крестоносной Антиохии был весьма этим христианским междоусобием подорван – на радость сарацинам, тем более что успехи аквитанца, зажатого меж многочисленными мусульманскими правителями, киликийскими армянскими князьями и «стаей соратников» в виде крестоносцев из соседних государств, оказались довольно эфемерны, и Раймунд был вынужден отправиться в Константинополь. Там его заставили просить прощения у гробницы умершего к тому времени Иоанна, и только после этого возобновили ленную присягу (1144 г.).
Мосульский эмир Имадеддин Ценки (Зенги) – гроза сирийских владений латинян, прозванный ими Кровавым, – зорко приглядывал за событиями у крестоносцев, и, воспользовавшись смертью Фулька и отплытием Раймунда, нанес стремительный удар и захватил Эдессу (декабрь 1144 г.): подмога, посланная Мелизендой, опоздала, антиохийцы не смогли выступить вообще (Раймунд был зол на Жослена за его вмешательство во внутрицерковные антиохийские дела и за заключение перемирия с алеппцами, осложнившее его борьбу с мусульманами). Падение столь мощного стратегического (последнего опорного пункта в Заевфратье), а равно и духовного центра (с именем царя Эдессы Авгаря связано христианское предание о появлении образа Спаса Нерукотворного – якобы Христос послал с апостолом Фомой тяжело болевшему царю плат, которым отер свой лик, чудесным образом проступивший на полотне; обретя святыню, царь исцелился) вызвало большое волнение в Палестине и Европе; ожидалось падение Антиохии. Латинская Палестина взывала к единоверцам о помощи.
Раймунд де Пуатье принимает Людовика VII в Антиохии. Художник Ж. Коломб
Там, впрочем, не особо торопились, ибо, во-первых, такое масштабное мероприятие требовало всесторонней подготовки, включая договоренности с византийцами, а во-вторых, исламское наступление после взятия еще нескольких городов захлебнулось, так как в 1146 г. Ценки погиб при осаде Джаабара[21], хотя его сыновья – Сайф ад-Дин Гази и Нур ад-Дин – тоже теперь доставляли крестоносцам много проблем[22]; последний стер с лица земли ненадолго отвоеванную латинянами Эдессу. Кстати, читатель еще не забыл злосчастную маркграфиню Иду Австрийскую, которую веселый дед Элеоноры «потерял» в Крестовом походе? По одной из версий, она попала в гарем мосульского эмира и родила ему этого самого Ценки. По крайней мере, так крестоносцы объясняли рыцарскую отвагу покойного эмира, равно как и его пристрастие к вину, в принципе запрещенному исламом.
Одним из самых ярых вдохновителей нового Крестового похода стал уже известный читателю св. Бернард; его вообще весьма беспокоило дело христианства в Палестине, и еще в 1128 г. он принял самое непосредственное участие в создании устава рыцарско-монашеского ордена тамплиеров (храмовников). Более того, новый римский папа Евгений III был его учеником и почитателем и оставался полностью послушным тому, кто нелестно отзывался о нем, как о «нищем, вытащенном из навозной кучи». Кроме того, этот ярый церковник настаивал и на Крестовом походе против славянских язычников. В общем, на рубеже 1145 и 1146 гг. Бернарду ничего не стоило добыть у Апостольского престола благословение на новое масштабное предприятие. Осторожный Сугерий, вновь добравшийся до власти, сомневался в том, полезен ли замышляемый Людовиком поход, но общение со св. Бернардом переубедило и его; окончательное успокоение снизошло на достопочтенного аббата, когда он узнал, что в отсутствие короля столь вожделенное кормило власти останется в его руках. Что же до короля, то он со всей страстностью фанатика ухватился за эту мысль еще в 1145 г. Причин приводят несколько – помимо намерения помочь палестинским крестоносцам, это и желание исполнить обет, который принял некогда его старший брат, безвременно погибший; и раскаяние за бойню в Витри; и опасения быть проклятым за нарушение Божьего мира, за нарушение своей же клятвы, связанной с недопуском неугодного епископа в епархию – в общем, причин было много. 25 декабря 1145 г. он озвучил свою мысль, а 31 марта 1146 г. Бернард уже выступил со своей знаменитой пламенной проповедью в Везле, после которой король официально «принял крест»; не исключено, что тогда же подрядилась в крестоносцы и Элеонора, но об этом – несколько позже, пока же отметим послание св. Бернарда папе римскому, в котором тот описывал успехи своего миссионерского вояжа по Франции: «Когда я проповедовал и говорил, число их (принявших крест. – Е. С.) умножалось. Замки и города стоят пустыми, семь женщин едва могут найти одного мужчину: так везде остаются вдовы при живых мужьях». После этого он, объехав с проповедью Бургундию, Лотарингию и Фландрию, вплотную занялся германскими землями, где также «соблазнил» многих принять участие в новом Крестовом походе, а нежелание тамошних еврейских ростовщиков снабжать крестоносцев деньгами (налицо был прямой риск неуплаты ввиду гибели одолжившего)[23] привело к массовым погромам. На Рождество 1146 г. рейхстаг в Шпейере постановил немцам отправляться в Палестину во главе с королем Конрадом III, хотя тот на самом деле не испытывал большого желания идти воевать, однако не смог пойти против всеобщего воодушевления, вызванного Бернардом, и совокупной воли германских князей. Рейхстаг в Регенсбурге в феврале 1147 г. подтвердил это решение. Римский папа, кстати, был не очень доволен тем, что Бернард сотворил в Германии, т. к. немецкие воины нужны были ему лично для подавления восстания римлян и для защиты от сицилийских норманнов (ради этого он приманывал Конрада обещанием императорского титула, к которому амбициозный король весьма стремился), но поделать против харизмы своего учителя ничего не мог – разве что так и не преподал немецким крестоносцам своего благословения, которые прекрасно обошлись и без него. Историк С. Рансимен считает папу прозорливым политиком, который полагал, что идти в поход должны одни французы – организованные, довольно послушные и т. п., и что участие немцев было только вредоносным и расхолаживающим. И это могло быть так – в числе прочих причин.
