Ельцин на глазах у всей страны подписывает уже готовый указ под протестующий речитатив Горбачева.
М. С. ведет себя уже не как политик, а как растерявшийся, подавленный человек.
Примерно через месяц, выступая на пленуме ЦК КПСС, Горбачев заявит о том, что он уходит с поста генерального секретаря. Уходит сам.
Он, еще недавно протестовавший против запрета КПСС, теперь покидает ее ряды. Партия предала его. Партия считает — он предал ее.
После путча Горбачев вынужден делать новые кадровые назначения. Многие члены его команды сидят за решеткой, в Лефортове. Трое — министр внутренних дел Пуго, маршал Ахромеев, управляющий делами ЦК КПСС Кручина (главный хранитель финансовых секретов партии) — покончили жизнь самоубийством. Горбачев делает первые свои шаги, еще не понимая, что вернулся в другую страну. Назначает маршала Моисеева министром обороны, Леонида Шебаршина — руководителем КГБ. Ельцин мгновенно приезжает в Кремль, чтобы остановить эти назначения. Моисеев, по его мнению, один из тех, кто участвовал в подготовке заговора, а Шебаршин — человек Крючкова. Но их действия поневоле становятся согласованными — многие из них Горбачев делает, предварительно узнав позицию Ельцина.
Кстати, в этот момент (август — сентябрь) в полной мере проявится еще одна черта Б. Н. Скрытая, неявная, глубоко спрятанная внутрь: его осторожность.
Уж в чем в чем, а в осторожности его трудно заподозрить, не правда ли? Человек, всегда идущий в атаку, сплеча разрубающий любые гордиевы узлы, безоглядный, смелый…
Однако в августе — сентябре 1991 года, когда, казалось бы, самое время дать волю своему красноречию, отдать смелый приказ к последнему и решительному штурму основ коммунистического режима, Ельцин вдруг замолкает. Временный запрет на деятельность органов КПСС на территории России был единственным шагом в этом направлении.
Во всех остальных его публичных телодвижениях — внезапная скованность и… еще раз повторю это слово, какая-то странная осторожность.
Из ста с лишним глав российских регионов (председатели местных советов и исполкомов) 72 поддерживали в дни путча ГКЧП. Против них, как и против самих членов ГКЧП, немедленно возбуждаются уголовные дела местными прокурорами. Ельцин останавливает этот процесс. Выступает с заявлением о том, что в России не должны пострадать честные рядовые члены компартии. Предложение, которое исходит от наиболее радикальных демократов (Старовойтовой и др.) — «вычистить» из власти всех членов КПСС, как это было сделано в странах Восточной Европы, — повисает в воздухе. Не проходит и идея обнародовать списки тайных осведомителей КГБ.
Ельцин не распускает съезд народных депутатов СССР и не назначает новые выборы депутатов российского съезда. Он, одним словом, останавливает революционную волну «мягких» репрессий и политических ударов по бывшей власти, которая грозит превратиться в стихию, сметающую всё на своем пути.
В то время как демократические газеты полны призывов к «очищению», «покаянию» и «решительным действиям» — он отмалчивается.
Можно сказать и проще: Ельцин сильно задумался, засомневался в предлагаемом со всех сторон. Он знает по себе, что такое публичное, подневольное покаяние. Он представляет себе, каково сегодня быть в России секретарем райкома партии или парторгом на крупном заводе. Он не хочет, чтобы этих людей травили и улюлюкали им вслед.
В дальнейшем его не раз будут за это упрекать. Не уничтожил партийную «номенклатуру». Позволил ей взять тихий, незаметный реванш. Приостановил, но не запретил деятельность коммунистической партии. Не обновил кадры. Не «раскрутил» ситуацию до решающей стадии, до полной победы демократии. Не объявил крестовый поход против коммунизма, не сплотил нацию великой идеей очищения и покаяния за грехи сталинизма.
И так далее…
Почему же он этого не сделал?
Он понимает, насколько опасной была бы такая политика. В России очень легко разбудить погромные настроения, ненависть, страсть к полному изменению основ.
В результате побеждает всегда накипь, посредственные, но властные люди. Ельцин не хочет раскручивать маховик ненависти, не хочет отдавать власть формации мародеров, которые пожинают плоды чужой победы.
Итак, в Москве 22 августа под свист и крики толпы демонтируют памятник Дзержинскому. Передвижной кран уносит в вечернее небо «железного Феликса», как мощный штырь, на котором держалась основная конструкция. Когда толпа подходит к зданию КГБ, офицеры, находящиеся внутри, приводят личное оружие в боеготовность. Они готовы стрелять. Они не сдадутся. Только вмешательство демократических лидеров помогает предотвратить кровопролитие.
Сносят еще два памятника вождям революции — Калинину и Свердлову.
23 августа толпа атакует и другое здание, находящееся поблизости от Лубянки, — ЦК КПСС на Старой площади. Его охраняют только милиционеры. Они в растерянности. Толпа требует раскрыть «тайные архивы», выдать «документы ГКЧП». Именно этот лозунг «Там уничтожаются документы ГКЧП!» приводит людей в неистовство. ГКЧП — главный враг, злобный многоголовый монстр, дракон, который повержен и который унес жизни трех невинных граждан страны.
