Ельцину было нелегко и слушать все это, и участвовать в дискуссии. На собраниях МДГ царила нервная обстановка, люди, глубоко уважающие друг друга, относящиеся с огромным восхищением к академику Сахарову, все-таки срывались на частности, не умея выработать общую платформу, порой не слышали друг друга, их привычная доброжелательность сменялась раздражением.
Постепенно ряды МДГ стали таять. Депутаты, первоначально объявившие о своем вхождении в МДГ, начали оттуда уходить.
…14 декабря 1989 года умер Андрей Дмитриевич Сахаров. Прощание с великим ученым и великим диссидентом состоялось в здании Академии наук на Ленинском проспекте, откуда Сахарова выдвигали депутатом на съезд.
Возможно, Сахаров умер от перенапряжения, вызванного сложной и очень непривычной для него обстановкой съезда. Сказались и глубокие переживания человека, который поверил, что изменения в стране, наконец, стали реальными, и был глубоко неудовлетворен тем, как тяжело это все происходит в жизни. И, конечно, это были последствия горьковской ссылки, где Сахаров не раз объявлял голодовку, писал безответные письма властям, страдал в домашней тюрьме.
Возле гроба Сахарова стояли прибывшие на несколько минут члены Политбюро. Стоял Горбачев. Стоял Ельцин.
Своей смертью Сахаров вроде бы просил их — объединиться, понять друг друга. Но тщетно.
Сахарова провожали на «правительственном» уровне.
Но «правительство» явно упустило возможность диалога с духовными вождями перестройки. Теперь это стало окончательно ясно. Горбачевская страна, где Сахаров стоит на одной трибуне с теми, кто его травил, где можно говорить всё, но нельзя ничего сделать, где есть парламент, но нет оппозиции, где все так неопределенно, зыбко и туманно, — это была страна без будущего.
Проект «Россия» (1990)
Это случилось в летние дни 1990 года в квартире Ельциных у Белорусского. Наина Иосифовна вспоминает:
«Однажды он вернулся домой с заседания союзного съезда, совершенно больной, измученный, и вдруг сказал мне такую фразу:
— Надо спасать Россию!
Я, честно говоря, ничего не поняла и даже испугалась. Какая Россия? Тогда был Советский Союз, и никто в таких категориях еще не мыслил. Я так и спросила:
— Боря, ты о чем, какая Россия?
— Нашу Россию!
Я уложила его, дала какие-то лекарства, травы, пощупала голову — может, горячая? Потом позвала Таню и стала с ней советоваться: у папы, сказала я, что-то с головой. Мне кажется, он не в себе.
Таня спросила, что же меня так напугало. Я отвечаю: он все время говорит про то, что надо спасать Россию. “Ну и что?” — отвечает Таня. Я просто не понимаю, о чем он говорит… Что это?
Россию как отдельное государство я тогда себе не представляла. Он уже понимал, что грозит стране, и мыслил совсем другими категориями», — подытоживает Наина Иосифовна.
…Эти «другие категории» пока еще были внове даже для его жены. Но он понимал суть происходящего — страна под названием «СССР» постепенно становилась неуправляемой.
В январе нового, 1990 года Ельцин отправился с визитом в Японию. Приглашение поступило от телекомпании Ти-би-эс, а также от деловых кругов.
Как и в США, от Ельцина ждали многого. Ждали откровенной, ясной и, главное, — новой позиции по поводу волнующих тем: Курильских островов, перезахоронения японских военнопленных, погибших в годы войны, мнения о статусе прибалтийских республик в составе Союза, о перспективах перестройки в целом… Обо всем этом Ельцин говорил в популярном ток-шоу, которое транслировалось в прайм-тайм — в 11 вечера. Премьер-министр Кайфу, министр иностранных дел Накаяма, министр строительства Харада — официальный круг общения Б. Н. в Стране восходящего солнца; несметное количество бизнесменов и журналистов — круг неофициальный.
Было ясно, что Ельцина воспринимают в Японии как совершенно особую политическую фигуру. Большую роль в этом восприятии сыграли его встреча в Белом доме с президентом Бушем, ореол оппозиционного политика. Для Японии это привычно — «теневой» кабинет и «теневой» премьер-министр были частью своеобразного политического ландшафта этой страны, в которой только одна партия из года в год побеждала на выборах, но политическая борьба от этого не становилась менее острой.
Как и в США, помимо официальных встреч и бесед, японцы захотели показать Ельцину свою страну. В программе поездки были и остров Хоккайдо, и древний храм, и «завод по производству роботов», и «маленький семейный ресторанчик».
Ранним утром Ельцин посетил рыбный рынок в Токио.
«…Сплошные крытые ряды с огромными чанами, в которых плещется живая рыба. Кажется, вода льется отовсюду, и создается впечатление, что и в самом деле бредешь среди живого серебра, — вспоминает его помощник Лев Суханов. — Тут и тунец, и крабы, и устрицы, и омары. Рубщики мяса длинными блестящими ножами разделывают туши огромных трехметровых тунцов».
