– О юноши, ваши сердца пылают напрасной храбростью! Вы готовы идти на битву бок о бок с тем, кто уже решился на всё, но исход известен вам заранее! Боги, чьей волей стояла наша держава, покинули свои алтари и храмы и оставили нас! Что ж, если так, пусть мы погибнем в бою, но будем защищать пылающий город! Для побеждённых есть одно спасение – не думать о спасении!
Я зажёг их сердца яростью, и словно стая хищных волков, гонимых неутолимым голодом, пока щенки ждут их в своих норах, мы двинулись вперёд по тёмным улицам прямо в центр Трои – навстречу верной гибели, сквозь лес вражеских копий. Кто сможет рассказать об ужасах той ночи? Найдётся ли у смертного достаточно слёз, чтобы оплакать страдания тевкров? Древний град рушился на наших глазах. По улицам, в домах и в дверях храмов лежали груды бездыханных тел – вперемежку побеждённых и победителей. Всюду мы видели смерть, ужас и скорбь – мир не видел ещё подобной кровавой резни!
Первым, кого мы встретили, был Андрогей со своим отрядом. Обознавшись, он принял нас за своих соратников и обратился к нам с приветственными словами:
– Торопитесь, друзья! Пока вы медлите в праздности, пылающий Пергам разносят без вас! Трою уже грабят, а вы только сейчас спускаетесь с кораблей!
Так он сказал, но не услышал в ответ ни радостных криков, ни ободряющих речей – и тогда он понял, что стоит, окружённый врагами. Он тотчас отпрянул в изумлении, будто тот, кто в колючем терновнике нечаянно потревожил змею и бежит прочь при виде свирепого гада, поднявшего свою раздувающуюся шею. Обуянный страхом, Андрогей стал отступать, но мы шли на него сомкнутыми рядами, и Фортуна была на нашей стороне: мы смяли врага и напоили свои клинки горячей кровью. Тогда, ободрённый мимолётным успехом, воспрял духом Кореб и сказал нам:
– Друзья, сама Фортуна указывает нам путь к спасению, последуем же за ней! Обменяем наши щиты на щиты поверженных врагов и приладим к нашим доспехам данайские знаки! В битве с врагом хитрость нужна так же, как и храбрость. Недруг сам даёт нам оружие против него!
Сказав это, он надел косматый шлем поверженного Андрогея, взял его щит и аргосский клинок. То же сделали Рифей, Димант и другие юноши. И пусть боги не благоволили нам, но мы рыскали по тёмным улицам в поисках врагов, смешивались с их толпами, и многих данайцев в ту ночь мы отправили в мрачную обитель Орка. Враг в постыдном смятении бежал от нас – кто стремился обратно к кораблям, на безопасный берег, а кто спешил снова укрыться в деревянной утробе исполинского коня.
Но что значат доблесть и отвага, если против тебя сами боги!
Вдруг мы увидели, как из храма Минервы греки тащат Кассандру, царскую дочь. Глаза её в мольбе были подняты к небу, руки связаны, и на плечи падали распущенные волосы. Кореб не мог вынести этого зрелища – разъярившись, он бросился на верную погибель прямо в гущу врагов. Сомкнутым строем двинулись мы вслед за ним. Тогда греки с высокой крыши храма стали осыпать нас копьями, и началась страшная бойня: сражённые копьями, один за другим падали на землю и тевкры, и данайцы, ведь на нас были их доспехи и шлемы. На крики сбежалось ещё больше врагов. Спеша защитить добычу, отбить обратно царскую дочь, примчались Агамемнон, Менелай и Аякс, ведущий за собой грозное войско долопов. Так, когда начинают спорить друг с другом встречные ветры, Нот с Зефиром и Эвр, что гонит коней Зари, начинается буря, и стонут леса, и старец Нерей своим трезубцем до глубин вспенивает морские волны. Даже те греки, которых в непроглядной тьме нам удалось перед тем разогнать и рассеять по городу, ободрённые, снова сбегались со всех сторон, но наши подложные щиты и доспехи более не могли их обмануть, они узнавали нас по выговору.
Враг задавил нас числом. Первым, прямо у подножия алтаря копьеносной богини, сражённый рукой Пенелея, пал Кореб. Пал и Рифей, что слыл справедливейшим из тевкров – увы, боги не были к нему справедливы! Пали Гипанид и Димант – их в неразберихе битвы поразили свои же, троянцы. Панфа, жреца, не спасли ни его благочестие, ни священные повязки Аполлона.
Слушай же, царица! Пламя, в котором погибла Троя, и пепел её пожарища да будут мне свидетелями – я не бежал от данайских копий, не искал спасения от грозной участи и готов был пасть вместе с другими, но рок не судил мне погибели, готовя мне иную участь. Вместе с престарелым Ифитом и Пелием, который истекал от раны, нанесённой Улиссом, мы вырвались из кольца врагов и устремились к дому Приама, куда влекли нас новые крики и шум битвы.
У царского чертога шёл такой бой, будто больше нигде уже не осталось греков и все они, никем более не сдерживаемые, стеклись сюда. Одни рвались в двери, прикрывая головы щитами, другие по приставным лестницам взбирались всё выше, уже хватаясь руками за кровлю. Защитники рушили на них сверху черепицу, в последний свой час надеясь хоть таким оружием защититься от неминуемой смерти. Кто вырывал со своих мест тяжёлые золочёные балки и катил их на головы врага, а кто стоял, обнаживши мечи, в дверях, готовясь принять последний бой. Мы воспряли духом и поспешили к царским чертогам, чтобы влиться в ряды защитников.
