— Давай, подмахивай! — глухо выкрикнул мужчина и шлепнул ее по трясущимся ягодицам.
Кирилл повернул голову и посмотрел на Марику. Ее глаза были расширены, губы приоткрыты. Она, не отрываясь, смотрела в щель, на лице ясно читалось отвращение.
— И это, по их мнению, и есть любовь, — прошептал Кирилл и осторожно прикрыл дверь.
— Но это не любовь, — тихо сказала она и потянула его за руку.
Они пошли по коридору, удаляясь от спальни.
Стоны становились все тише.
И когда Кирилл распахнул дверь в свою комнату, то чириканье воробьев, ошалевших от мартовского солнца, ворвалось звонкой музыкой из распахнутой форточки и заглушило все звуки в коридоре. Как только они вошли, Кирилл плотно притворил дверь и повернулся к Марике. От сильного ветра колыхалась тонкая тюлевая штора розоватого оттенка за ее спиной. И солнце из-за этого безостановочного движения заливало комнату неровными, словно танцующими полосами света. Волосы Марики, подсвеченные лучами, окружали ее голову искристым ореолом и выглядели красновато-каштановыми. Широкий обруч блестел пластиковой чернотой над ее челкой. Маленькая стеклянная бабочка сидела на нем сбоку, и солнце светило сквозь ее прозрачные розовые крылышки, делая их живыми и трепещущими. Кирилл коснулся пальцем этой бабочки, и она задрожала. Выражение его лица стало мягким и каким-то по-детски беззащитным. Он снял обруч, завел челку назад, открывая высокий гладкий лоб, и снова надел его. Марика вскинула ресницы и улыбнулась.
— Ты очень красивая, — прошептал он.
— И ты, — не переставая улыбаться, сказала она.
— Я люблю тебя…
— Я люблю тебя, — как эхо повторила она.
Кирилл коснулся губами ее лба. Она легко вздохнула, отстранилась и огляделась.
— Как у тебя всегда чисто! — заметила Марика и села на маленький диван, застеленный покрывалом в черно-розовую мелкую шашечку. — И покрывало такое красивое, и вся комната в эмовском стиле.
— Конечно! — нахмурился он. — Не буду же я жить так, как живут мои родители! Квартира запущена, без ремонта уже десять лет! Я везде убираю периодически, но бесполезно! Мать раньше пыталась хоть как-то поддерживать порядок, но, знаешь, мне кажется, что ей со временем стало все равно. И она махнула рукой и на хозяйство, и на то, что отец пьет, да и на себя в конечном итоге. Ходит на работу, как заведенная, а в выходные или во дворе с соседками сидит, или весь день у телевизора, сериалы смотрит. Я уж ее и не трогаю. Когда она все эти мыльные оперы просматривает, у нее вид такой отстраненный и даже счастливый. Но меня она любит по-своему. Это покрывало она, кстати, мне подарила на день рождения. Ездила к брату в Москву на два дня и оттуда привезла.
— Просто угадала, — заметила Марика. — Такое черно-розовое, как и все в твоей комнате. У меня сразу настроение другое, когда я к тебе прихожу.
— Не угадала, — тихо засмеялся Кирилл, — а я попросил купить что-нибудь такого типа на диван. И подходящий материал для штор маманька тоже привезла. Я ей объяснил, что мне примерно нужно. Хорошо, что после отъезда брата вся комната принадлежит мне! И я могу делать что захочу. Я же тебе рассказывал, что все лето работал. Вот и смог обставить и переделать комнату по своему вкусу. Тебе, правда, нравится?
— Конечно! — ответила Марика. — у тебя очень мило.
Она взяла белого мохнатого мишку, лежавшего возле двух подушечек в виде розовых плюшевых сердец, и прижала его к себе. Кирилл придвинулся, не сводя с нее глаз. Марика посмотрела на противоположную стену. На серебристо-белых новеньких обоях четко чернели рамки с фотографиями. Это были их совместные снимки.
— Ой, а это что? — удивленно воскликнула Марика, заметив над письменным столом рамку в виде большого красного сердца. — Я это не видела!
— Вчера купил, — тихо ответил Кирилл и неожиданно залился краской.
Марика удивленно глянула на его смущенное лицо. Он тут же спрятал глаза под челку и опустил голову. Она встала и подошла к столу. В одной половине сердца была ее фотография. Марика на ней смотрела исподлобья, челка падала ей на глаза, почти закрывая их, лицо заострялось книзу и казалось очень худым, бледные губы были почти неразличимы, и от этого акцент приходился исключительно на большие, подведенные черным глаза. Вторую половину рамки заполнял розовый листочек со стихами, написанными от руки черным фломастером.
— Две сердца половины соединились вновь. Мы с Марикой едины. И это есть любовь, — вслух прочитала она и повернулась к Кириллу.
Он сидел на диване, сжавшись и спрятав сомкнутые руки между сдвинутых колен.
— Это очень трогательно, — прошептала она и подошла к нему. — Ты такой милый! Ты самый лучший!
Кирилл поднял глаза, обхватил ее за талию и прижал к себе. Его губы коснулись оголенного живота, спустились маленькими поцелуями до пупка. Кончик языка задел за выпуклую золотую розочку с крохотной бриллиантовой капелькой росы. Марика тихо рассмеялась, так как ей стало щекотно. Она запустила пальцы в волосы Кирилла и стала нежно перебирать их. Он потерся щекой о ее живот, задевая подбородком за низко спущенный ремень с массивной пряжкой в виде покрытых розовой эмалью губ.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
— Я люблю тебя, — повторила Марика и склонилась к его приоткрытым губам.
