Почти что не живу.
И с каждым шагом – крепче связи,
Запутанней узлы
Меж синевой моих подглазий
И капельками мглы.
«Мне с каждым утром все тревожней…»
Мне с каждым утром все тревожней,
Что стала грезы полнота
Лишь побрякушкою порожней
В руках у праздного шута.
О сон! Волшебный промежуток,
В котором, если не уснешь
И если к теням будешь чуток,
То правдой обернется ложь.
О сон! Ужели он изранит, —
Как волны, тая на лету?
Прихлынет – и тотчас отпрянет,
Разверзнув жизни пустоту…
Отдушина
Когда настанет миг смятенный,
Душа подобна пустырю
И вижу стены – только стены,
Куда вокруг ни посмотрю, —
И вдруг в окошко каземата,
Где сам в себе я заточен,
Лучом рассвета иль заката
Заглядывает небосклон —
Тогда я жив, тогда я вправе
Владеть и мыслью, и судьбой,
И в мире из подложных явей
Я всех бесплотней, всех лукавей,
И значит, стал самим собой.
«В распахнутой безвольной сини…»
В распахнутой безвольной сини
Истаивают облака.
Чем прежде был – не буду ныне;
Но не о том – моя тоска.
Когда я плачу, то от плачей
Душа родится из души —
Чтоб незаслуженной придачей
В небесной зыбиться тиши.
И это родственно печали,
И я печалюсь от родства;
Тому, что сумерки наткали,
Дарую щедрые слова.
Однако то, чем песня пета,
Тот горестный полувопрос,
Витает не вблизи, а где-то,
Превыше туч, превыше слез:
Такою наделенный волей,
Со мной сроднившийся настоль,
Что рядится в личину боли
Души всамделишняя боль.
«Я предавался сумеречной дреме…»
Я предавался сумеречной дреме;
И, пробудясь, я сравниваю с ней
Весь этот мир, который не знакомей,
Но призрачней и, кажется, грустней.
Я вижу свет в обманчивом изломе,
Где вещества соткались из теней,
И я мечтаю, словно бы о доме,
О той дремоте сумрачной моей.
Сей мир – и не безмолвен, и не громок,
Сиянья с мраком пасмурная смесь:
Все не комок, а – только полукомок.
И все, что нужно, я найду не здесь,
Где каждой вещи смутный окоемок
Не виден – только слышен из потемок.
«В мои безрадостные дни…»
В мои безрадостные дни
Мне вдруг становятся сродни
Чужие люди в их мороке,
Что точно так же одиноки,
Но одиноки – искони.
А в одиночестве моем —
Освободительный проем,
И мне мила моя свобода:
Шагаю двойственным путем,
Где нет преград и нет исхода.
На всем – двусмыслия печать,
И стежка выстелится вгладь,
Без бугорков и без проточек,
Когда, как выпавший платочек,
Самих себя не замечать.
«Я сам – глубокая пучина…»
Я сам – глубокая пучина,
Где тусклый путеводный свет —
Прозрение, что есть причина
Тому, чему причины нет.
Я так же разумом несмелым
Из небыли врастаю в быль,
Как ветру делается телом
От ветра взбившаяся пыль.
«Когда же перестану…»
Когда же перестану
Быть сам своей тюрьмой —
Уйду себе порану
Дорожкою прямой?
Когда же, словно цепи,
Себя я надорву?
Когда же – не во склепе?
Когда же – наяву?
Узилище разрушу —
И за изломом дня
Такую встречу душу,
Как та, что у меня?
Когда же – и когда же?
Ну а пока мы врозь,
Я буду жить на страже
Всего, что не сбылось.
«Я никому не дам отчета…»
Я никому не дам отчета
И не сочту своей виной,
Что видели во мне кого-то
Не совпадавшего со мной.
Из нас в любом – толпа народа.
Себя я грезой создаю,
А прочим – полная свобода
Ошибку пестовать свою.
Друг друга ни одно не метче —
Ни отверженье, ни сродство.
Кто сам с собой не хочет встречи,
Не хочет встретить никого.
