В действительности, как можно догадаться, человеческие города, которые гораздо новее белков и которых гораздо меньше, организованы менее упорядочение, чем крупные органические молекулы, не говоря уже о клетках и организмах в целом. Однако по меньшей мере можно предположить, что схожие правила всецело применимы ко всем организационным иерархиям, в рамках которых мы живем, действуем и существуем, находятся почти на пределе человеческих способностей, а на некоторых уровнях, включая социальный, присутствуют принципиальная неопределенность и разногласия по поводу того, на какие структуры стоит обращать внимание или какие структуры поддаются достоверному выявлению.
Разные терминологические системы заостряют внимание на разных принципах структурирования, так что зачастую невозможно обнаружить логически убедительный и общедоступный инструмент проверки, с помощью которого можно определить, превосходит ли какая-либо из подобных терминологических систем своих конкурентов.
Однако медленные процессы эволюции, по всей видимости, применимы к человеческим обществам и их символическим системам в той же степени, что и к человеческому организму, так что там, где проблему не решит логика, с этой задачей в конце концов справится борьба за выживание{5}.
Громадную ценность для выживания людей определенно имеют языковые способы выражения, концентрирующие внимание на принципиально значимых сторонах той или иной ситуации. Именно этот аспект нашей способности общаться друг с другом и позволил Homo sapiens стать столь доминантным видом. Однако ни одна система выражения совершенно неспособна потенциально или полностью охватить все стороны окружающей нас действительности.
Нам приходится извлекать максимум пользы из обращения с унаследованными нами языком и понятиями, а не беспокоиться об обретении истины, которая устроит всех, везде и на все времена.
Само понятие заболевания в широком смысле, как и язык, является социальным и историческим продуктом. В исторических свидетельствах в избытке присутствуют святые, которых сегодняшние американцы отправили бы в клиники для душевнобольных. Напротив, близорукость и притуплённое обоняние — свойства, которые мы считаем совместимыми с хорошим здоровьем, — наши предки-охотники, вероятно, посчитали бы заболеваниями, граничащими с инвалидностью. Тем не менее, несмотря на подобные вариации, у самого представления о том, что такое заболевание, остается твердое и универсальное ядро. Человека, который больше не может выполнять ожидаемые от него задачи из-за неполадок в организме, его ближние, похоже, всегда сочтут больным, и многие подобные расстройства возникают при встрече с паразитическими организмами.
Разумеется, разные индивиды и целые сообщества демонстрируют широко варьирующиеся степени восприимчивости и/или иммунитета к инфекциям. Подобные различия иногда являются наследственными, но чаще они оказываются результатом предыдущих воздействий со стороны вторгающихся извне организмов[3]. Приспособление наших защитных систем к заболеваниям происходит постоянно, не только в рамках отдельных человеческих организмов, но и среди целых популяций. Соответственно растут и снижаются степени сопротивления и иммунитета[4].
Точно так же, как отдельные люди и популяции претерпевают постоянные изменения в ответ на инфекционные заболевания, у различных болезнетворных инфекционных организмов происходит процесс адаптации и приспособления к своей окружающей среде. Характерно, что очень важной частью этой среды являются условия внутри тел их носителей, хотя этим она не исчерпывается.
В конечном итоге, постоянно возникающая проблема для всех паразитов, включая болезнетворные организмы, состоит в том, как перебраться от одного хозяина к другому в условиях, когда подобные носители почти никогда не соприкасаются.
Длительное взаимодействие между инфекционными организмами и их человеческими хозяевами, происходившее на протяжении многих поколений в рамках достаточно многочисленных для этого популяций с обеих сторон, формирует модель взаимной адаптации, позволяющей выживать и тем, и другим. Болезнетворный организм, убивающий своего носителя, быстро создает кризис для самого себя, поскольку для продолжения цепочки новых поколений ему достаточно часто и достаточно быстро требуется каким-либо образом найти нового носителя. И наоборот, человеческое тело, которое сопротивляется инфекции настолько совершенно, что покушающийся на него паразит не может найти в нем никакого пристанища, явно создает для инфицирующего организма другую разновидность кризиса выживания. В действительности многие подобные альянсы в сфере инфекционных заболеваний не дожили до нынешнего дня, вероятно, из-за одного из двух этих крайних сценариев. А если послушать кое-каких уверенных в себе чиновников от здравоохранения, то значительное количество известных и некогда значимых болезнетворных организмов сегодня находятся под угрозой исчезновения благодаря широко распространенному использованию вакцинации и другим мероприятиям общественного здравоохранения во всем мире[5].