Поцелуй был долгим, но их языки не касались, только улыбающиеся губы терлись друг о друга и периодически легко прижимались. Время словно остановилось. Шум улицы за окном, суматошное чириканье воробьев, чей-то смех, завывающая сигнализация не тревожили их. Они слышали лишь дыхание друг друга, чувствовали прикосновение губ и рук, ощущали свежий одинаковый аромат парфюма, исходящий от них. Марика уже сидела на коленях Кирилла. Она теребила кулон на его шее в виде половинки металлического сердечка. Кирилл улыбался, так как ему было немного щекотно от прикосновения ее прохладных пальцев. Он склонился и губами взял точно такой же кулон, висящий на черном шнурке на ее шее. Она откинула голову назад и расхохоталась. Его губы отпустили сердечко и начали скользить по ее шее. Но вот она ощутила, как пальцы оттягивают вырез ее трикотажной кофточки, и схватила его руку.
— Зачем? — прошептала она, заглядывая ему глубоко в глаза.
Она увидела, как в их блестящей синеве разрастается чернота зрачков, и это отчего-то испугало ее. Что-то рождалось в этой черноте, что-то, как ей казалось, несущее угрозу их любви. Марика вскочила и отошла к стене. Прислонившись спиной и спрятав руки за поясницу, она смотрела на опущенное Кирилла.
— Я хотел погладить, — тихо сказал он. — У тебя такая нежная кожа. Мне так нравится чувствовать ее тепло. К тому же, — громко добавил он и улыбнулся, — ты задолжала мне стриптиз! Ты же сама рассказала об этой игре со снэпами! И зачем?
— И правда, зачем я тебе это рассказала? — рассмеялась Марика и шагнула к нему.
Но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге возник ухмыляющийся худой мужчина весьма потасканного вида. Он сощурил водянистые навыкате глаза, словно солнечный свет мешал ему. Его обрюзгшее лицо цвета пыльного асфальта скривилось, мокрые синеватые губы расползлись в подобии улыбки, глаза задержались на Марике.
— А и ты тут! — хрипло рассмеялся он, окидывая ее стройную фигуру ощупывающим взглядом.
— Здравствуйте, Николай Игнатьевич, — вежливо проговорила Марика.
— Приветик, куколка, — осклабился он и облизал нижнюю отвисшую губу. — А сыночек-то у меня не промах, такую девочку заваливает, весь в меня!
Кирилл вскочил, ринулся к окну и дернул шнур.
Черные плотные портьеры, испещренные рисунками розовых черепов, упали и полностью закрыли окно. В комнате стало темно, только солнце, бьющее по ту сторону портьер, просвечивало тонкую ткань рисунков. И на черном фоне светились розово-золотистые контуры черепов. Это выглядело жутковато. Кирилл схватил пульт и нажал кнопку. Музыкальный центр, стоящий в углу на низком столике, мгновенно включился.
«Поскрип петлей в доме из костей и мутных глаз твоих покойниц, трахнувших моих друзей. Свернулось вино, уже допело кабаре, и ты осталась в темноте в венчальном платье и фате…» — на максимальной громкости запел солист группы «Jane Air».
— Прекрати! Выключи эти дебильные песни! — заорал Николай Игнатьевич так громко, что перекрыл музыку. — И чего ты штору эту дурацкую опустил? На папаньку смотреть не хочешь? Так я тебя сейчас научу, недоносок!
Он ринулся к Кириллу, замахиваясь кулаком. Но Марика бросилась к ним и встала перед Кириллом. Она прижалась к нему спиной, опустив голову. Николай Игнатьевич остановился, покачнулся и сплюнул.
— Чего разорался? — раздался в этот момент визгливый женский голос.
В проеме двери появилась низкая полная девушка, на вид лет тридцати. Она куталась в дырявое застиранное махровое полотенце когда-то салатового цвета. Ее широкие пухлые плечи, объемная грудь выпирали из-за краев полотенца, как подошедшее в тепле дрожжевое тесто.
— Ой! — пискнула она и захихикала. — А мы тут, Николка, не одни! Ты бы хоть предупреждал! А то в школе, в школе! Я еще подумала, что вообще-то у деток сейчас весенние каникулы начались!
Она начала переминаться, запахивая разъезжающиеся края полотенца. Ее толстые ноги были засунуты в растоптанные клетчатые домашние тапочки размера на два больше, чем нужно.
— Ты вконец опупела? — грозно спросил Николай Игнатьевич и двинулся к ней. — Куда прешься-то? Пошла вон, шалава!
— Ты чего, чего? — явно испугалась она и попятилась.
Но споткнулась о задравшийся линолеум и шлепнулась на спину, громко взвизгнув. Ее толстые, как бочонки ноги взлетели, полотенце сползло, обнажая дебелое колышущееся тело.
Кирилл стянул куртку со спинки стула, крепко ухватил дрожащую Марику за руку и быстро вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь. В коридоре сразу стало темно. Николай Игнатьевич пытался поднять барахтающуюся и смеющуюся девушку, но сам упал на нее, что вызвало взрыв смеха. Кирилл осторожно обошел их и направился к выходу, не выпуская руки Марики.