Стас не договорил, поскольку я осушил полчашки и, как ни в чем ни бывало, поставил ее на блюдечко.
— … следующей ночью наш общий друг М. снова впал в детство, и его привязали к спинкам кровати. Утром он был мертв, а на животе у него нашли свежий ожог, величиной со сковородку. И, естественно, никаких следов отравления. С чего бы им быть.
— Что ж ты раньше не предупредил! — зловеще рассмеялся я, и, хрустнув баранкой меж пальцев, макнул ее в соль.
Глава вторая
В кружке пенилось пиво. Я сидел на плече у отца. Я был выше всех. Он сдул пену и попробовал холодный горький напиток.
— Дайте еще баранки вот этому молодому человеку… — звякнула медь.
Деревянная прямоугольная палатка. Облупившаяся краска цвета салата. Толпящиеся мужики. Постукивание воблы о стол.
— Держи!
Он передал мне наверх связку. Щербатым детским ртом я ухватил слегка обгорелый солоноватый кружок.
Старая красная кирпичная двухэтажка. Бабьегородский переулок.
Слева — за сенью толстых лип гараж. Справа — высокий белесый дом с красивым широким окном над входом. Мы поднимаемся на второй этаж по кривой лестнице. Коричневый почтовый ящик. Дверь открывает мама.
— Ну, как погуляли?
Длинный коридор с громадным маятником в глубине. Узкая кухня.
Запах убежавшего молока. Но меня несут мимо. Налево, как идти по коридору, три комнаты. Сквозь приоткрывшуюся дверь первой вижу девочку, склонившуюся над школьной тетрадью. Она то и дело макает перо в чернильницу, но дело не спорится. Это моя малолетняя тетя.
Во второй комнате я живу. Здесь висит мамин портрет. Телевизор КВН. Белое радио с календарем-вертушкой. Темная в красную точечку материя дивана. Игрушечная пушка, стреляющая бусинками.
Третья. Большая. Посреди — огромный стол, покрытый бордовой скатертью с пушистыми гроздями бахромы. Магнитола у окна. Портреты пращуров. Щуплой детской спиной, сидя на высоком стуле, я чувствую тепло белой печи.
— За папу! За маму! — мне нравится пюре с соленым огурцом.
— А за дедушку с бабушкой? — откликается дед.
Слизывая картошку с губ, внимательно изучаю его взглядом пытливых серо-зеленых глаз…
— Рогволд! Рогволд! Ты чего! Очнись!
Первый детский кошмар — большая морская черепаха под ухом вместо простыни…
Зачем, ну зачем вы меня толкаете. Я еще немного… совсем чуть-чуть.
— А? Что? Неужели, задремал? Сколько сейчас?
— Ты вырубился внезапно. Сидел себе на диванчике. Пил чай, и вдруг, глядим… — последовало невразумительное объяснение.
— У тебя сперва была такая блаженная улыбка, что просто не решились будить, — рассмеялся Павел.
Стас вопросительно глянул на меня.
— Кофе. И самого крепкого, Стас, если можно.
Бразильский подействовал отрезвляюще. Затем я умылся холодной водой. Попросил открыть окно.
— Ты как? Ничего? — Вовка вышел следом на балкон.
— Ничего особенного. Просто, вымотался за неделю. Ну, и сдал.
— Это Стас во всем виноват.
— Почему?
— А не было никакого эликсира. Он все выдумал. Знаешь, как его диссертация называется?
— Что-нибудь о силе вымысла?
— Угадал. Но ты не сердись на него.
— Пустяки.
Я проанализировал все шаги Стаса: его звонок, подцепивший меня на крючок тайны, хадж по святым местам, словечки из школьного лексикона и памятные истории — словом, они, действительно, постарались на славу. Психологический эксперимент удался. Сознание настроилось на нужную волну, оставалось лишь подобрать соответствующий скрипичный ключик, чтобы мелодия памяти захватила меня в плен. Стоп!
Откуда, откуда он узнал про соленые баранки?
Оставив Вадима с Павлом наслаждаться вместе с четой Пауэр под звуки «Волшебной белой ночи», Станислав присоединился к нам на балконе…
— На бал кони ходят?
— Ходят!
— А вот и не правильно, — передразнила тетя Галя.
Мы сидели на балконе
Чай пили, чашки били
По-турецки говорили
Чаби, челяби,
Челяби, чаби, чаби
Мы набрали в рот воды
И сказали всем: «Замри!
А кто первый отомрет
Тот щелчок получит в лоб!»
Со мной творилось нечто непонятное, к несказанному удивлению друзей я вдруг захлопал в ладоши, а потом зажмурился. Мне привиделись яйца, падающие из корзины вниз, карусель Нескучного сада, черная бронзовая пантера, разинувшая пасть. Стоя на Якиманской набережной я ловил запах конфет. Волна качала плавучий ресторан «Буревестник». «Дю-дю-ка!» — завывало эхо под Крымским мостом. Мои слегка кривые маленькие ножки ступали по битому, растертому в пыль красному кирпичу. И был еще совсем новенький гастроном, из подвала на платформе без поручней поднимали разную снедь.
— Тебе нехорошо? — Стас взял меня за руку.
— Напротив. Будто бы помолодел на тысячу лет. Если не возражаешь, я все-таки поколдую над твоим эликсиром у себя в институте. Возможно, все дело в каких-то оптических изомерах глюкозы.