Оптимальные условия для паразита и его хозяина возникают (хотя и не всегда в обязательном порядке), когда каждый может продолжать свое существование в присутствии противоположной стороны в течение неопределенно долгого времени без слишком существенного ухудшения нормального самочувствия. Имеется множество примеров данного типа биологического баланса. В частности, в нижних отделах человеческого кишечника обитает многочисленная популяция бактерий, которые не оказывают заметного болезнетворного воздействия. Во рту и на коже у нас в избытке имеются организмы, которые к нам нейтральны.
Некоторые из этих существ могут способствовать пищеварению, а другие, как считается, играют определенную роль в недопущении того, чтобы в наших телах бесконтрольно размножались вредоносные организмы. Однако надежные данные о том, что можно назвать экологией человеческих инфекций и инфестаций{6}, в целом отсутствуют[6].
Тем не менее с экологической точки зрения можно утверждать, что многие из наиболее смертоносных болезнетворных организмов плохо справляются со своей ролью паразитов. В некоторых случаях они по-прежнему находятся на ранних стадиях биологической адаптации к своим человеческим носителям, хотя не следует допускать, что их продолжительное сосуществование обязательно ведет к взаимной безвредности[7].
Например, одним из старейших человеческих, а также дочеловеческих паразитов, вероятно, является малярийный плазмодий[8], — однако же он продолжает возбуждать в своих человеческих носителях жестокую и изнурительную лихорадку. Человеческий организм инфицируют по меньшей мере четыре разных типа (forms) малярийного плазмодия{7}, и один из них, Plasmodium falciparum, обладает гораздо большей вирулентностью, чем остальные. По-видимому, он проник в человеческую кровеносную систему позже других и не имел достаточно времени, чтобы приспособиться к своим человеческим носителям так же, как другие формы малярийной инфекции. Однако в данном случае эволюционное приспособление между паразитом и его хозяином осложняется разнообразием носителей, к которым должен приноровиться инфицирующий организм, чтобы завершить свой жизненный цикл. Приспособляемость, которая позволяет малярийному плазмодию жить в красных кровяных тельцах человека неопределенное количество времени, не предполагает его успешной передачи от носителя к носителю.
Фактически доминирующая картина болезни при малярии предусматривает периодическое разрушение и уничтожение миллионов эритроцитов, что вызывает лихорадку у человека-носителя и позволяет плазмодиям в течение одного-двух дней перемещаться по кровеносной системе в качестве свободноживущих организмов, пока они не обосновываются в новом качестве паразитов внутри новых эритроцитов. Это вызывает у человека-носителя лихорадку и изнурительную слабость и в то же время позволяет плазмодию воспроизводиться за счет «поездки на попутке» — в последнем качестве выступают комары, которые всасывают свободноживущие формы плазмодиев вместе со своей пищей — человеческой кровью. Оказавшись в желудке комара, плазмодии демонстрируют иной тип поведения, кульминацией которого становится их половое воспроизводство. В результате спустя несколько дней появляется новая генерация плазмодиев, которые перемещаются в слюнные железы комара в готовности проникнуть в очередное человеческое тело, когда комар будет получать следующую порцию пищи.
Судя по установленным фактам, малярийные плазмодии не причиняют вреда комарам, которые передают их от одного человеческого носителя к другому столь любопытным способом. От того, что паразит, завершая свой жизненный цикл, существует за счет тканей организма комаров, жизнь последних, похоже, не становится короче, а их активность не уменьшается. На то есть очевидная причина: чтобы плазмодию удалось добраться до нового человеческого носителя, комар-переносчик должен быть достаточно жизнеспособным, чтобы нормально летать. Серьезно ослабленный комар просто не смог бы выполнить свою функцию в воспроизводстве малярийного цикла — эффективного перемещения паразита к новому человеку-носителю. А вот ослабленный и пораженный лихорадкой человек ни малейшим образом не нарушает этот цикл, поэтому неудивительно, что эта очень древняя форма инфекции должна быть безвредной для комаров и по-прежнему сохраняет свое вредоносное воздействие на людей{8}.
Некоторые другие важные человеческие инфекции подобны малярии, поскольку инфекционные организмы должны приспосабливаться более чем к одному носителю.