С огромным трудом толпу удается удержать от штурма здания. Если бы в этот момент ее не удалось остановить, это могло бы спровоцировать огромные беспорядки по всей Москве, у каждого райкома, у каждого отделения милиции, и тогда… кто знает, что было бы тогда? Новый ГКЧП?
…В середине сентября Б. Н. уходит в плановый отпуск. Этим отпуском он как бы подчеркивает свое спокойное, полное оптимизма состояние: теперь впереди большая созидательная работа, всё в порядке, можно и отдохнуть. Делает вид, что главная его цель — набраться физических сил, отдышаться, отойти от политики хотя бы на несколько дней, недель.
Однако многие наблюдатели выражают свое недоумение и даже плохо скрытое возмущение таким поведением российского президента. Путч 19 августа ярко доказал, что страну, Москву сейчас нельзя оставлять ни на день! Сейчас, когда события бурлят, клокочут, надо быть здесь, в Кремле…
Но именно эти события и заставляют его задуматься глубоко и надолго, скрыться от посторонних глаз. Ельцин понимает: после путча старая система рушится на глазах. Рушатся не просто символы власти. Рушится сама власть. Одно за другим закрываются союзные министерства и учреждения. Им больше незачем функционировать — приказы просто не выполняются. ГКЧП обвалил саму основу союзной вертикали — ее легитимность. Стало непонятно, кто руководит страной, Союзом.
Вот это и есть самое страшное. Об этом глубоко задумывается Ельцин там, в своей сочинской здравнице, гоняя мяч по корту, заплывая далеко в море, читая газеты и сводки новостей по утрам, за чаем.
Ельцин перебирает варианты.
Вариант первый: поддержать Горбачева. Начать с ним регулярные встречи, согласовывать все действия. М. С. нужны новая команда, новое правительство. Вместе с ним приступить к формированию этой новой команды. Вернуть старых горбачевцев: Шеварднадзе, Яковлева. Добавить Явлинского, возможно, Собчака. Первый шаг уже сделан — Бакатин в роли председателя КГБ пока устраивает их обоих. Вдохнуть в Горбачева силы, зарядить его своей энергией. М. С. — тот человек, который подзаряжается от других, ему достаточно слова, взгляда, намека, чтобы начать играть по новым правилам и с новыми людьми…
И взвалить на себя миссию Горбачева? Сшивать лоскутное одеяло на гнилую нитку? Отвечать за возможную гражданскую войну между русским и нерусским населением в республиках? Дотировать республики неизвестно из каких средств, когда сама Россия почти голодает? Пытаться руководить Кравчуком, Назарбаевым, вести безнадежный диалог с Прибалтикой, Грузией, Молдовой, которые поспешно выскакивают из Союза, практически бегут из него?
Нет. Кроме того, не в его характере выжидать, «подбирать власть».
Другой вариант. Подписание такого договора, который даст России бóльшую независимость.
Он будет строить в России другую страну без оглядки на Союз. Пусть остальные главы республик подстраиваются. Пусть догоняют Россию, которая должна совершить в эти месяцы гигантский рывок.
Идея «рывка», «скачка», «броска» необычайно близка характеру Ельцина. Он верит в этот рывок отчаянно, безоглядно, на протяжении всех своих лет президентства. И это, в общем, понятно: Ельцин неплохо разбирается в природе кризиса.
Идея радикальной экономической программы уже давно стучится в дверь, бурно обсуждается в прессе (освобождение цен, рыночные механизмы, купля-продажа земли, приватизация госсобственности — всю эту грамоту в 1991 году знает любой продвинутый десятиклассник), и сам Ельцин тоже убежден: без срочных и чрезвычайных мер страну ждет настоящий экономический коллапс.
Серьезные основания для такой оценки, безусловно, есть. По данным, которые той осенью публикует журнал «Экономика и жизнь», за год валовой национальный продукт снизился на 12 процентов, личное потребление — на 17. Розничные цены выросли на 200 процентов, на основные продукты — более чем в три раза. Экспорт нефти упал наполовину. «Аэрофлот» отменяет большинство внутренних рейсов и закрывает почти половину аэропортов страны из-за нехватки горючего. Рубль по отношению к доллару упал на 86 процентов. Внешэкономбанк попросил пересмотреть график погашения внешнего долга СССР и объявил дефолт на общую сумму 5,4 миллиарда долларов. Весь запас твердой валюты равняется 100 миллионам Долларов. Российское золото тоже странным образом иссякло. Выяснилось, что в 1989–1991 годах Советский Союз продал за границу почти тысячу тонн золота, то есть значительную часть своего золотого запаса (осталось меньше 300 тонн).
С хлебом — самая страшная ситуация. В 1990 году собран самый низкий урожай за последние 15 лет, а в 1991-м собрано еще на 25 процентов меньше. Не на что покупать зерно, а импорт составляет треть от необходимого, чтобы избежать голода. При этом колхозы не продают зерно по тем закупочным ценам, которые предлагает государство, и оно постепенно гниет. Нет валюты, чтобы зафрахтовать суда, которые привезут в Россию импортное зерно.