Но, увидев перед собой Петю, Гаврик добродушно растянул губы, сизые от холода.
– Клифт! – сказал Гаврик и ловко щелкнул ногтем большого пальца по клеенчатому потрескавшемуся козырьку своей "капитаночки".
– Клифт! – ответил Петя.
Он стащил зубами вязаную перчатку и так же щеголевато щелкнул по кожаному лакированному козырьку своего гимназического картуза.
Это было новое приветствие, которое только что вошло в моду у одесских мальчиков и считалось самым высшим шиком на всем протяжении от Большого Фонтана до Дюковского сада.
– Клифт! – сказал Гаврик.
– Клифт! – сказал Петя.
После чего он крепко пожал ярко-красную руку приятеля.
– Куда шмалишь? – спросил Петя.
– На тульчу. А ты что: правишь казну?
– Спрашиваешь!
В переводе на русский язык это значило:
– Привет!
– Привет!
– Куда ты идешь?
– На толкучий рынок. А ты что: прогуливаешь уроки?
– Странный вопрос: конечно!
Но в то время все одесские мальчики разговаривали на таинственном и довольно странном языке, заимствованном у рыбаков, матросов, портовых грузчиков и знаменитых одесских босяков, обитателей трущоб и ночлежек. Пусть же это никого не удивляет.
Некоторое время приятели шли молча. Пете не терпелось поскорее сообщить Гаврику, что он стал вкладчиком, и показать сберегательную книжку. Он буквально дрожал от нетерпения. Ужасно хотелось похвастаться. Но хороший тон требовал не торопиться.
Наконец, когда, по мнению Пети, прошло достаточно времени, – а на самом деле прошло не больше двух минут, – Петя вдруг остановился, как бы только что вспомнив новость, хлопнул себя по башлыку, с которого посыпался снег, и крикнул:
– Стой! Я совсем забыл. Гаврик, стой, подожди. Слушай сюда. Стой!
Гаврик остановился. Мальчики стояли посреди тротуара спиной к ветру, и ветер валил на них с крыш пургу. Петя тяжело дышал от счастья и волнения.
– Гаврик, стой. Слушай сюда. Знаешь, кто я теперь?
– Ну?
– Не "ну", а ты скажи. Знаешь?
Гаврик не любил чего-нибудь не знать. Он этого терпеть не мог. В этом было нечто почти унизительное. Его гордость страдала. Он сердито наморщил лоб. На лбу, ярко-розовом от стужи, морщины казались совсем белыми, как макароны.
– Ну, ну, – сказал Петя самодовольно, – скажи?
– Гимназист, – сказал Гаврик.
– Дурень, – сказал Петя.
– Сам дурень, – сказал Гаврик.
– От дурня слышу, – сказал Петя. – Не знаешь?
– Ну?
– Нет, не "ну", а ты скажи. Знаешь?
– Не знаю, – нехотя сказал Гаврик, умиравший от любопытства.
– Ага! Не знаешь? Так я тебе скажу: вкладчик. Ага!
Невыносимая гордость и блаженство звучали в Петином голосе.
– Что ты говоришь! – с фальшивым изумлением воскликнул Гаврик, для которого слово "вкладчик" во всех отношениях было пустым звуком.
Но Гаврик терпеть не мог чего-нибудь не знать.
– Что ты говоришь! – повторил он еще раз и, для того чтобы окончательно скрыть свое невежество, хлопнул Петю по ранцу, с которого посыпался снег. Молодец, вкладчик!
– Да, – сказал Петя. – Вкладчик. А что, скажешь – нет? И могу доказать.
– Докажи.
– И докажу.
– Не докажешь.
– А вот докажу.
– А вот не докажешь.
– Не докажу? Нет? Тогда смотри.
Петя тут же, посреди тротуара, скинул ранец, зажал его между ног, расстегнул и торопливо вытащил бледно-сиреневую книжку Государственной сберегательной кассы. Он открыл ее на первой странице и, все время дуя, чтобы ее не запорошил снег, показал Гаврику.
Гаврик прочел все, что там было написано, и кое-что понял. Однако это ничуть не поразило его. То, что так сильно действовало на Петино воображение, – все эти штемпели, подписи, печати, параграфы правил для вкладчика, таинственные и почти волшебные слова "проценты", "сумма", "капитал", – все это для Гаврика было лишено очарования.
Он принимал все это так, как оно было, во всей его будничной простоте и даже скуке. Его ум не находил пищи там, где Петино воображение уже создало целый мир и населило его призраками.
– Теперь ты видишь? Теперь ты видишь? – возбужденно говорил Петя, укладывая сберегательную книжку в ранец и надевая его сначала на одно плечо, а потом, вывернув руку, пристегивая к другому. – Теперь ты видишь, что я вкладчик и у меня есть капитал? Ага!
– Где еще тот капитал! – сказал Гаврик равнодушно и свистнул.
Петя остолбенел.
– Как это – где капитал? – закричал Петя, и его красные от мороза щеки даже пошли от возмущения белыми пятнами. – Ты ж сам видел. Написано. Сумма вклада – три рубля.
– Эге, где еще эти три рубля!
Петя смотрел на Гаврика во все глаза с яростью, с отчаянием и не находил слов. Было все так ясно. Сумма вклада – три рубля. Вклад выдается немедленно и по первому же требованию. На капитал нарастают проценты. Три процента годовых. Яснее, кажется, трудно себе представить. И все-таки Гаврик не понимает. Нет, наверное, отлично понимает, только ему завидно, и он нарочно притворяется дурачком.
