Купидон же в самом прекрасном расположении духа шагал во дворец вслед за Ахатом и нёс дары для Дидоны. Они пришли как раз вовремя, к началу пира. Дидона заняла место во главе стола на своём царском золотом ложе, убранном коврами. На пурпурных покрывалах рядом с ней возлежал Эней и по сторонам от них другие троянцы. Слуги подали воду для умывания и мягкие полотенца. Пятьдесят рабынь принесли в пиршественный зал угощения и зажгли благовония. Сто рабынь и столько же рабов расставили по столам блюда и чаши. На украшенных резными узорами ложах лежали многочисленные гости. Все дивились богатым дарам, разглядывали золотой плащ и шафрановое покрывало, смотрели на Энея и его мнимого сына. Пристальнее всех смотрела и никак не могла насмотреться несчастная царица: она уже была обречена. Купидон некоторое время был с Энеем и обнимал его за шею, только чтобы насытить отцовскую любовь, а потом поспешил на руки к царице. Та прижимала к себе чудесного мальчика и ласкала его, не зная, что на коленях её могущественный и безжалостный бог. Он же, помня наказ матери, незаметно насылал на неё свои чары, чтобы она забыла о погибшем муже и её сердце освободилось для новой любви.
И вот пир окончен. Рабы проворно унесли столы и принесли крате́ры – большие чаши для смешивания вина. Кубки наполнялись до краёв, шум голосов разносился по чертогам, повсюду были слышны радостные восклицания. С золотых потолков свисали лампады и наполняли залу светом, разгоняя ночую тьму. Царица велела подать золотую чашу, украшенную драгоценными камнями, которая принадлежала ещё её отцу, и наполнила её вином, не разбавляя. Гости умолкли.
– О Юпитер, – сказала она, – ты сам установил законы гостеприимства! Сделай же так, чтобы этот день принёс радость и троянцам, и тирийцам! Пусть память об этом дне сохранят потомки! О благая Юнона и ты, Вакх, отец вина, пребудьте сегодня с нами! Вы же, мои гости, наслаждайтесь пиром!
Она выпила из золотой чаши, её наполнили снова, вслед за ней выпил её военачальник, а за ним и остальные знатные гости. Взял в руки золотую кифару Иопад, который учился игре у самого великого Атланта. Он пел о ходе Луны и Солнца, о происхождении людского рода и о появлении животных, о том, откуда взялись дождь и звёзды. О созвездиях Гиад, о звезде Арктур, о Большой и Малой Медведицах, а также о том, почему так короток зимний день и почему не спешит опуститься на землю летняя ночь. Тирийцы и тевкры рукоплескали Иопаду.
Так, среди шумных гостей, коротая ночь в беседах, несчастная царица Карфагена долго впитывала яд Купидона. Она расспрашивала Энея о Приаме и о Гекторе, какие доспехи носил Мемнон, что за кони были у Диомеда и каков был Ахилл.
– Но, – сказала она, – расскажи нам по порядку о злодеяниях данайцев, о бедах твоего народа и обо всём, что с вами приключилось. Ведь уже седьмой год вы скитаетесь по бескрайним морям и по всем концам земли.
Книга вторая
Гости смолкли и приготовились слушать. Приподнявшись на своём ложе, Эней проговорил:
– Царица, ты просишь меня воскресить в памяти те ужасные дни. Невозможно без слёз вспомнить о былом величии царства Приама! Несчастная судьба судила мне собственными глазами видеть, как, сокрушённая коварством данайцев, Троя пала. Кто мог бы сдержать слёзы, рассказывая об этом, – будь он даже воином из стана Ахилла с Улиссом? Росистая ночь покидает землю, звёзды гаснут на небосводе и зовут ко сну, да и сама душа моя бежит памяти о тех ужасных событиях. Но если так сильно ваше желание услышать короткий рассказ о последних днях Трои, я начну.
Мы разбили данайцев в битвах, и удача отвернулась от них. После многолетней осады их вожди сделали вид, будто собираются покинуть наши берега, и стали строить исполинского деревянного коня. Конь был прекрасен – сама Паллада своим искусством помогала обшивать его бока резной елью. Они распустили слух, будто строят его во исполнение обета, данного богине, но это была ложь – в его деревянной утробе они спрятали избранных по жребию воинов, снаряжённых и вооружённых до зубов.
Есть недалеко от Трои остров Тенедос; до войны то был богатый и изобильный край, а теперь там лишь пустынные берега и одичалая бухта – в неё-то враг и отвёл свои корабли, а мы, не веря своему счастью, решили, будто он ушёл в Микены! Радостно распахнув ворота, мы высыпали за стены поглядеть на брошенный лагерь и не могли нарадоваться. Вот здесь была стоянка долопов, тут со своим войском стоял Ахилл, здесь – вражеский флот, а там шли кровопролитные битвы. Но больше всего все удивлялись громадному коню – погибельному дару. Тимет, из злого ли умысла, или по наивности, предложил забрать коня в город. Капис и другие, поосмотрительнее и поосторожнее, предлагали сбросить коня в море, сжечь его или по крайней мере пробить его бока и посмотреть, что у него внутри. Начался спор.
