Умственное состояние безоглядно влюбленного Джордана Карделлы привело его к колоссальному просчету, однако в среднем за целые эпохи наши эмоциональные состояния – любовь, страх, отвращение, гордость или иные – приспособили отклик мозга в подобных обстоятельствах так, чтобы укрепить нашу способность справляться с жизнью в окружающем мире.
Шагая вечером по темной безлюдной улице, вы, как вам кажется, замечаете движение в дальних тенях позади себя. Не идет ли за вами вор? Ум переключается на «режим страха». Вы с гораздо большей отчетливостью внезапно слышите шорохи и треск, какие обыкновенно не уловили бы или не осознали. Планирование смещается в кратчайшее настоящее, меняются цели и приоритеты. Вы были голодны – и вот голод исчез; болела голова – теперь эта боль подавлена; концерт, которого вы ждали позже этим же вечером, внезапно не кажется важным.
В главе 1 мы рассмотрели, как тревожность ведет к пессимистическому когнитивному искажению: тревожный ум, располагая неоднозначными данными, склонен выбирать из возможных толкований более пессимистические. Вспомним, что страх похож на тревогу, однако возникает в ответ на предметную наличную угрозу, а не в ожидании возможной будущей опасности. Поэтому немудрено, что страх определенным образом действует на наши умственные расчеты: истолковывая чувственные данные, мы приписываем тревожащим нас возможным исходам вероятности бо́льшие, чем обычно. Идя по темной улице, вы прикидываете, не звук ли шагов это позади вас? Сейчас в вашем сознании преобладают именно такие вопросы.
В одном показательном исследовании страха ученые провоцировали страх в испытуемых, излагая им жуткий рассказ об убийственной поножовщине[74]. Затем испытуемым предлагали оценивать вероятности различных бедствий – от других насильственных действий до природных катастроф. По сравнению с участниками эксперимента, в ком страх не пробуждали, у этих испытуемых создали преувеличенное чутье на подобные несчастья, причем не только на похожие случаи, то есть на убийства, но и на отвлеченные – вроде ураганов и наводнений. Жуткие фотоснимки глубинно повлияли на умственные расчеты испытуемых, и те стали в целом больше опасаться угроз извне.
Теперь предположим, что вы мускулистый человек, обученный самообороне. Тот некто, чьи шаги, как вам кажется, вы услышали у себя за спиной, выскакивает из тени и требует у вас кошелек. Вы, вероятно, почувствуете скорее гнев, нежели страх. Эволюционные психологи говорят нам, что гнев развился «в помощь переговорам, чтобы разрешать столкновения интересов в пользу разгневанного индивида»[75]. Когда вы гневаетесь, ваши умственные расчеты добавляют важности, которую вы приписываете вашему же благополучию и целям в ущерб чужим. Более того, есть интересный (и поучительный) эксперимент, который можно поставить на самом себе, применив проверенный метод управления гневом. Когда разозлитесь в следующий раз, просто покиньте пространство конфликта. Выйдите из него. Дайте гневу время развеяться. Затем обдумайте конфликт заново. Сами увидите, что доводы вы теперь взвешиваете иначе, с бо́льшим пониманием и терпимостью к чужой точке зрения.
Люди эволюционировали в малых группах и вынуждены были постоянно вступать во взаимодействия сотруднические и противоборствующие. В таком контексте гнев того или иного индивида побуждает других ублажать его. Для наших предков в ситуациях гнева постоянно присутствовала угроза насилия. Поскольку индивиды, наделенные большей физической силой, выигрывали в стычках чаще, чем те, кто послабее, и представляли собой угрозу повнушительнее, естественно предполагать, что среди наших древних предков мужчинам посильнее гневаться удавалось легче, нежели слабым. И исследования показывают, что оно до сих пор так и есть. Корреляция гораздо слабее выражена у женщин, они обычно в целом менее склонны драться.
Каждой эмоции соответствует определенный способ мышления и вносит соответствующие поправки в наши оценки и рассуждения. Например, вообразите, что вы переживаете неожиданный недостаток тепла или приязни от человека, к которому у вас есть романтический интерес. Действительно ли это отвержение или же такое отношение связано с каким-нибудь фактором, к вам никак не относящимся, – например, с тем, что этот другой человек озабочен чем-то своим? На то, как вы осмысляете подобные ситуации, ваши разные эмоциональные состояния влияют по-разному. Если вы оказываетесь в неоднозначной ситуации вроде той, которую я привожу тут в пример, а ваше эмоциональное состояние – тревога, вы будете склонны выбрать более удручающий вариант толкования и, вероятно, задумаетесь, в чем напортачили. Сказали что-то грубое, когда последний раз виделись? Забыли сделать обещанное? Как и все эмоции, если тревога идет вразнос, это может создать неприятности: позволить вашему беспокойству взять верх над здравым смыслом. Благотворное же влияние тревоги – в том, что иногда верно более негативное толкование происходящего; и вы бы эту трактовку упустили, если бы не были встревожены и это не вынудило бы вас задуматься над своими поступками, какие, возможно, могли привести к имеющимся неприятностям, – а также над тем, как все исправить.