«Ветряного перегуда…»
Ветряного перегуда
Бесконечнее тоска.
Я никто и ниоткуда,
Из глухого далека.
И как ветру в мощных кронах
Отзываются листы,
Дрожью знаний потаенных
Глуби сердца проняты.
Лишь бы ветряному шуму
Откликался гулкий лес:
Лишь бы спугивали думу,
Лишь бы вовсе я исчез.
«Продлись, мой сон! Я знаю, что рассвет…»
Продлись, мой сон! Я знаю, что рассвет,
Но я так долго маялся без дремы,
Что мне нужней, чего на свете нет, —
Безбытья прихотливые изломы.
И наяву, о греза, не оставь,
Но будь со мной – и будь все та же,
И украшай пролгавшуюся явь
Всей непреложностью миражей.
Себя утрачу, если обрету;
И, наклонясь над парапетом,
Ищу я в бездне только слепоту
Ко всем закатам и рассветам.
«К отъезду – скверная примета!»
К отъезду – скверная примета!
Не празднуй злых примет.
Ведь все равно ни здесь, ни где-то —
Тебе отрады нет.
Тебе лишь греза будет близкой,
Вживешься в собственную мглу;
Ты будешь скомканной запиской,
Брезгливо брошенной в углу.
Ремней надето-понадето
На эту жиденькую кладь…
И не разлука, а примета
Тебя останется терзать!
«Я не хочу ни истины, ни слова…»
Я не хочу ни истины, ни слова.
Их обретя, не сделаться собой:
В них лишь останок бытия живого,
Да сердца боязливый перебой.
Я не хочу. Так вдумывался в суть я,
Что разгубил и замысел, и суть.
Воды и неба жалкие лоскутья
Мне помогают ужас обмануть.
Я лишний. Я ненадобная спайка
Меж бытием и высшим бытием…
И словно бы незрячий попрошайка,
Я колочусь в давно безлюдный дом…
Подражание
Кто отнял дар первоначальной боли —
И только жизнь оставил мне взамен:
Рассыпал душу грудою уголий,
И вместо песни дал один рефрен?
И кто, меня мечтанью подневоля,
И цвет, и завязь обращает в тлен?
Моя Судьба ли? Попросту никто ли?
Но кто-то, кто навеки сокровен…
Кто дал мне цель, с которой не полажу?
Кто высучил неведомые нити?
Кто наказал распутать эту пряжу?
Дремотного лишая забытья,
Кто подарил сто тысяч пустожитий,
«Где расцветает брошенность моя»?
«И не трудясь, и не ища занятий…»
И не трудясь, и не ища занятий,
Все грезы перевидев на веку,
То забываюсь, то очнусь некстати —
И только множу прежнюю тоску.
И юности подобна перезрелой
Надежда на иные времена:
Она жива, но что ты с ней ни сделай,
Как юность перезрелая, тошна.
Все бездоходны, все они похожи —
Мой каждый час, неделя или год:
Как здоровяк, разлегшийся на ложе,
Улиткою ползущий скороход.
Я чувствую, как, оторопью взята,
В меня глядится собственная суть,
Но сам я замер, и лучи заката
Мне только скуку проливают в грудь.
Пустая жизнь, спрягающая слоги!
Без мысли звук, без моря – корабли;
Без путника – далекие дороги —
Чтоб только грезы цельность обрели!
Взыскуя красоты
I. «Твои стихи, блаженство напоказ…»
Твои стихи, блаженство напоказ,
Тебе слагать, печальному, легко ли?
Я тоже был в эпикурейской школе
И доброй волей ум терял не раз.
Я совершенства жаждал: всякий час
Пускался я на поиски – доколе
Не понял, что любая цель в расколе
С безмерностью, что нам открыта в нас.
С того и плачем, что узнать влекомы
Границу своего же идеала.
Есть берег морю, небу – окоемы,
А нет предела только у тоски
О чем-то без предела и начала,
В которой мы безмерно велики.
II. «Недостижима и не понята…»
Недостижима и не понята
Она, не существующая въяве.