[307]. Но эта лестница не просто отбрасывается после того, как выполняет свою функцию. У Мандельштама лестница эволюции — в том виде, как ее видел Ламарк, проектируя ее ступени от примитивных первоначал в светлое будущее, — переходит в собственную противоположность, переворачивая движение вспять. И этот переворот возникает именно на вершине прогресса, воспеваемого в послереволюционные времена предвосхищенной утопии, опрокидывающейся назад, после чего не только культура, но и природа как таковая начинает движение в обратном направлении.
В стихотворении «Мастерица виноватых взоров…», написанном год спустя и решившем судьбу Мандельштама, мы находим ясный ответ на вопрос о виновнике произошедшего. Следуя за прогрессирующей регрессией, поэт еще раз обращается к своей музе — поэтической речи, которая как «утопленница» прекращает звучать:
Не серчай, турчанка дорогая…
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария, — гибнущим подмога.
Надо смерть предупредить, уснуть.
Я стою у твердого порога.
Уходи. Уйди. Еще побудь…
На этом противоречии («Уходи. Уйди. Еще побудь…») «речь утопленника» умолкает. В том же году Мандельштама арестовали и на несколько лет отправили в ссылку в Воронеж. В 1938-м последовал очередной приговор, а 27 декабря того же года жизнь Мандельштама была унесена сыпным тифом в одном из лагерей вблизи Владивостока.
На этом магическом моменте — чуть более ста лет после смерти Пушкина — линии эволюции перекрещиваются с линиями истории, и по прошествии уже столь долгого времени нам все еще нужно сделать так много, чтобы распутать нити этого клубка.
Отнесенность поэмы Флоренского «Оро» к трем эпохальным парадигмам: символизм, авангард, соцреализм (попытка прочтения)(Сузанне Франк)
Последний текст Павла Флоренского, поэма «Оро», довольно странный. Поэма была написана им в 1934–1937 годах. Начало работы над ней приходится на пребывание Флоренского на Дальнем Востоке, в поселке Сковородино на Амуре, где он, изгнанник и заключенный, работал на так называемой «Опытной мерзлотной станции» — станции по изучению вечной мерзлоты, относившейся к ведению ОГПУ. Конец был написан уже на Соловках, куда Флоренского переправили в 1934-м, где он — на лагерном заводе йодной промышленности — продолжал заниматься наукой (исследованием добывания агар-агара из водорослей) вплоть до его расстрела в 1937 году.
Нахождение на опытной станции стало для Флоренского временем относительной свободы после месяцев, проведенных в тюрьме. Его семья даже получила разрешение приехать повидаться с ним. Текст поэмы Флоренский по строфам вкладывал в письма ближайшим родственникам — в том числе те, которые он адресовал своему младшему сыну Михаилу. К нему Флоренский и обращается в поэме, ему же она и посвящена. Когда осенью 1934 года Флоренского перевели в лагерь на Соловки (СЛОН), первый вариант поэмы уже был написан. На Соловках Флоренский продолжил работу над частями поэмы, только намеченными в первом варианте.
Характер поэтического повествования Флоренский старается согласовать с посвящением поэмы ребенку: стиль и ритм прозрачны до примитивности, нехитрый сюжет откровенно служит заявленной дидактической цели, простота наводит на мысль о мифе. Реальные отношения отца и сына выступают в виде вымышленной связи учителя и ученика. Действие, стилизованное под поучительную историю на этнографическом материале, изображает историю духовного пробуждения и инициации. Примеры из области географии, этнографии и собственной жизни придают тексту конкретность и наглядный характер. Местом действия выступает «опытная мерзлотная станция» в Сковородино, где Флоренский в 1934 году проводил исследования, а также непосредственно прилегающая к ней местность по берегу Амура, место проживания туземного племени оленеводов — орочей, которые, как объясняет автор, являются родственниками тунгусов; часть сюжета связана со строительством ветки БАМа, дороги, также построенной руками узников лагерей (БАМЛАГ). Протагонист поэмы, Сандро Друдзовский — как и Флоренский, заключенный с грузинскими корнями, — встречает во время одного из своих одиноких походов по тайге Оро, мальчика-ороча, в котором он пробуждает интерес к учебе и тягу к знаниям. Заканчивается история тем, что на опытной станции Сандро открывает перед Оро мир науки. Таков в кратком виде сюжет поэмы.
