От надежды отобща,
Сон Принцессы долог, долог —
И оплел ее начелок
Из зеленого плюща.
Принц спешит из-под навеса
Очарованных теней,
И о Юноше средь леса
Не проведает Принцесса,
Он не ведает о ней.
Но Судьбу исполнит каждый:
Деве писано уснуть,
Рыцарю – томиться жаждой,
Без которой бы однажды
Не вершился этот путь.
Видя морока заслоны,
Принц шагает напрямик;
Заблужденьем вдохновленный,
Перешел через препоны
И дворца ее достиг;
И когда пора настала,
То, дивуясь чудесам,
Он отдернет покрывало
И поймет, что сызначала
Спящей Девой был он сам.
Усыпальница Кристиана Розенкрейца [2]
Еще не видев тело нашего мудрого Отца, мы отошли в сторону от алтаря и там смогли поднять тяжелую плиту желтого металла, за ней же покоилось лучезарное тело, целое и не тронутое тлением… в руке была маленькая пергаментная книга, писанная золотом и озаглавленная «Т.», которая, после Библии, составляет главное наше сокровище и не предается в руки непосвященных.
I. «Когда от жизни пробудит природа…»
Когда от жизни пробудит природа,
Себя поймем и вызнаем секрет
Паденья в Тело, этого ухода
Из духа в Ночь, из просветленья в бред, —
О сне земли, о свете небосвода
Прозрим ли Правду после стольких лет?
Увы! душе без проку и свобода,
И даже в Боге этой Правды нет.
И даже Бог явился Божьим сыном:
Святой Адам, он тоже грехопал.
Творитель наш и потому сродни нам,
Он создан был, а Правда отлетела.
Безмолвен Дух, как мировой Провал.
И чужд ей мир, который – Божье Тело.
II. «Однако прежде прозвучало Слово…»
Однако прежде прозвучало Слово,
Утраченное в тот же самый миг,
Когда из Тьмы Предвечный Луч возник,
Угаснувший средь хаоса ночного.
Но сознавая свой превратный лик,
Сама из Тьмы, Душа в себе готова
Узнать сиянье радостного зова,
Распятых Роз таинственный язык.
Хранители небесного порога,
Отправимся искать за гранью Бога
Секрет Магистра: сбросив забытье,
К самим себе очнувшиеся в Слове,
Очищены в неостудимой крови, —
Отсюда к Богу, льющему ее.
III. «Однако здесь, бредя осиротело…»
Однако здесь, бредя осиротело,
Себя сновидим, явь не обретем,
И если сердце Правду разглядело,
То Правда обращается в фантом.
Пустые тени, алчущие тела,
Его найдя, узнаем ли о том,
Пустоты стискивая то и дело
В объятье нашем призрачно-пустом?
Ужель Душа не отомкнет засовы,
Не станет знать, что дверь не заперта,
А только – выйти и пойти на зовы?
Немому и усопшему для плоти,
Но с Книгою в закрытом переплете,
Отцу Магистру явлены врата.
«Неслышимый ветер по травам…»
Неслышимый ветер по травам
Провел осторожной рукой…
Кивок долгожданный и краткий…
И в нем – подтвержденье догадки,
Я сам забываю какой.
…И шум в холодеющих травах
Покуда еще не затих —
Но словно меня обманули
И кануло в ветреном гуле
Решенье вопросов моих.
…Уже в успокоенных травах
Застыла последняя дрожь.
И сам не пойму, отчего же
Я сердце вверял этой дрожи,
Которой ничем не вернешь.
Но нет: задремавшие травы
Не те, что минуту назад,
И ветра былые порывы
В разбуженной памяти живы,
Как тысячи живы утрат.
«И снова дождь туманит стекла…»
И снова дождь туманит стекла
На этой улице пустой…
Сама душа моя размокла
И вся пропитана водой.
Мне в сердце хлещут воды ливней,
Но я печали не кляну:
Еще грустнее и противней,
Когда себя же обману, —
Поскольку я и сам гадаю,
Когда я хмур, когда я рад…
И, тихо сердце покидая
(Строку Верлена подтверждая),
Мне капли что-то говорят.
