Изначальная двухчленность соссюровской лингвистической мысли (невероятно продуктивное противопоставление langue и parole так же, как и противопоставление произвольности и мотивируемости), будучи воспринята формалистами и структуралистами, сначала приводит к дихотомически ориентированным концепциям, например к построению таких оппозиций, как «маркированный — немаркированный» в фонетике Романа Якобсона, или к противопоставлениям парадигмы и синтагмы, подобия и смежности, селекции и комбинации, также используемым Якобсоном в его лингвистической поэтике[247]. Такие предпочитаемые формалистами оппозиции, как норма/отклонение, поэтический язык / повседневная речь или различение синхронии и диахронии, а также такие понятия, как двойственный знак и двойная структура, оказали колоссальное влияние на структуралистскую мысль. Однако уже дихотомически ориентированный структурализм допускал и троичные модели: даже в двухчленной семиотике такого последовательного «дихотомика», как Якобсон, встречаются трехчленные соотношения. Его таблицы фонем оказываются треугольниками. В его «Фонологии и фонетике» (1956), описывающей типы признаков и отличительные признаки, в главе «Фонетический порядок» фонетические отношения между соответственно двумя членами оппозиции показаны при помощи треугольников. Речь идет о «первичном треугольнике», который делится на «консонантный» и «вокалический».
Однако речь здесь идет о построении оппозиционных отношений, описываемых соответственно между двумя элементами (например, интонационная оппозиция), фонема а противопоставляется смычным p (лабиальная/губная) и t (дентальная/зубная). Обе смычные фонемы противопоставлены друг другу. Это первичный треугольник, который разбивается на консонантный и вокалический, для чего вводится противопоставление двух чередующихся гласных, выступающих в оппозиции к а. К согласным добавляется заднеязычная смычная k. Таким образом изначальный треугольник делится, по Якобсону, на две самостоятельные двухмерные схемы, на консонантный и вокалический треугольники[248].
Обсуждение позиции Якобсона не является целью настоящей статьи, здесь хотелось бы лишь подчеркнуть, что именно треугольник призван у него графически зафиксировать фонемные соотношения. Таким образом, треугольник вновь выполняет у него упомянутые выше функции процесса познания и репрезентации.
В своей модели, выделяющей шесть функций языка, Якобсон вновь обращается к принципу триады. Опираясь на триаду Карла Бюлера: функция выражения (экспрессивная), функция призыва или обращение (апеллятивная), функция представления (репрезентативная), Якобсон дополняет ее функциями: установления контакта (фатической), металингвистической и поэтической.
Однако и столь важные для литературоведения дихотомии Якобсона, на которых основан его тезис поэтичности, представления о двух полюсах языка, связанных с подобием и смежностью (метафорой и метонимией), могут быть истолкованы при помощи таинственного Третьего[249].
Как было сказано выше, многие научные дисциплины, уходящие корнями в Античность, подчинены представлениям о троичности. В науках, относящихся к языку, ею является риторика, система которой определяется тройными фигурами: три функциональных типа речи (genera dicendi): совещательный (склоняющий или отклоняющий), судебный (обвинительный или защищающий), торжественная, или церемониальная (хвалебная или порицающая); три стиля речи (genera elocutionis): высокий, средний, низкий; три способа речевого воздействия: probare, movere, delectare. Риторическое описание создания теста (речи) включает проецирование трех регистров правил: inventio, dispositio и elocutio — и подразумевает, таким образом, трехсоставную модель текста, в которой различаются семантический, синтаксический и прагматический уровни.
Трихотомия учения о стилях имеет особенно далеко идущие последствия. Трехчленность как организационный принцип античного учения о стилях связана с самыми разными критериями: географическими, социальными, эстетическими, функциональными. Эти критерии могут иметь разное значение для троичных определений и их иерархического упорядочения. Происходит объединение географической и эстетической плоскости, которое, исходя из «идеального стиля», а именно — аттического, понимаемого как краткий и ясный, выделяет два других, географически маркируемых стиля: азианский (цветочно-вычурный) стиль и родосский стиль (средний между аттическим и азианским).
