— Я сделал свой выбор, — процедил Том, сделав шаг назад и всё ещё прикрывая Фэйт своей спиной, — и вам придётся его принять. Я надеюсь на ваш разум.
— Что ж, в таком случае ты очень плохо подумал, — прошипел Зи и, вытащив нож из кармана, бросился к Тому. Кайл среагировал молниеносно и рванулся вперёд, бросившись ему на спину. Из-за шкафа тут же вылетел дружок Зи — как я и предполагал, высокий плечистый бугай с тупейшим лицом типичного реднека. Я успел воспользоваться элементом неожиданности и ударить его в живот. Всё происходило так быстро, что я ничего не успел понять…
***
Фэйт приложила пакет со льдом к разбитому носу и подняла на меня глаза. Несмотря на опухшее лицо, её глаза выглядели на удивление счастливыми.
— Чему ты радуешься? — спросил я её усмехнувшись.
— Что мы его нашли, — отвечает она.
— Совру, если скажу, что я вам рад, уёбки, — подавляя улыбку отвечает Том, помогая Кайлу перебинтовывать порезанное предплечье. Кайл морщится от боли, но тоже не может сдержать улыбки.
С теми чуваками из банды мы кое-как разобрались, хоть в это и сложно поверить. Во всяком случае, после того случая они съебались и не появлялись ни на следующий день, ни через неделю. Тем не менее, чувство облегчения с каждым днём всё сильнее сменялось тревогой, особенно это было заметно у Тома. Он становился всё более дёрганым и, судя по его хреновому внешнему виду, успокоение он находил в своём старом добром друге, потрескивающем в закопчёной стеклянной трубке. Мы все в глубине души знали, что с равной вероятностью эти ублюдки могли переосмыслить своё отношение к Тому и сделать ему поблажку, убедившись в серьёзности его намерений, а могли… могли просто выжидать. Мы это понимали, и Том это понимал. Но нам оставалось только наблюдать. Это как ожидать своего приговора который, возможно, и вовсе никогда не вынесут. Я делал всё, что мог, и надеялся, что Том сможет с этим справится. Тогда это казалось самой большой и страшной проблемой, поэтому я даже благодарил судьбу за то, что мы можем хоть недолго пожить спокойно.
Но в какой момент всё остальное также полетело в пропасть. Не помню, когда именно, но где-то в начале апреля, наверное. Сначала раздался звонок о том, что отца Фэйт всё-таки загребли в тюрягу. Помню, когда мы пришли, она сидела на пыльном ободранном диване в гостиной перед полупустым стаканом пива. Мы знали, что ей не было больно — её отец был редкостным мудаком. Более того, она теперь могла вздохнуть спокойно — никаких больше левых барыг и покупателей, трущихся около их дома, никаких рейдов, упоротых драк и запаха мета, которым провоняли все комнаты, кажется, ещё до её рождения. Единственной проблемой оставалась плата за дом. Но зная Фэйт, я был уверен, что она решит всё, да ещё и наилучшим способом из возможных.
К сожалению, со своими прогнозами я нереально проебался. Через три дня Том позвонил мне из больницы, куда доставили нашу подругу. Её руки были исполосованы лезвиями, что заставляло моё сердце разрываться на тысячи частей. Я смотрел, как она лежит в душной палате с перебинтованными предплечьями, и неглубоко дышит, вдыхая кислород из полупрозрачной маски на её лице. Я винил всех: её отца, проебавшего свою жизнь, органы опеки, не уследившие, что она осталась фактически сиротой, того ублюдка из тату-салона за то, что окончательно разрушил её мир, Руфь, за то, что она оставила её, хотя была её лучшей подругой… всех, кто когда-либо причинял ей боль и прокладывал дорогу сюда. И в первую очередь себя самого за то, что не увидел этого. Не почувствовал её боль. Впрочем, выходя из палаты, я цепляю взглядом Томаса, облокотившегося на её постель и беспокойно дремлющего. Он безвылазно просидел там вплоть до того момента, пока Фэйт не выписали и не отпустили домой с условием посещения психиатра раз в неделю. Он реально не выходил из этой палаты практически ни на минуту. Я видел, как его ломает без заветной дозы, помнил про уёбков со стволами, которые могут поджидать его за каждым поворотом… но в то же время я понимал, что ему есть ради чего жить. И что Фэйт, пусть и превратившаяся в то время в безликого призрака с бледными губами, просто не должна пропасть, когда рядом есть он.