Одна из ярчайших иллюстраций того, как эмоциональные состояния влияют на наши умственные расчеты, – печальная история охотничьей вылазки близ Боузмена, Монтана, в начале 1990-х[76]. Двое молодых людей слегка за двадцать шли по заброшенной лесовозной грунтовке посреди густого леса и болтали о медведях. В то утро они отправились охотиться на этих зверей, но ни одного не обнаружили.
Охотники наконец решили вернуться домой. Близилась полночь, луны не было. Путники были усталые, нервные, и им было страшно. Медведя добыть все еще хотелось, однако так поздно, да еще впотьмах, возможной встречи со зверем они теперь уже боялись. И тут, завернув за поворот дороги, примерно в семидесяти пяти футах перед собой увидели крупный предмет – он двигался и шумел. Охотников это и напугало, и взбудоражило, в крови у них наверняка возник всплеск адреналина и гормона стресса – кортизола.
Зрительные и звуковые сигналы, засекаемые нашими органами чувств, не равны тем, какие мы воспринимаем рассудочно. Сенсорные данные поступают в соответствующие области мозга, получающие эти данные в сыром виде, после чего они проходят несколько уровней обработки и толкования, и лишь затем мы их осознаём. На обработку и толкование влияют накопленные нами знания, убеждения и ожидания, а также наше эмоциональное состояние. Не будь те охотники напуганы и возбуждены, не будь их мысли сосредоточены на медведе, они, возможно, истолковали бы шум и движение как безобидные. Но в ту роковую ночь они решили, что наткнулись на медведя. Оба вскинули ружья и выстрелили.
Умозрительный расчет охотников, подкрепленный их страхом и направленный на то, чтобы уберечь их от предполагаемой опасности, оказался глубоко ошибочным. «Медведь» оказался желтой палаткой, в которой находились мужчина и женщина. Страх перед медведем, несомненно, спас жизнь бесчисленным представителям рода человеческого, на кого в противном случае напали бы и прикончили, но не в этот раз. Колыхание палатки и звуки, доносившиеся из нее, были результатом того, что пара внутри занималась любовью. Одна пуля попала в женщину и убила ее. Молодого человека, выпустившего ту пулю из своего ружья, осудили за убийство по неосторожности. Через два года он покончил с собой.
Присяжные терялись в догадках, как человек способен принять шевелящуюся палатку за медведя, хотя бы и в темноте. Но присяжные не были ни взбудоражены, ни напуганы. Все мы истолковываем происходящее вокруг нас и варианты поведения в заданных условиях посредством умозрительных прикидок. Эмоции развились в нас для того, чтобы настраивать эти умственные операции под те или иные специфические обстоятельства, в каких нам приходится действовать. Это система, эволюционировавшая многие миллионы лет. В основном она работает исправно, однако случались у нее осечки, даже когда наши предки еще жили в африканской саванне. И оборотная сторона благ, получаемых от эмоций, – бедствия, какие иногда возникают, если эмоции заводят нас не туда.
Ни один биологический вид не статичен, и наши древние предки со временем стали более социальными, а наше эмоциональное устройство эволюционировало так, чтобы соответствовать существованию, в котором больше близости между индивидами, – и обслуживать его лучше. В нашем эмоциональном репертуаре возникли новые, более сложные слои, связанные с человеческими взаимодействиями и общественными нормами приверженности, искренности, взаимности[77]. Это так называемые социальные эмоции, в том числе – вина, стыд, ревность, негодование, благодарность, восхищение, сопереживание и гордость.
Негодование, например, зачастую возникает, когда человек наблюдает, как при нем нарушают общественные нормы. Благодарность и восхищение рождаются, если кто-то этим общественным нормам подчиняется – или даже превосходит их. Ревность и стыд, судя по всему, появляются потому, что по мере развития человеческого общества способность отдельного человека физически защищать свои интересы стала ключевой в поддержке положения и потенциала воспроизводства. Если партнерша самца оказалась ему неверна и про это узнавали окружающие, возрастала вероятность того, что соплеменники усомнятся в способностях самого самца – репродуктивных или иных. Мужские системы ревности и стыда развились для того, чтобы вынуждать представителей нашего вида не допускать подобных исходов, тогда как сильная нужда в привязанности сложилась у самок из-за их социальной роли – самке важно было отыскать самца, приверженного именно ей, который поможет растить их общее потомство.
Джонатан Хайдт, ныне преподаватель этики лидерства в Нью-Йоркском университете, построил карьеру на изучении связей между нравственным суждением и эмоцией. Одна из наиболее известных его работ, процитированная в научной литературе более семи тысяч раз, озаглавлена так: «Эмоциональная собака и ее рациональный хвост». В этой главе я показываю, как наши мысли, расчеты и решения, кажущиеся на первый взгляд рациональными, неразрывно переплетены с нашими эмоциями, которые – обычно закулисно – воздействуют на наши рассудочные расчеты и меняют их. Хайдт заходит еще дальше: он утверждает, что эмоция – а в особенности эмоция социальная – направляющее начало нравственного суждения, а также других мыслительных процессов.