Сейчас, когда я пишу это, моя мама, передвигающаяся теперь на кресле-каталке, живет в интернате для пожилых. Несмотря на то что ей почти сто лет, она в добром физическом здравии, однако сознание ее уже несколько лет притупляется. Она по-прежнему узнаёт меня и родню, и с ней можно поболтать о моем детстве, однако если попросить ее сложить девять и три, она не справится. Если попросить ее выбрать один из двух съедобных предметов, она вряд ли сумеет определиться (если только не предложить ей шоколад). Не ответит она и на вопросы, кто нынче президент или в какой стране она находится. И вместе с тем, стоит мне прийти за ней, она может тут же поинтересоваться: «Что тебя тревожит?» или «Что тебе не дает покоя?» И она всегда права. Это поразительно до жути: наш эмоциональный интеллект сидит в нас так глубоко, что отказывает нам едва ли не последним.
«Эмоциональный интеллект» – понятие, столь полно вошедшее в язык, что нам кажется, будто оно существовало всегда, однако возникло оно лишь в 1990 году с подачи двух психологов – Питера Саловея из Йеля и Джона Майера из Университета Нью-Хэмпшира, о которых я говорил во введении. Как они писали в начале своей первой ударной статьи на эту тему, в ней «задаются рамки эмоционального интеллекта – набора навыков, которые гипотетически способствуют точной оценке и выражению эмоций и у самого носителя, и у окружающих, действенной регуляции эмоций у себя и других, и применению чувств в мотивации, планировании и достижению целей в жизни»[128].
«Не оксюморон ли это – “эмоциональный интеллект”?» – задавались они вопросом. Вопрос вполне естественный, поскольку, как мы уже говорили ранее, в западной мысли эмоция традиционно считается тем, что возмущает рациональную умственную деятельность, а не содействует ей. До недавнего времени было принято считать, что какие бы то ни было рациональные способности, отражаемые коэффициентом интеллекта (IQ), и представляют интеллект, а все прочее не имеет отношения к делу. Однако Саловей и Майер заметили верно: эмоции и рациональность невозможно разделить, а те, кто более прочих преуспевают в обществе, зачастую наделены высоким эмоциональным интеллектом. Осознали они и то, что, напротив, многие сильнейшие интеллектуалы в деловой среде и обществе, располагающие низким эмоциональным интеллектом, нередко сталкиваются с трудностями.
Возьмем, к примеру, эксперимент 2008 года, проведенный Эдамом Галински из Келлоггской школы управления в Северо-Западном университете и тремя его коллегами. Ученые пригласили студентов, изучающих деловое администрирование, поучаствовать в инсценировке переговоров о продаже бензоколонки[129]. Исходно разговор был организован так, чтобы самая высокая цена, по какой покупателям позволялось приобрести собственность, была ниже той, по какой продавцам позволено было уступить. Однако обсудить предстояло не только цену: и у покупателя, и у продавца существовали и другие интересы, которые, если хорошенько их обдумать, могли привести к сделке, способной устроить обе стороны.
Перед началом переговоров одной трети испытуемых выдали общие инструкции, второй трети предложили вообразить, что вторая сторона думает, и наконец, третьей группе велели представить, что вторая сторона чувствует. Те, кто сосредоточивался на мыслях или чувствах другой стороны, с гораздо большей вероятностью заключали сделку, чем те, кто не сосредоточивался. Переговоры – всего лишь одна ниша экосистемы делового мира, однако за последние десятилетия ученые обнаружили, что предприниматели, способные понимать чувства других людей, преуспевают в управлении, кадровых вопросах, лидерстве и многих других аспектах своего дела.
Зачастую его недостает, однако эмоциональный интеллект важен даже в науке, поскольку провести хорошее исследование – увы, лишь первый шаг к успеху в среде с такой высокой конкурентностью. Ныне, в условиях взрывного увеличения количества производимого научного материала, способность обращать внимание коллег к своей работе и привлекать их к ее пониманию нередко в той же мере важно, как сами ваши способности к науке в чистом виде.
Те, кто не умеет отыскивать общую волну с другими людьми, с трудом заводят друзей. Такие люди, например, совершенно не замечают социальных сигналов и продолжают говорить даже тогда, когда собеседник желает завершить беседу или вступить в нее и отозваться на сказанное; бывает и так, что они реагируют несообразно, когда другой человек излагает что-то эмоционально заряженное. Эмоциональный интеллект столь важен для нашего биологического вида, что проявляется в детях уже к двум годам или даже раньше. Малыши этого возраста, заметив, что кто-то в семье расстроен, стараются помочь или сами разражаются слезами.