В тот момент я вспоминал, как всё было год назад, и не верил, что это происходит с нами. Почему прошлое кажется таким светлым и прекрасным, и почему сейчас всё вдруг померкло, утягивая нас в пучину отчаяния? Я невольно вспомнил, как Руфь и Фэйт однажды вечером сидели у меня, обдолбавшись марками и так восхитительно искренне смеялись под Nazareth, негромко играющих из колонок. Честно признаться, когда Руфь была с нами, Фэйт казалась куда счастливее. Они понимали друг друга. Да что уж там, Руфь всех понимала, так или иначе, хоть и не умела контролировать свои эмоции и понимать людей настолько, насколько ей хотелось. Пусть я и не помнил прошлую весну, но я помню, что тогда с нами был человек, не дававший нам провалиться в эту пропасть, в эту темноту, конца которой не видно. И когда её с нами не стало, то мы потихоньку начали терять себя. Как же это вообще произошло?
Увы, беда не приходит одна и, видимо, жизнь решила вбить нам эту истину в самую подкорку. Ещё через пару недель Грубого поймали на наркоте. Его отец совершил волшебство, отмазав его от копов, вот только после того случая Грубый появился на публике с охуительным фингалом под глазом, а после этого и вовсе пропал, перестав отвечать на звонки и сообщения. Я иногда проходил мимо его дома, пристально вглядываясь в окно, за которым располагалась его комната. Но ни разу на моей памяти там больше не горел свет.
Кайл здорово сблизился с малознакомым нам Рикки, который постоянно ошивался рядом. Они были как кураторы Анонимных Алкоголиков друг для друга. Только без трезвости и взаимопомощи. Взаимное саморазрушение с элементами какой-то на удивление пидорской привязанности друг к другу. Не то, что мне было не похуй на то, с кем общаются мои друзья, но этот тип раздражал меня до скрежета зубов. Его дебильные свитера в клетку, щенячьи глаза и татуха Guns and Roses на левой руке. Кто вообще набивает татухи с названиями групп? Не знаю, может, я и правда ревновал Кайла, который всё больше времени проводил с этим мутным парнишей и его друганами с соседнего квартала, а может мне искренне не хотелось, чтобы он связывался с подобного рода ебланами. Впрочем, подозрения мои оправдались, и вскоре Рикки въебался в фонарный столб, сев пьяным за руль отцовской «Хонды». Не знаю, почему это событие так подкосило Кайла, но он в тот же грёбаный вечер сорвался так, что я понял — это в последний раз. Больше не было того Кайла, который прошёл ёбаный Ад реабилитации, три месяца существуя словно в тюрьме. Не было того Кайла, который до последнего держался, стиснув зубы. Это был лишь едва-заметный чёрный призрак со зрачками размером с целые галактики, не помнящий ни себя, ни всего того, что было важным для него.
— Привет, дорогой!
— Привет, мам. Как дела у вас?
— Ремонт делаем. Сейчас вот стену в гостиной перекрашиваем. Я решила купить деревянные рамки для фотографий, будет немного этнический стиль. Папа в гараже что-то мастерит, даже не знаю, что он задумал, — смеётся она, — а ты-то как? Что новенького?
— Да всё по-старому, ма. Работаю, существую, копчу небо. Как сестра?
— Вот вечно ты не рассказываешь ничего! Хорошо она, Барни так вырос, встретишь на улице — не узнаешь! Совсем взрослый стал!
Я затягиваюсь косяком, частично пропуская мимо ушей очередной рассказ про племянника.