Однако король Конрад был весьма и весьма полезен в качестве крестоносца для обеспечения дипломатического успеха задуманного дела – речь, конечно же, о византийцах, имевших печальную репутацию тех самых друзей, при наличии которых никаких врагов не нужно. Впрочем, латиняне были не лучше, но речь пока не о них. Дело в том, что новый император, Мануил I Комнин (кстати, сын венгерской принцессы), был совершеннейшим западником и латинофилом, преклоняясь перед западной культурой, традициями рыцарских боев, военного дела и т. д. Известна его печальная фраза о том, что воины крестоносцев в своих бронях подобны медным котлам, только гудящим от полученных ударов, в то время как его незадачливые воины – глиняным горшкам, рассыпающимся от первого прикосновения. Главное заключалось в том, что Мануил в январе 1146 г. после нескольких лет обмена посольствами женился на западной принцессе – Берте Зульцбахской, приходившейся… родной сестрой жене Конрада. Таким образом, германский король и византийский император были свояками, что, разумеется, должно было принести крестоносному делу лишь пользу. Каков бы сухопутный маршрут ни был выбран, он по-любому вел через византийские владения. Впрочем, об этом – позже, поскольку пора вернуться к Элеоноре.
Мануил I Комнин. Средневековая миниатюра
Озвученное ею решение поразило французский двор, и церковная верхушка в целом выступила против (которая и без того относилась к самой идее Крестового похода в целом весьма прохладно, исключая епископа Лангра, впоследствии лично отправившегося с Людовиком в Святую землю), но король согласился – и этого было достаточно.
Уильям Ньюбургский пишет (пер. с англ. – Е. С.): «Она поначалу так очаровала молодого человека (т. е. Людовика. – Е. С.) своей красотой, что перед отправлением в знаменитый Крестовый поход он был настолько крепко привязан к своей юной супруге и не решился оставить ее, но взял ее с собой на Священную Войну».
Почему она так решила – догадаться несложно. Зная ее характер, резонно предположить, что это не было следствием ее фанатизма; она скорее предпочитала подвергнуться опасностям пути и войны, нежели оставаться в мрачном парижском дупле своего филина в окружении ненавидевших ее придворных. Она отлично понимала, чем рискует – вся Малая Азия, Сирия и Палестина были буквально усеяны костьми прежних крестоносцев и их противников. Но, как говорится, лучше смерть, чем скука. С собой она брала своих фрейлин. Излишне видеть в Элеоноре воинственную валькирию типа десятипудовой скандинавской Брунгильды, об одной из которых, ужасаясь, писала в свое время дочь императора Византии Алексея I Анна Комнина[24]. Вряд ли Элеоноре, при всей ее отменной стати и высоком росте, было свойственно махать мечом и потрясать копьем. Также не стоит, как это делают некоторые «писатели» (начиная лишь с XVII в.), видеть в ней этакую «предводительницу легкоконных амазонок», из количества которых нередко делают целые эскадроны! Воистину, «эскадрон гусар летучих»… В лучшем случае они основываются на словах византийского историка Никиты Хониата о том, что, когда воины II Крестового похода проходили через Византию (об этом – позже), среди них было много женщин, облаченных, как мужчины, и ездивших на лошадях. Он пишет: «Между тем как император так управлял империей, страшная и опасная туча врагов, с шумом поднявшись с Запада, надвинулась на пределы римского государства: говорю о движении алеманнов и других, поднявшихся с ними и единоплеменных им народов. Между ними были и женщины, ездившие на конях подобно мужчинам, смело сидевшие в седлах, не опустив ног в одну сторону, но верхом. Они так же, как и мужчины, были вооружены копьями и щитами, носили мужскую одежду, имели совершенно воинский вид и действовали смелее амазонок. В особенности отличалась одна из них, как бы вторая Пентесилия