Пьер БульЭнергия отчаяния(главы из романа)
Часть перваяПсихиатрическая больница
I
Мною овладело неодолимое желание побывать в психушке. Так называли это странное заведение те редкие крестьяне, что еще цеплялись за свой угол, затерявшийся где-то в Лозере, за чахлую землю, у которой с каждым годом оставалось все меньше хозяев, что грозило ей превратиться в настоящую пустыню, потому как покидала ее в основном молодежь.
Я выбрал Лозер после тяжелой болезни, изнурившей мои тело и дух, решив бежать из города в глушь, чтобы поправить здоровье в уединении, скрашенном разве двумя-тремя книгами, что я захватил с собой, да работой над рукописью романа. Я журналист, но порой журналистика нагоняет на меня смертную скуку, вот я и стал подумывать оставить это занятие, если мои литературные сочинения найдут своего читателя.
И здесь-то, в полупустыне, к величайшему удивлению местных жителей, перебивавшихся лишь тем, чем их одаривали жалкие угодья да тощая скотина, два с лишним года назад построили психиатрическую больницу. Я снимал комнату в старом, обветшалом домишке, на первом этаже которого размещался единственный в деревне кабачок, где иногда по вечерам собирались пастухи и крестьяне. Когда заходил разговор о больнице, они переходили на шепот, будто толковали о некой тайне, которую страшились постичь до конца. Всякий раз их беседы будили мое любопытство, но стоило мне обратиться к ним, как лица делались непроницаемыми и эти простодушные люди спешили заговорить о другом.
Я прожил там дня четыре-пять и наконец повстречал одного старичка, не обремененного трудами праведными и питавшего слабость к сухому винцу, и за стаканчик он согласился мне кое-что прояснить. Как я понял, мой новый знакомый некогда промышлял браконьерством. Ему не раз случалось бывать в психушке, он носил туда свою добычу — кроликов, однако теперь ему стало боязно казать туда нос, и своими страхами он охотно поделился со мной.
Больницей заведовал престранный субъект, очевидно, ученый; все величали его профессором. Но каких именно наук? Об этом мой новый знакомец не имел ни малейшего понятия. Вместе с профессором работала женщина, судя по всему, выполнявшая весьма важные обязанности, и он не раз слышал, как прислуга, обращаясь к ней, называла ее «доктор».
— Я так понял, сударь, там всем верховодит профессор. А докторша вроде как у него в помощницах. Видал я его только раз — в тот день я принес им пару зайцев; женщина была чем-то занята. Меня провели прямо к нему в кабинет, потому как — это он мне сам сказал, да эдак таинственно — ему нельзя было отвлекаться от очень важного опыта. За зверьков он рассчитался тут же, в кабинете, и, заметьте, не торговался. Но ежели б мой папаша, царство ему небесное, ненароком оказался на моем месте в профессорском кабинете, он уж точно заподозрил бы профессора в колдовстве.
— В колдовстве? — изумился я.
— Ей-Богу, сударь, хоть сам я в такие штучки не очень-то верю. Но этот кабинет! Там полно всяких бутылок, пузырьков, склянок, трубок — больше, чем в аптекарской лавке. Почти во всех до краев разноцветная жидкость, она так и пузырилась.
— Он, наверное, химик?
— А я думаю — этот… ну как его… физик, что ли. Стол его был завален книгами да бумагами. А позади стола — громадная черная доска, навроде школьной, исписана непонятными знаками и цифрами. Сразу видать, ученый, хоть сам я, знамо дело, ни черта в этом не смыслю.
— Странный кабинет и странные занятия для заведующего психбольницей, — заметил я, призадумавшись.
— Правда ваша, сударь. Но там еще столько чудного!
— Что же еще?
— Перво-наперво для своей психушки они выбрали чудное место — мы, тутошние, сразу удивились. Наша деревня к ним ближе всех — километров двадцать будет. Похоже, сударь, — тут старик понизил голос, — они нарочно искали место подальше от любопытных глаз и, может, даже ушей….
— Ушей? Вы хотите сказать, что оттуда доносится шум?
— Подозрительный стук. Знаете, сударь, кроме меня, думаю, мало кто его слышал. Удары, иной раз даже очень сильные, вроде кто потехи ради барабанил в стену просто так.
— Что же тут удивительного? Может, они что-то строили.
— Вот-вот, я так сперва и подумал. Только уж больно эти удары были громкие — голова прямо-таки лопалась. Потом, ежели на то пошло, каменщики и прочие строители во время работы обыкновенно посвистывают или напевают, а не стонут эдак жалобно.
— Как это стонут?!
— Вот именно что стонут. А то и кричат. Вы скажете, это, мол, больные, у них у всех вдруг случился припадок. Только у меня от всего этого мороз шел по коже,
Я молчал, размышляя над этими новыми подробностями.
— Я уже говорил, сударь, мы все удивлялись, чего ради их занесло в наши края. Они купили старую ферму-развалюху и превратили ее в крепость. Вернее, они ее не трогали, оставили в развалинах, а рядом отгрохали свои корпуса. И на кой черт сдалась им эта ферма! У нас о ней идет дурная молва. Никто не хотел там селиться, все обходили ее стороной. Давным-давно папаша рассказывал мне, там злодейски убили людей, как на знаменитом постоялом дворе в Пейребеле. А старухи твердят, мол, по ночам туда приходят духи.
