потрепал медведя по шее. Ответный тычок носом в живот почти сбил с ног. Потом Отсо фыркнул, развернулся и поплёлся в чащу. Косонен выждал, пока его спина не скроется между одетых в белое деревьев.
Он трижды через боль засовывал пальцы в горло, и только на третий раз наносемя Марьи вышло. Теперь во рту горчило. Только так можно было спасти нежное семя от чумы — его проглотить. Косонен обтёр его снегом. Прозрачная безделица размером с грецкий орех, гладко-скользкая и тёплая, напоминала об игрушках, что выплёвывали торговые автоматы в супермаркетах детства — пластиковых сферах с сюрпризом внутри.
Он бережно положил семя на рельсы, обтёр рвоту с губ и прополоскал рот водой. Потом осмотрел добычу. Марья знала, что он не станет читать инструкцию по эксплуатации, и таковой не снабдила.