Невероятное изобилие. Избыточность красок и запахов. Ощущение прочности и стабильности бытия.
Это было общим и там, в Америке, и здесь, в Японии.
И на Западе, и на Востоке он сталкивался с одним и тем же вопросом — почему же посередине, между Востоком и Западом, огромная страна с такими проблемами? Его в меньшей степени поражала стерильная технологичность японского производства или масштаб американского строительства. Он и в России видел огромные, величественные стройки и высокие оборонные технологии.
Тут дело не в технологиях, и не в культурных традициях, и даже не в трудолюбии народа. Ельцин прекрасно знал, как умеют работать русские, какими темпами, с какой отдачей.
Но в чем секрет этой избыточной материальной прочности, устойчивости западного и восточного миров? Почему в его родной стране материальная бедность, скудость, граничащая с нищетой, казарменные условия жизни — неизбежный спутник бытия? Этот вопрос не раз задавали себе многие русские люди за рубежом. Ельцин попытался ответить на него по-новому.
Уже начиная с 1989 года он живет проектом, который совершенно «выламывается» из прежней схемы его политической борьбы и в то же время органично продолжает ее.
Россия и Советский Союз — что это за конструкция? Казалось бы, такая знакомая, привычная с самого детства — теперь она стала казаться ему неправильной и непрочной. В ней гораздо больше загадок, чем разгадок.
…На март 1990 года назначены выборы российских депутатов. Многие соратники Горбачева потом не раз будут упрекать его в том, что он пошел на создание двух параллельных, очень похожих политических структур — союзного и российского съездов. Но, запустив этот процесс, Горбачев был уже не в состоянии его остановить. Выборы и сама атмосфера российского съезда сразу радикально отличались от съезда союзного.
Никаких «списков» от компартии, общественных организаций, объединений и прочих структур не предусматривалось. И вовсе не потому, что Горбачев хотел сделать российские выборы более демократичными. В России просто не было аналогичных структур. Не было, например, своей компартии или своей Академии наук, не было российских профсоюзов (они были организованы по отраслевому признаку). Один этот факт заставлял о многом задуматься.
Москва — это чья столица? России или целой империи, которая раскинулась практически на полмира?
Вот японцы ставят вопрос о Курилах. Для России, например, было бы выгодно использовать острова совместно — оставляя советскими, сделать их свободной экономической зоной. А для СССР с его сложными геополитическими интересами и статусом сверхдержавы экономическая выгода отходила на второй план.
Когда Ельцин руководил Свердловской областью, он наблюдал воочию, какой неистощимый источник ресурсов для всей страны находится на его территории: трубы для нефтепроводов и газопроводов, качавшие сырье на Запад, металл, машиностроительные заводы. А что получали уральцы взамен?
Он не раз задавал себе этот вопрос. Люди, непрерывно производившие военную и экономическую мощь всей страны, не могли даже нормально питаться. Завезти несколько тонн масла или мяса перед праздниками, чтобы «накормить область», становилось головной болью для любого первого секретаря. Даже для того, чтобы снести бараки и переселить людей в более-менее сносные дома, для того, чтобы построить для них метро, чтобы провести одну-единственную дорогу на Север, необходимую для жизнеобеспечения области, понадобились титанические усилия. Москва очень неохотно давала «добро», выделяла ресурсы на Урал. А выкачивала их весьма охотно, постоянно усиливая административный нажим. Так чьей же она была столицей? России или СССР?
Ельцин решил избираться в народные депутаты России в родном Свердловске. Две недели подряд он проводит встречи в заводских дворцах культуры, в цехах заводов Свердловска и Первоуральска. Его окружают толпы рабочих. Иногда он выступает перед рабочими по нескольку раз в день. Кстати, именно там, во время предвыборной кампании в Свердловске, формируется добровольная группа помощников Ельцина, которая помогает ему готовить тексты выступлений и ответы на записки, — Геннадий Бурбулис, Александр Урманов, Геннадий Харин, Людмила Пихоя и Александр Ильин. Все они свердловчане, обществоведы из Уральского университета. Их первая реакция на публичные экспромты Б. Н. — давайте записывать лучшие ответы на записки, создавать «домашние заготовки»! Так начинается работа его будущих спичрайтеров.
Свердловский обком КПСС, против всех ожиданий, отнесся к избирательной кампании Ельцина вполне лояльно. Не было никаких запретов, никто не ставил палки в колеса, а немногочисленные осуждающие статьи в партийной печати, которые все-таки появились, были формальными и выхолощенными. Как вспоминают коллеги Б. Н., ему было даже предложено поселиться в самой лучшей гостинице города, также принадлежавшей обкому, — «Октябрьской» и устроить там работу своего избирательного штаба, но Ельцин отказался от этого подарка.
Поселился, «как все», в местной гостинице «Урал», однако в гостинице шумно, тесно и грязно. В конце концов, помощники убедили его переехать в меблированную квартиру при одном из свердловских заводов, предназначавшуюся для приезжавших «консультантов».