Позади дворца был потайной ход, который вёл через все покои Приама. По нему когда-то Андромаха, несчастная мать, любила ходить в одиночестве, когда на руках носила к деду младенца Астианакта. Я проник во дворец через этот ход и взбежал на крышу, откуда тевкры метали вниз копья, не причинявшие врагу никакого вреда. С краю дворца была пристроена башня, поднимавшаяся до звёзд, – с неё мы когда-то обозревали всю Трою, наблюдали за данайскими кораблями и за их лагерем на берегу. Мы обступили эту башню, железными орудиями расшатали её основание и с грохотом обрушили на вражеский строй, похоронив под обломками множество греков, но те подступали всё новыми и новыми колоннами, щитами защищаясь от града камней и копий.
Внизу, на пороге царского дворца, ярился Пирр, сын Ахилла, Неоптолем – ещё одно его имя. Доспех его ярко сверкал медью в свете пожара. Так весной, напитавшись ядовитыми травами, выползает из-под земли, где держали её холода, змейка, когда она сбросила старую кожу и блестит новой, и изгибает скользкую спину, и поднимает голову к жаркому солнцу, и в пасти её дрожит раздвоенное жало. Рядом с ним бились великан Перифант, и Автомедонт, возница Ахилла, и с ними всё громадное войско, которое привёл с собой со Скироса Пирр. Все они, обступив дворец, метали на крышу зажжённые факелы и рвались в двери.
Сам Пирр громадным топором рубил обитые медью доски и прорубил дверь насквозь – будто раскрытой пастью зияла прореха, и сквозь неё греки уже видели внутренние покои, палаты наших древних царей, а в них – людей с оружием, стоявших в обороне.
Дворец полнился смятением и горестными криками, по гулким чертогам разносились женские вопли. Объятые ужасом, бродили по комнатам матери и жёны, своими руками держа двери и покрывая их поцелуями. Но натиском и яростью Пирр был подобен своему отцу – любые запоры и стражи были бессильны перед ним. Когда ворота дворца снесли тараном и дверь упала, сорвавшись с шипов, ничто более не могло удержать данайцев – они вломились внутрь, раскидав защитников, и разлились по дворцу, словно вода. В бешеном пенном потоке волн, бурным натиском прорвавшем плотину и заливающем луга и нивы, уносящем скот прочь вместе со стойлами, было бы меньше силы. Я сам видел разъярённого Пирра и обоих Атридов, видел Гекубу в окружении ста дочерей и невесток, и старика Приама, когда он своей кровью заливал алтарь со священным огнём. Полсотни брачных покоев, что были надеждой на обильное потомство, двери, украшенные трофейными щитами и варварским золотом, – всё было разрушено, и лишь то немногое, что пощадило всепожирающее пламя, досталось данайцам.
Но ты, о царица, спросишь о Приаме, какова была его участь? Видя, что в его разрушенный город входит враг, что врата царских палат взломаны и что его собственный дворец занимают данайцы, старец, давно уже отвыкший от битв, облачил своё бессильное тело в доспехи, взял дрожащими руками меч и в поисках смерти устремился к вражьим полчищам.
Во внутреннем дворе дворца, в самом его сердце, под открытым небом стоял большой алтарь, и над ним рос старый густой лавр, укрывая своей тенью и алтарь, и пенатов. Там в тщетной надежде спастись жались друг к другу и обнимали статуи богов Гекуба с дочерьми – будто белые голубки, трепещущие при приближении чёрной бури. Увидев мужа в доспехе, который был бы уместен лишь на юноше, Гекуба сказала:
– Бедный Приам, что за фантазия заставила тебя взять оружие? Куда идёшь ты? Нет, такое подкрепление не спасёт нас, и не таких воинов требует время! Даже если бы здесь был мой Гектор!.. Иди же сюда, и либо этот жертвенник защитит нас своей святостью, либо мы погибнем вместе!
Сказав так, Гекуба привлекла к себе старца и усадила его рядом с собой.
И случилось так, что в ту же минуту, ускользнув от резни, учинённой Пирром, во дворе появился Приамов сын Полит. Раненый, он летел между вражеских копий по колоннадам, по опустевшим залам, а за ним, разъярённый уже пролитой кровью, нёсся Пирр, и казалось, вот-вот или схватит его, или настигнет копьём. Полит же, истекая кровью, добежал до отца с матерью, упал перед ними наземь и испустил дух у них на глазах. Тогда Приам, хотя смерть уже занесла над ним свою руку, поднялся и в гневе так обратился к Пирру:
– За твоё чёрное злодейство и за преступную дерзость да покарают тебя боги! О, если только справедливые небеса ещё карают преступивших их законы, они достойно отплатят тебе за то, что заставил отца быть свидетелем гибели сына, за то, что запятнал взор старика этим страшным зрелищем. Не таков был Пелид! Тот преклонил слух к слезам молящего и не попрал чести, когда отдал своему врагу тело его сына для погребения, а после отпустил невредимого восвояси. Нет, ты лжёшь, будто Ахилл был тебе отцом!
С этими словами старец занёс копьё в слабосильной руке и метнул его в Пирра, но оно лишь застряло в меди щита, не повредив его. Тогда Пирр так ответил царю: