Поэма вырастала из слов, как титан из морской пучины. Сначала видна лишь макушка. Затем — будто гора взвивается ввысь в брызгах глоссолалии. Горло разрывал нескончаемый поток шипящих слов и фонем, а с ними выходила квантовая информация из микротрубочек нейронов, где теперь жила яркоглазая девушка, и рваные импульсы из синапсов, где прятался сын.
Поэма набухала рыком. Косонен декламировал, пока не осип. Слышало только наносемя, но этого было довольно. Под торфом что-то шевельнулось.
И вот поэма кончилась. День угасал. Косонен открыл глаза и первое, что увидел — блеск последних лучей солнца на сапфировых рогах.
На него глядели два лосёнка. Один — поменьше, изящнее. В его больших карих глазах пряталось солнце. Другой, тощий, с проклюнувшимися рожками, держал голову высоко и гордо. Он посмотрел Косонену в глаза, и тот увидел во взгляде лосёнка тени города. Или, может быть, отражения в летнем озере.
Лосята развернулись и беззвучно помчались в лес — легконогие и свободные.
Он открывал дверь кладовой, когда дождь вернулся — на этот раз просто морось. Из капель сложилось в воздухе лицо Марьи. Глаз подмигнул. Затем морось стала туманом и рассеялась. Косонен подпёр распахнутую дверь.
С деревьев глазели любопытные белки.
— Всё ваше, господа, — сказал Косонен. — На следующую зиму вам хватит.
В полдень они с Отсо ушли на север. Лыжи легко скользили по осевшему снегу. Медведь тянул сани, гружёные снаряжением. Уже далеко от домика он остановился и понюхал свежий след.
— Лось. Отсо голоден. Косонен стрелять лось. Надо мясо в дорогу. Косонен не взять достаточно выпивки.
Косонен покачал головой.
— Выучусь-ка я лучше рыбачить.