С точки зрения жанра и принадлежности к определенной эпохе «Оро» представляет собой в высшей степени гибридный текст. Особенно на формальном плане, на уровне стиха, простого, местами однообразного четырехстопного ямба, «Оро» напоминает «Мцыри» Лермонтова, с которым «Оро» на уровне сюжета связывает только мотив инициации, но не меланхолическая интонация, столь характерная для поэмы Лермонтова. В контексте более современной поэзии, «Оро» в одинаковой степени может быть воспринят и как дидактическое послание в стихах, адресованное детям, и как мифопоэтическая поэма в духе символизма, и как образец авангардистского примитивизма, и как просветительский «инициационный нарратив» в духе соцреализма. В конечном итоге, в совокупности всех возможных дискурсивных рамок, будет также правильно расценивать «Оро» как завещание автора. В последующих рассуждениях я хочу пролить свет на вопрос, каким образом поэма Флоренского отсылает ко всем трем эпохальным парадигмам и использует отдельные их составляющие: символизм, авангард и соцреализм.
Символистский подтекст поэмы прежде всего связан с Андреем Белым. Важно иметь в виду, что поэма возникла в том числе под впечатлением от смерти Андрея Белого в январе 1934 года. Флоренский, как я попытаюсь показать, ориентируется, в частности, на те тексты Андрея Белого, которые восходят к 1904 году, когда двух поэтов связывала тесная и чрезвычайно плодотворная дружба. Эстетика поэмы во многом определяется отзвуками этой встречи, состоявшейся тридцать лет назад, когда поэты сообща разрабатывали теургическое понимание фигуры поэта и поэзии.
Ярче всего к давней встрече и диалогу с Белым поэма «Оро» отсылает в развертывании символики «белого» и «льда». В символизме «белый» цвет встречается, в частности, в контексте теургии. Если в лунном мире раннего символизма «белый» и «лед» символизируют смерть и застывание в форме ледяных кристаллов, мифопоэтика Андрея Белого динамизирует и утверждает прилагательное «белый» в качестве символа восхождения и преображения — перехода из земного мира в трансцендентальный. И ранний, и поздний символизм часто конкретизирует «белый» через отсылку ко «льду». Иногда присутствует и дополнительная климатическая и геокультурная (северная) характеристика: у ранних символистов (у Бальмонта), а также в мифопоэтическом символизме (у Андрея Белого — «Первая симфония: героическая, северная»).
На первый взгляд кажется очевидным, что Флоренский в своей поэме обращается к топике русской сибирской литературы: ссыльный Друдзовский предстает в виде одинокого странника, пребывающего в сибирской глуши. Наряду с грузинскими корнями, повествование приписывает ему также и польское происхождение — мотив, связывающий поэму с важными сибирскими текстами более раннего времени, прежде всего Мицкевича и Рылеева. Строки, где говорится о Сандро Друдзовском как о страннике, одиноко бредущем по пустынной, дикой, замерзшей стране, приводят на память поэму Рылеева «Войнаровский», где поэт изобразил судьбу сосланного в Сибирь поляка, сторонника Мазепы.
Флоренский:
Не встретишь здесь ни кротовин,
Ни нор мышиных. Ты один
Скитаешься в стране пустой,
Не видя ни души живой[308].
…
В тайге не слышен птичий грай.
Печален и суров тот край[309].
…
В то время, ношей утомлен,
Тайгой шел странник.
Мирный сон
И отдых не смыкали вежд
Давно.
Печальный, без надежд
В стране пустынной встретить кров,
Он брел…[310]
Устал, измучен, одинок,
Скитаюся, мой путь далек.
Озлоблен, мрачен, грустен, дик.
Да, люди чужды мне…[311]
Рылеев:
Ты видишь: дик я и угрюм,
Брожу, как остов, очи впали,
И на челе бразды печали,
Как отпечаток тяжких дум,
Страдальцу вид суровый дали.
Между лесов и грозных скал,
Как вечный узник, безотраден,
Я одряхлел, я одичал,
И, как климат сибирский, стал
В своей душе жесток и хладен.
Но если у Рылеева в сибирском безлюдье, описанном как холодное царство смерти, встречаются два чужака (Войнаровский встречает Миллера, немецкого историка, изучающего Сибирь), Сандро у Флоренского ждет встреча с Оро — туземным мальчиком. Едва встретившись, ссыльный странник и местный житель тут же находят общий язык и заключают союз против представителей прогресса, промышляющих золото и строящих БАМ, разрушая сферу обитания коренных народов вместе с залегающей в почве вечной мерзлотой. В итоге странник Флоренского тут же утрачивает внешние признаки чужака, а чужой, пустынный край приобретает характер близкого и понятного:
Вдруг видит:…
Мальчонок, что олень, стоит,
Закатным золотом залит.
Он черноглаз и длинноног,
На бронзовом лице восторг.
— «Скажи мне, странник, кто же ты?»