— Ма, я спросить хотел.
— Конечно, что такое?
— Когда я к доку начал ходить?
— В конце июня, — моментально выпалила она, изменив тон на куда более серьёзный, — а что?
— Да ничего. Просто вспоминаю всякое.
— Что именно? — конечно, я не видел её сейчас, но мне показалось, что она ощутимо изменилась в лице.
— Я как будто забыл что-то. Из прошлого года. Знаешь, воспоминания такие равномерные, а потом бац! И провал какой-то. Не помнишь, что было в прошлом мае?
— Я… — она на значительное время замолчала, — прости, дорогой. Что-то тоже из головы вылетело. Ты ходишь к доктору Андерсу?
— Хожу, мам. Ладно, спасибо всё равно.
— Да не за что, милый. Если что-то случится, звони, хорошо?
— Конечно, ма.
— Да и просто так звони, а то совсем нас забываешь!
— Обязательно, — говорю я и, положив трубку, набираю в лёгкие побольше дыма.
После этого разговора мне как-то совсем неспокойно становится на душе. У меня начинает зарождаться чувство, что от меня реально что-то скрывают. Ощущение всеобщего заговора. Но зачем? Почему? Я встаю и наворачиваю несколько кругов по комнате. Какой временной отрезок сильнее всего выпадает у меня из памяти? Конец прошлого апреля, начало мая. До выпускного месяц. Было… тепло? Или холодно? Я сдавал экзамены… Кажется, биологию? Нет, ну забыть предметы, к которым готовился — это уже действительно странно, ведь прошёл всего год. С кем я общался в то время? Фэйт, но она не говорит со мной об этом. Кайл, Грубый, ещё пара пацанов из параллельного класса. И… Руфь? Мне казалось, мы с ней уже расстались к этому времени, и она задорно еблась со своим великовозрастным Ромео. Но я почти уверен, что мы общались в апреле. Ну да, даже сидели за соседними партами на английском! Может, спросить её? Я посмеялся со своей тупизны, но машинально стал пролистывать телефонную книгу. А, Б, В, Г… Так, К. Руфь К… Энни Карлайл, Джонни Кендрик, а потом сразу Бен Лайнус? Ну конечно, какой же я дебил. Ещё бы я стал хранить номер этой шлюхи в своей телефонной книге. Я быстро свайпнул контакты вверх, полистав до номера доктора Андерса. Нажав иконку телефона, я стал вслушиваться в монотонные гудки. Один. Второй. Третий. Да, время явно не подходящее для звонков пациентов. Но сейчас я ощущаю небывалое смятение. Ну же, док, ты так ругал меня за то, что я не звоню тебе в кризисные моменты. Я проебал всех своих близких людей, встрял в неприятности, а сейчас чуть не позвонил рыжей потаскухе из глубин Ада. Что это, если не кризис? «Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить позже», — раздаётся в трубке противный женский голос. Да чёрт бы с ним! Я выключаю телефон и, накинув джинсовую куртку выхожу из дома. Темнеет по-летнему поздно, но солнце уже зашло, и людей, бездельничающих на ступеньках своего крыльца, остаётся всё меньше. Я прохожу мимо каких-то уродов с бумбоксом и кепками козырьками назад, машинально даю прикурить мужику, попросившему у меня огня. Иду будто бы в никуда, словно на автопилоте следуя одновременно новым и до боли знакомым маршрутом. Наконец, я вижу двухэтажный дом с треугольный крышей, отделанный белой вагонкой. Окна первого этажа горят жёлтым приветливым светом, в то время как спальни на верхнем темнеют чёрными провалами. Даже с дороги я слышу звук телевизора в гостиной — наверное мистер Кей опять заснул за шоу Джимми Киммела. У ворот гаража стоит побитый с двух сторон «Форд» чёрт-знает-какого-бородатого года выпуска. До сих пор помню, как Питер, брат Руфи, водит его, вцепившись в руль скрюченными паль