Так же как эмоциональные состояния влияют на то, как у нас происходит обработка информации, влияют они и на наше общение. Именно эмоции действуют как смазка наших разговоров и позволяют соотноситься друг с другом и понимать желания и нужды окружающих. Всякий раз, соприкасаясь с кем-то, мы шлем эмоциональные сигналы, а их распознавание – сумма процессов и сознательных, и бессознательных. Те, у кого эмоциональный интеллект высок, знают, как следить за собственным выражением эмоций и подстраиваться под реакции окружающих. Эти люди осознают и сигналы, которые шлют сами, и получаемые сигналы, что позволяет им общаться гораздо действеннее. Тех, кто особенно поднаторел в таком распознавании и в установлении связей с окружающими, мы считаем харизматичными личностями. Хорошие вожаки способны общаться не только с горсткой людей в своем непосредственном окружении, но и с большими собраниями людей, и лично, и даже по телевизору.
Люди не только благословлены способностью улавливать сигналы, исходящие от собратьев-людей: мы хотим, чтобы другие нас понимали[130]. Исследования показывают, что от 30 до 40 % разговоров между людьми касаются их личного опыта и взаимоотношений. В социальных сетях 80 % постов посвящены непосредственному текущему опыту пользователей. Более того, в одном гарвардском исследовании 2012 года ученые попросили участников поговорить о себе или о других, при этом мозговую деятельность участников отслеживали посредством фМРТ. Ученые обнаружили, что рассказ о себе активирует участки мозга, связанные с вознаграждением и удовольствием, значительно сильнее, чем рассказ о других людях.
В другом эксперименте участникам представили анкету из 195 вопросов и сказали, что за ответ на каждый вопрос им будет выплачено по нескольку центов. Вопросы были трех категорий – об участнике, о третьем лице или об отвлеченном факте, и перед каждым вопросом участнику позволяли выбрать категорию. Когда денег за ответ на вопрос из любой категории предлагали одинаково, участники примерно две трети вопросов выбирали из категории «о себе». А когда оплата между категориями разнилась, вопросы о них самих участники все равно выбирали чаще, даже если в сумме зарабатывали на этом меньше, чем если бы выбирали всегда из той категории, где оплата выше всего. Ученые пришли к выводу, что люди «готовы отказаться от денег» ради возможности поведать что-то о себе.
Мы вид общественный. Мы существуем не поодиночке, а как часть общества. Когда стая птиц меняет направление полета, никакой ведущей птицы, сообщающей остальным, что делать, нет: птицы действуют согласованно посредством врожденной связи психик – все настроены друг на друга. Верно это и для нас. Мы все взаимосвязаны, и эти связи возникают благодаря нашим эмоциям.
В то недолгое время, которое я провел в мире предпринимательства, у меня было две начальницы, обе – исполнительные вице-президентши компании. Первая искренне пеклась обо всех в своем отделе, умело прочитывала эмоции и откликалась сочувственно и созидательно. Ее подчиненные отвечали ей преданностью и готовы были дополнительно усердствовать ради нее. Когда она уволилась, моей начальницей стала женщина, совершенно глухая к тому, что чувствуют окружающие. На одной встрече она, произнося вдохновляющую речь, сказала, что ее цель – добиться таких прибылей по нашей группе, чтобы ее годовой бонус преодолел отметку в миллион долларов. Никому неохота переусердствовать ради такой цели, и боевой дух команды – а также прибыли – рухнули. В психологической литературе человек, понимающий, что думает или чувствует другой, называется perspective-taker[131]. Те, кто наделен умением посмотреть на ту или иную ситуацию глазами другого человека, способны гладко прокладывать путь в нашем коллективном эмоциональном полете, находить равновесие между состязанием и сотрудничеством. Тем же, кто на это не способен, несколько труднее. Способность взглянуть на мир с точки зрения других – важный социальный навык, ключ к харизматичности, силе убеждения и успеху во многих областях, и профессиональных, и личных.
Глава 6. Мотивация: «хочу» и «нравится»
В течение примерно одного года Клару Бейтс, молодую мать из английского Дерби, выселили из двух съемных квартир – и все из-за того, как вела себя ее дочурка Фарра[132]. Арендодатели Бейтс тревожились по понятной причине: Фарра ела ковры и покрытие стен. Бейтс впервые обнаружила эту беду, когда начала приучать Фарру к горшку и сами-понимаете-где обнаружила странные вкрапления. Так Бейтс поняла, что кромка у ковра неровная не из-за естественного износа. То же касалось и липучек у дочки на ботинках.
Поведение Фарры – не исключительная редкость. Все люди, поглощающие странные субстанции, страдают от болезни, именуемой «пикацизм»: впервые в медицинской литературе ее описали в 1563 году[133]. Название происходит от латинского слова, означающего «сорока», это умная птица из семейства врановых, практически всеядная – в пищу ей годятся семена, фрукты, орехи, ягоды, пауки, насекомые, яйца других птиц, птенцы, крольчата, оставленный на улице корм для домашних питомцев, случайный мусор. Для сорок такое пищевое поведение нормально. Однако для людей это, очевидно, не так.