— Неужели дом с привидениями?
— Насчет привидений не знаю. И все же, сударь! Вы только послушайте. Много лет назад молодожены, что все потешались над этими баснями, купили эту ферму вместе с клочком земли. А чем кончилось? Наслушались по ночам всякой жути и уже через несколько дней дали тягу. Женщина даже уверяла, будто видела привидение. Я это знаю лучше всех, потому как ее муж — один из моих племянников, а он малый не робкого десятка, и его, бьюсь об заклад, просто так на испуг не возьмешь.
— Но почему не испугались новые хозяева фермы? Может, они просто не знали, что у нее дурная слава?
— Нет, сударь, то-то и оно, что знали. Племянник мой — он все еще числился ее хозяином, — выложил им все как есть. Считал, это его долг, а ежели смолчать, на себя же навлечь беду. Но эти-то так и загорелись. Верно вам говорю. Племянник пересказывал разговор профессора с докторшей, когда они обсуждали купчую. «Место самое подходящее», — повторяла она. А профессор потирал руки от удовольствия. «Нам повезло, — отвечал он ей. — Это добрый знак».
— Престранный разговор, — пробормотал я.
— Вот именно. Я и сам так подумал… Стало быть, они купили дом и землю в придачу, пустили слух, что собираются лечить людей не совсем здоровых, и начали строить. А управились, сударь, месяцев за пять. Уму непостижимо, и ведь какие домищи отгрохали. Верно, профессор здорово спешил и на расходы не скупился. Без тугой мошны да без связей целую армию рабочих и машины, каких у нас отродясь не видывали, сюда не пригонишь. Я уже говорил — построили вроде как крепость. Два громадных корпуса — друг против друга, на окнах и вокруг зданий решетки, и еще кучу разных построек. Говорят, в корпусах живут их подопечные, в одном мальчики, в другом девочки.
— То есть их подопечные — дети?
— Совершенно верно, сударь, — подтвердил старик почти шепотом и покачал головой. — Мальчики и девочки, совсем зеленые. Так, от тринадцати до восемнадцати. А некоторым и того меньше. И это, скажу я вам, из ряда вон, ведь это не простая больница, а психушка.
Собеседник мой вдруг умолк, словно потерялся в мыслях, которые могли бы объяснить загадку. Я предложил ему еще стаканчик, и он продолжил рассказ с новым воодушевлением:
— Чуть погодя, сударь, я скажу про ребятишек, ежели вам интересно. Но самое чудное, доложу я вам, это электрическая линия; протянули ее довольно быстро, в то же время, когда построили психушку. Ну и громадина! Высоченные опоры, провода толщиной с руку, изоляторы с голову — да вы небось заметили. И все для одной крепости. Неспроста это.
— Эту линию могли соорудить разве только на частные средства. И тут наверняка не обошлось без ЭДФ.[1]
— Вот-вот, сударь. И работами руководил инженер из этой самой ЭДФ. Жил он по соседству, и здешний мэр даже просил его провести электричество в две или три деревни, где и по сей день нет света. Оно и понятно: обошлось бы это недорого, а молодежь не рвалась бы отсюда, а то что ни год, непременно кто-нибудь да уезжает.
— Понятно-то понятно. А что инженер?
— А инженер сказал, ничего, мол, не выйдет. Линия только для психушки, и отвести ее в сторону никак нельзя.
— Боже мой, но зачем им столько энергии? Сколько же их там, этих больных, — не сотня же тысяч?
— Что верно, то верно, сударь, но, думаю, около тысячи будет. Мальчиков и девочек, примерно поровну.
— Откуда, черт возьми, вы знаете?
— Есть у меня двоюродная сестра, таких любопытных, как она, свет не видывал. Что опять-таки удивительно, доложу я вам, их подопечные стали приезжать, как только построили корпуса. Сестра живет на самой окраине, дом прямо у дороги, что ведет в поселок, — там у нас единственная станция на всю округу. Так вот, грузовики и автобусы с ребятишками приезжали этим путем, по-другому до нас никак не доберешься. Сестра больно слаба, и единственная отрада для нее — торчать у окна да глазеть на дорогу. Одно время их привозили каждый день. И она составляла что-то вроде расписания — приездов и отъездов. Да-да, бывало, оттуда и уезжали. Правда, не так чтоб уж часто, особенно поначалу; после — все больше и больше, а последние месяцы и подавно. Сестра сказала, те, кто уезжал, с виду постарше. Я уже говорил, им примерно лет по тринадцать-восемнадцать — так вот, похоже, уезжали, как раз восемнадцатилетние… Выходит, ежели верить сестре, их там тысяча — мальчиков и девочек. Думаю, она навряд ли обсчиталась. Уж я-то ее знаю — хоть едва волочит ноги, а глаз у нее острый.
— Ладно, пусть будет тысяча, но ведь за ними нужен уход. Раз уж это заведение для ненормальных детей, значит, там должно быть много работников — медсестер, санитаров?