Тогда с крепостного холма спустился в сопровождении толпы горожан жрец Нептуна Лаокоон. Он прокричал нам:
– Несчастные, вы обезумели! Поверили, что враг отплыл? Что данайцы могут обойтись без всякого обмана? Или вы не знаете хитрого Улисса? Либо в этих досках спрятаны ахейцы, либо они построили этого коня, чтобы с высоты наблюдать за нашими домами, – не верьте коню, тевкры, в нём обман и предательство! Чем бы ни был этот дар, бойтесь данайцев, дары приносящих!
Проговорив это, он со всех сил метнул в коня своё тяжёлое копьё – и когда оно впилось в деревянный бок, задрожав, то породило глухой гул в его внутренности. Если бы не воля богов и не ослепление нашего разума, мы бы взломали аргосский тайник, Троя не пала бы, и крепость Приама до сих пор гордо стояла бы на холме.
Вдруг мы увидели, как толпа пастухов с криками ведёт к нам связанного юношу. Только много позже мы поняли, что он сдался им по собственной воле, подстроил собственное пленение, чтобы либо погибнуть от наших рук, либо преуспеть в коварстве и открыть Трою для ахейцев. А тогда мы поспешили к нему – всем не терпелось посмотреть на пленника и бросить ему в лицо насмешку. На какие только хитрости не способны данайцы! О царица, посуди сама об их коварстве!
Наш безоружный пленник стоял на виду у всей толпы, он медленно обвёл нас взглядом и начал говорить:
– О горе мне! Нет ни земли, ни моря, которые дали бы мне приют! Какая участь ожидает меня? Я отвергнут данайцами, нет мне больше места в их рядах – но вот и дарданцы исполнены гневом, жаждут моей крови и требуют казнить меня!
Мы были тронуты слезами юноши и попросили его рассказать, кто он, откуда, какие вести принёс нам и что толкнуло его сдаться в плен.
Обратясь к Приаму, он начал так:
– Тебе, царь, я открою всю правду, ничего не утаив! Да, я грек из Аргоса и сразу признаюсь в этом – ибо если судьба судила мне стать несчастливым, то сделать меня бесчестным лжецом не в силах даже она! Верно, ты слыхал о Паламеде, сыне Бела, славном и мудром воине, которого подлые пеласги облыжно обвинили в измене за то, что он призывал прекратить войну. Моё имя Синон, и я был ему родственник. Наш род небогат, но пока Паламед был жив, мы пользовались пусть малыми, а всё же славой и почётом. Когда же коварный Одиссей сжил со света нашего покровителя – вам, троянцы, известна эта печальная история, – в сердце моём поселилось горе и разум мой омрачила скорбь. Питая гнев за безвинно казнённого Паламеда, я не смолчал и во всеуслышание грозился отомстить за родственника, если только боги судят мне возвратиться в Аргос живым. Эти мои безрассудные речи вызвали злобу Улисса. С той поры он стал искать случая извести меня и не успокоился, пока вместе с Калхантом…
Тут Синон остановился и воскликнул:
– Но что толку ворошить прошлое? Зачем медлить? Ведь ахейцы все на одно лицо для вас и все до единого враги. Довольно вы узнали обо мне, а посему – приступайте к казни! Одиссей жаждет этого, и Атриды щедро заплатят вам за мою смерть!
Но мы хотели узнать больше о судьбе несчастного и, не заподозрив обмана, просили его продолжать. Дрожа от притворного страха, пленник продолжил:
– Все чаще данайцы, устав от многолетней войны, стали задумываться о том, чтобы отступиться от Трои и вернуться домой. О, если бы мы так и сделали! Но свирепый Австр и бушующие в эфире грозы мешали нам покинуть пергамские берега. Даже после того, как мы воздвигли здесь исполинского коня, бури не прекратились, а только, наоборот, обрушились на море с новыми силами. Тогда мы послали Эврипила вопросить оракула, как нам быть, и ответ Феба был печален.
«За то, чтобы смирить ветры и благополучно отплыть к берегам Трои, вам пришлось заплатить кровью невинной девы. Кровью же должны вы заплатить и за возвращение, принеся в жертву бессмертным богам юношу из своих рядов».
Едва прозвучал ответ оракула, по нашим рядам прошёл трепет и у каждого воина замерло в груди сердце. Кто обречён на смерть? Кого из нас выбрал Аполлон? Все молчали, и тогда Одиссей выволок на середину круга Калханта, пророка богов, громким голосом требуя, чтобы тот назвал имя назначенного на жертву. О, коварный итакиец уже тогда готовил свою месть!
Десять дней Калхант оставался нем и скрывался, чтобы своими словами не обречь никого на смерть. Наконец он прервал своё молчание, но к этому времени меж ним и Улиссом уже был уговор – и понуждаемый его криками, как бы против своей воли, он указал на меня!
Тогда войско успокоилось. Ведь когда смерть грозит каждому, все трепещут от страха, но, когда жертва назначена, каждый утешается тем, что жребий выпал не ему. Меня стали готовить к обряду: будто жертвенному быку, посыпали голову мукой пополам с солью и обернули её тугими повязками.
Признаюсь вам, что я вырвался, порвал путы и убежал. Я прятался от смерти в густых тростниках и на болотных озёрах, ожидая, пока, подняв тугие паруса, ахейцы покинут берег, надеясь, что боги всё же позволят им сделать это.
Что ж, теперь у меня больше нет надежды ни увидеть родину, ни обнять родного отца, ни приласкать своих малюток сыновей. С ужасом думаю я о том, что, желая отомстить за моё бегство, ахейцы выместят на них свою зло