«На улице – бессвязный гул…»
На улице – бессвязный гул,
А я – ненадобный прохожий.
И всяк предмет в себя вольнул,
И всякий звук оделся кожей.
Я существую, словно пляж,
Куда на миг взбегает море.
А истина одна и та ж:
Что будет смерть, и будет вскоре.
И будет гул, когда умру.
Не клянчит самой малой крохи
Мой ум, затерянный в миру,
Что твой цветок в чертополохе.
«Этот нищий старый…
Этот нищий старый
Под моим окном
Со своей гитарой
Плачут об одном —
Что обоим выпал
Им удел такой
Мыкаться по миру
Со своей тоской.
Я и сам бездомный,
Я и сам незрячий.
Только сцена шире —
И бесплатно плачу.
«Внезапно, среди наслажденья…»
Внезапно, среди наслажденья,
Когда закружит бытие,
Я чувствую, как отчужденье
Своею невидимой тенью
Окутает сердце мое.
И думаю: в этой ли дреме
Очнусь от моей маеты?
И вижу в оконном проеме
Косого пейзажа бездомье —
И ласковый образ мечты.
«Клубятся тучи в вышине…»
Клубятся тучи в вышине
И небо облегли;
Последний синий лоскуток
Печалится вдали.
И точно так же разуму,
В безверье и глуши,
Какой-то лучик подтвердит
Присутствие души —
Кайма, которой суждено
В небесной вышине
Продлиться по другую грань
Отпущенного мне.
«Дождит. Я сделал с жизнью то же…»
Дождит. Я сделал с жизнью то же,
Что жизнь содеяла со мной…
Среди раздумий, бездорожий —
И в вечных поисках иной!
От одиночества, от муки
Моя душа горит огнем,
Но даже он – утоплен в скуке
И в отупении моем.
И тот удел, что был мне нужен, —
Он так же тошен, так же мал.
Я сам с собой давно не дружен.
О, хоть бы ливень перестал!
«Всегда проснусь еще перед рассветом…»
Всегда проснусь еще перед рассветом
И сочиняю улетевшей дремой.
И с сердцем стерплым, сердцем несогретым
Я жду зари, давно уже знакомой.
Гляжу вполглаза, как зеленоватый
Проголубел при крике петушином.
Зачем же спать? Зачем считать утратой,
Чего и смерть надарит от души нам?
И ты, весну являющая вмале,
Даруй, заря, мечтам неотогретым,
Урок о том, что мертвенно в начале,
Что сбудется под полудневным светом.
«По небесам разлита дрема…»
По небесам разлита дрема,
А от лазури слаще сны,
Где я витаю невесомо
Меж яви и голубизны.
И как неспешный бег потока,
Та неподвижность хороша,
Где, недоступная для рока,
Развоплощается душа —
Чтоб у недвижности в объятьях
Бегучих вод услышать звон,
И только думой обгонять их,
И только дремой плыть вдогон.
«И снова хлестало всю ночь напролет…»
И снова хлестало всю ночь напролет,
И мучила вновь непогода:
Я слушал, как ливень за окнами льет,
И горесть моя в рокотании вод
Шумела, не зная исхода.
И снова я слушал, как мечется шквал,
И снова удар за ударом
Кипенье струи дождевой надрывал
И мыслям тревожным уснуть не давал,
Терзая природу кошмаром.
И вновь, по примеру несчетных ночей,
Я слушал средь ночи, как сердца комочек
Клокочет в гортани у жизни моей.
«Словно тучи в поднебесье…»
Словно тучи в поднебесье,
Через душу мчатся сны.
И не там, и не здесь я —
Хоть и мною рождены.
Так бывает, что виденью,
Промелькнувшему вдали,
Суждено прохладной тенью
Распластаться у земли.
Символ? Греза? Чьею лаской
Я себя – к себе верну?
Стал я собственною маской,
Глядя в горя глубину.
«Наедине, наедине…»
Наедине, наедине
С моей тревогой неминучей,
Где нет на дне
Ни просветлений, ни созвучий…