Притязания учения о стилях на всеобщую значимость выражаются в объединении лингвоэстетических и функциональных критериев, которые приспосабливаются к внеязыковой классификационной схеме, основанной на представлении о трех категориях объектов: высшей, средней и низшей, каждой из которых соответствует свой языковой стиль. Эти притязания также нашли свое выражение в оказавшем большое влияние на всю средневековую традицию риторики и поэтики колесе Вергилия (rota Vergilii)[250]. Колесо Вергилия (образцом для которого служат три регистра творчества Вергилия: Буколики, Георгики, Энеида) представляет собой попытку упорядочения социокультурного контекста со всеми его проявлениями в одном семиотическом единстве, а именно — в ряде связанных между собой типов производства смыслов, охватывающем стили, жанры и сословия (пастухи, крестьяне, воины), а также включающем в эту схему и созданные в определенных жанрах и стилях реалии (виды деревьев, населенные пункты, утварь, животных). Еще одной особенностью данной классификации является связь отдельных стилей с определенными стилистическими приемами, оказывающими эстетическое воздействие в иерархической последовательности (слабая, средняя и высокая степень украшения, соответствующие уровни остранения). Иерархический порядок триады стилей также обоснован и возможностью оценки силы выразительности для различных речевых задач. Мы имеем здесь дело с оценкой, которую определяют эстетические нормы. Grande, sublime, amplum genus dicendi, — summissimum, tenue genus dicendi, — mediocre, moderatum, medium genus dicendi — понятия, отражающие данное представление о порядке, а также содержащие ясные указания относительно конкретных стилистических приемов.
Учение о трех стилях основано на условном соглашении, возникшем в частной речевой ситуации и ставшем благодаря определенной культурной ситуации центральным элементом европейского языкознания. Каждая система народных говоров и диалектов, стремящаяся к однородности и одновременно к закреплению за своими «языками» нормативных стилистических уровней (высокий, средний и низкий стиль), перенимала и частично ассимилировала наделенное авторитетом Античности учение о трех стилях.
В рамках элокуции (elocutio) встречаются образы и тропы, которые можно истолковать особым троичным способом, несмотря на то что они кажутся поначалу бинарно сконструированными, — это оксюморон, синекдоха, метафора, силлепсис. Переплетенные в оксюмороне крайности, или антонимы, не только отражают друг друга, но и частично включаются друг в друга. Между ними возникает «скользящий» смысл, семантическое колебание, происходящее между положительным и отрицательным полюсами; именно это колебание, или опрокидывание, и привносит, а точнее, создает третий компонент, необходимый при сравнении двух (tertium).
Впрочем, и теория интертекстуальности, связывающая тексты и реалии, вращается вокруг порожденного ею Третьего. Так в силлепсисе, то есть в интертексте, принадлежащем к двум текстам, текстовым системам или жанрам — скрытому и явному, — в ходе контакта рождается Третий[251].
Если некоторые исследователи тропов исходят из скрытой троичной семантики отдельных структур[252], то метрика содержит множество элементов и систем (дактиль, амфибрахий, анапест), чья трехсоставность очевидна и требует соответствующей словесной формы.
Трехступенчатость силлогизма также разворачивается по правилам построения логических выводов и демонстрирует троичную природу умозаключения особенно тогда, когда третий элемент опускается, как в укороченных умозаключениях в enthymema, encheirema и sorites[253].
Однако порядок трехчленных классификаций нельзя свести лишь к умозаключению, поскольку, как было показано выше, в некоторых случаях мы имеем дело с динамическим семантическим процессом, который можно было бы скорее рассматривать как синтез, нежели как разделение, несмотря на то что процессульность позволяет представить поступательное развитие смысла. Логические законы построения умозаключений также мало способны объяснить тройственные антропологические или теологические модели. Трехчленные конфигурации в семиотике, лингвистике и риторике, казалось бы, воспроизводят существующее положение вещей, то есть в определенном смысле служат прототипами, при этом дело, несомненно, не в причинно-следственной связи, а скорее в иерархии или системообразующих критериях упорядочения[254].
Поиски универсального объяснения для троичных структур в конечном итоге не смогут обойтись без метатриадичных умозрений.
Эволюция против истории[255](Оге Ханзен-Лёве)
Без эпиграфа