Но Гаврик не притворялся. Он хотя действительно кое-что и понял, но понял не все. Он привык к простым понятиям. Деньги есть деньги. Три рубля есть три рубля – одна зеленая бумажка или три больших серебряных рубля, приятных на ощупь, скользких и тяжелых на вес. Или же два рубля целых, а остальные мелочью. Или как угодно, хоть все три рубля медяками. А то, что написано три рубля, это еще ничего не значит. На буквы ничего не купишь. Написано – написано, а потом придешь получать, и дадут дулю. Бывали и такие случаи.
Не дальше как этим летом Гаврик разгружал в Практической гавани арбузы у одного грека, по двадцать копеек в день, работал целую неделю, а в субботу пришел в контору получать один рубль сорок копеек по записке старосты артели и получил дулю.
Грек сказал:
– Иди, мальчик, не морочь мне голову, я ничего не знаю. Староста тебя нанимал? Нанимал. Так пускай староста с тобой и рассчитывается.
А старосты и след простыл.
Знаем мы это.
– Эге, где еще эти три рубля! – упрямо повторил Гаврик.
– Три рубля есть, – сказал Петя.
– Где же они? Покажь.
– Есть.
– Я их не вижу.
– Увидишь.
– Хочу видеть.
– Мои три рубля лежат в государственном казначействе.
– Это не важно. Я их хочу видеть глазами. Покажи.
– Осел.
– Ты!
– Ага, заело!
– Кого заело?
– Тебя заело. Ха-ха! Это тебя заело. Я – вкладчик. А ты кто? Босявка!
– От босявки слышу.
– Не гавкай! У меня на книжке три рубля, а у тебя что? Дуля!
– У меня дуля?
– Да. У тебя дуля с маслом. Вот такая дуля. На, съешь.
Петя быстро стащил зубами перчатку и поднес к глазам Гаврика кулак, сложенный дулей. Большой палец высовывался очень далеко и оскорбительно двигался, почти царапая нос Гаврика довольно грязным ногтем. Это было сильнейшее оскорбление.
Петя не сомневался, что сейчас начнется драка. Он побледнел, вдавил голову в плечи и выставил кулак. Но, к удивлению, Гаврик ничуть не обиделся. Он снисходительно оглядел Петю и сказал:
– Чего нарываешься? Не нарывайся. Стой. Смотри сюда.
С этими словами Гаврик, не торопясь, расстегнулся, полез глубоко в недра своей тужурки, покопался там и поднес к Петиному носу кулак, в котором было что-то зажато.
– Видел?
Гаврик разжал пальцы, и, к своему безграничному изумлению, Петя увидел горсть серебряных и медных денег.
– Рубль тридцать, – сказал Гаврик, ловко подбросив на ладони стопку коротко звякнувших монет.
Затем он бережно опустил их обратно в недра тужурки и застегнулся.
– Ага! Ну, кто теперь вкладчик? Кто босявка? У кого дуля? Спрячься!
– Откуда у тебя деньги? – закричал Петя.
– Заработал, – коротко сказал Гаврик.
Лицо его стало очень серьезным, озабоченным. Он вздохнул.
– Понимаешь, такое дело, – сказал он, сплевывая. – Мотька опять порвала ботинки. Ну что ты скажешь на эту девочку! Совершенно порвала. Ни один сапожник не берется. Я прямо не знаю, что мне с этой девочкой делать. На ней все горит. Докрутилась до того, что не имеет в чем идти в школу. Сидит дома. Главное, я ей на пасху купил совершенно новые ботиночки за четыре двадцать. И – что ты скажешь! – уже от них ничего не осталось. Как тебе это нравится? Такая отчаянная девочка. Навалилась на мою шею. А что же делать, как поступать? Хожу, подбираю ей ботиночки. Только никак не могу подобрать. Ничего нет подходящего. Кругом такие цены, что хоть не заходи в магазин. Самые дешевые детские ботиночки – три восемьдесят. Где я такие деньги возьму? Я их не сам делаю. Теперь думаю заскочить на тульчу, может быть, там подберу что-нибудь подходящее.
Гаврик все это рассказывал не торопясь, солидно. Его небольшое лицо, пестрое от холода, выглядело строгим и озабоченным, как у взрослого. Петя вполне сочувствовал своему другу и хорошо понимал его.
Гаврику действительно приходилось очень туго. Все заботы о семье лежали на плечах Гаврика. Работать приходилось ему одному. И он работал, сколько хватало сил.
Но не так-то легко было найти работу и заработать деньги четырнадцатилетнему мальчику в то время, как многие взрослые тоже ходили без работы.
Летом еще туда-сюда. Летом случалась работа в порту. Летом поддерживали знакомые рыбаки, бравшие на лов. А зимой приходилось совсем плохо. Бывали дни, когда вся семья ничего не ела. А тут еще эти Мотины башмаки! Отчаянная девочка, на ней все горит!
– Попробую заскочить на тульчу, – сказал Гаврик. – Может быть, там подберу что-нибудь подходящее. А ты куда шмалишь?
– В государственное казначейство, получать свой вклад, – сказал Петя солидно.
– Так тебе и дадут.
– Бьем пари, на что хочешь.
– Закройся!
– А я тебе говорю – дадут. В сберегательной книжке написано: "Вклады выдаются немедленно и по первому же требованию". Вот я сейчас пойду в государственное казначейство, получу вклад и куплю… электрическую машину.
Электрическая машина соскочила с языка неожиданно для самого Пети. Но не мог же он не козырнуть чем-нибудь перед приятелем, который шел на толчок покупать ботинки!