— Но, ведь, здесь и в самом деле ничего нет, кроме сахара и воды, — улыбнулся он в ответ. — Главное, верить, что это эликсир памяти.
— Гм… — задумался я. — И ожога на животе, его тоже не было.
— Не было, — произнес Стас.
Я посмотрел на друга.
— Ничего не было.
Но врать в глаза он так и не научился.
Мы просидели так до вечера, выпили немного, поболтали о жизни.
Строили какие-то планы на лето. Хотели рвануть в Крым, но Стасу, оказалось, совсем в другую сторону — на Тихий океан. Затем меня всем скопом проводили до остановки троллейбуса. Здесь мы замешкались, кажется, посеял по дороге магнитную карточку. Все некстати в этом мире.
Сделав две пересадки, я, наконец, очутился на Варшавской, где меня ждал последний пустой удивительно желтый вагон уходящего в сторону центра поезда метро. Фляга булькала эликсиром. Тоннель гудел. Проехав пару остановок, я встал, чтобы полюбоваться на огни ночной Москвы, есть там один отрезок, когда электричка следует через мост над рекой.
И только тут я заметил ребенка в зеленой курточке с яркой эмблемой на рукаве, он прильнул к стеклу противоположной двери и тоже смотрел на «Москва-реку» сквозь полустертую надпись «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Мальчика придерживала молодая женщина в странном, неказистом, несовременном пальто. Я вздрогнул.
— Нам скоро выходить! — произнесла она и погладила племянника по голове.
— Все! Улица кончилась! — сказал ребенок с обидой в голосе, и я узнал его пухлые большие щеки.
— Станция Каширская. Конечная. Поезд дальше не пойдет. Просьба освободить вагоны.
Машинально я вышел на платформу, удивившись не тому, что прослушал напоминание о случайно забытых вещах, а совсем другому.
Моя последняя электричка двигалась в обратном от центра направлении.
Таинственные попутчики несколько опередили меня, но уже у дверей автобуса, промчавшись мимо аппаратов с газированной водой, я их все-таки догнал.
— Безобразие! Надо в Моссовет написать, а еще лучше — в горком! — проворчал пожилой мужчина с планками орденов и медалей на пиджаке.
— А что такое?
— Кинул я три копейки, чтобы, значит, с сиропом. А они мне будто на одну копейку наливают. Вот какая штука!
Мальчик бухнулся в жесткое кресло, ручонкой накрыв соседнее, ясно показывая, что место занято. Женщина, сопротивляясь инерции и балансируя с ловкостью акробатки, осталась у железной кассы, прикрепленной к стене салона, бросила монеты. Затем она отмотала билет и опустилась на сидение рядом с ребенком. Боясь вспугнуть захлестнувшее меня Время, я отвел от них глаза и стал разглядывать звенящие и подпрыгивающие в ящике кассы из-за постоянной тряски пятаки…
Полная Луна в гордом одиночестве вылезла на темное ночное небо.
— Юна! Юна! Ты меня сы-ышишь? — спросил мальчик.
Луна не ответила.
У входа в подвал клетчатой пятиэтажной хрущевки сверкнули зеленые огоньки, потом еще. Чернушка вывела пушистых детей на охоту.
За школой опятами выстроились башни новостроек.
— Не бойся, она не кусается! Она у меня добрая, — успокоила соседка. — Багира! Багира! Сидеть!
Немецкая овчарка послушно устроилась у ног хозяйки.
— Вы не знаете, что сейчас в Эльбрусе показывают? — спросила женщина.
— Кажется, «Триста спартанцев»!
— У, здоаво! — воскликнул мальчик…. Но мне киски все хавно больше нхавятся. Они — хищники.
— Прямо, беда. Не может никак научиться «р» выговаривать, — пожаловалась тетя.
— А вы ему стакан с водой дайте. Это специальное упражнение.
Когда глотает — «р» и получается, — посоветовала соседка…
— Гражданин! Гражданин! Вам плохо? Вам валидол нужен? — дежурная по станции кричала в самое ухо, и это ужасно раздражало.
— Иду, уже иду. Все пройдет. Сейчас все пройдет.
Я не помнил, как добрался домой. Протерев слипшиеся веки, вдруг обнаружил, что уже семь часов. За окном едва слышно звенели трамваи и брехали псы. Собачники добросовестно выгуливали питомцев на детской площадке.
— Давненько с тобой, Рогволд, такого не приключалось. И вроде бы портвейн с водкой не мешал? Что мы пили, собственно? Джин, разведенный тоником?
Первый и последний раз я напился до рвоты в армии. И то не сам.
«Деды» угощали самогоном, щедро угощали, чтоб был повязан с ними одной веревочкой, чтоб не «настучал». Странные, однако, ребята попались. Думают, раз москвич — так сволочь обязательно. Очень нас, москвичей, понимаете, не любят.
На скорую руку позавтракав, я сел разбирать почту, накопившуюся за неделю. Операция абсолютно необходимая, потому что к воскресенью на диске валялся мусор с половины существующих в мире BBS. По обыкновению я начал причесывать диск программами поиска старых и новых вирусов…
— Так и есть! Какой-то умник меня заразил!
Крепко выругавшись, я хотел было совершить акцию возмездия, тем более, что вирус мне посадили нарочно. Какой-то левый незнакомый пойнтер виртуозно обошел все мои защиты против несанкционированного обращения. Я удивился, ибо обычные взломщики оставляли за собой массу испорченных файлов, но не могли проникнуть далее второго уровня сложности.