Евгений ЛукинЭпидемия
Рядовой Леший
Глава 1
Приняли мы с Лёхой Лешим второй самосвал, прилегли на мелкий теплый щебень, раскурили одну «приму» на двоих. Лежим, смотрим в небо. В азиатское, серое от зноя небо.
— А знаешь, — задумчиво признался он вдруг, — я ведь и впрямь леший…
Шел 1974 год. Смартфонов в ту пору еще не изобрели, библиотеки в дивизионе не было, телевизор «деды» нам после отбоя смотреть запрещали, вот и приходилось развлекать друг друга небылицами. Роль рассказчика обычно доставалась мне. Лёха — тот больше молчал да слушал. А тут, глянь, и сам до байки дозрел!
— Нечистая сила, что ли? — понимающе ухмыльнулся я.
— Ага…
— Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?
— Да тут, видишь, какое дело… — сказал он, покряхтев. — Подстерегли меня однажды двое наших…
— Каких это ваших?
— Н-ну… леших…
— Та-ак… И что?
— Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…
Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лёхе.
— Вот суки! — посочувствовал я. — А с чего это они?
Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.
— Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…
— Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?
— А то нет, что ли? — хмуро отозвался он. — Связали, оставили… День лежу, второй лежу…
— Погоди, не выбрасывай! — всполошился я. — Там еще затяжки на две!
Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.
— Лежу, — повторил Лёха еще мрачнее. — Ну все, конец мне, думаю…
Последняя затяжка опалила губы.
— Погоди, — перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. — Как это конец? Лешие разве не бессмертны?
— Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет, усыхать…
— Окаменелостью, что ли, станет?
— Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…
— Насовсем, или…
— Бывает, что и насовсем.
С невольным уважением покосился я на рядового Лешего. Не ожидал я от него столь грандиозной, а главное, столь подробной и достоверной залепухи.
Честно сказать, в карантине он казался мне обычным деревенским валенком. А потом, когда нас уже в дивизион распределили, — то ли привык я к нему, то ли сам Лёха схватывал все на лету, но и речь у него стала посложнее, и фантазия, как видим, разгулялась. Ну да с кем поведешься…
— Так чем дело кончилось?
— Повезло мне! Смотрю: идет через опушку парень. Грустный такой, башка стрижена… Окликнул я его. Помоги, говорю, добрый человек, развяжи… Что хочешь для тебя за это сделаю!
— А он?
— Спрашивает: ты кто? Леший, говорю. А он мне: да нет, это я Леший.
— Та-ак…
— Ну фамилия у него была — Леший!
— Да я понял. Развязал он тебя?
— Развязал. Теперь, говорю, проси что хочешь. А у него, слышь, глазенки вспыхнули. Отслужи, говорит, за меня в армии! Я, конечно, прибалдел сперва, потом прикинул, думаю: ну а что? Два года — это ж не двадцать пять лет! Это раньше при царе четвертак служили. Скорчил его морду, забрал паспорт — и на призывной пункт. Так вот сюда и попал…
— Лёха… — выговорил я с восхищением. — Слушай, Лёха… Как дембельнешься, начинай романы писать. Большие деньги заработаешь… Нет, кроме шуток…
Тут я заметил, что рядовой Леший не слушает. Вернее, слушает, но не меня.
— Лежи не двигайся, — тихо предостерег он.
Я приподнялся на локте и оглядел окрестности. Чуткий Лёха, как всегда, не ошибся: со стороны радиотехнической батареи к нам приближалась опасность в лице рядового Горкуши. Сапоги у рядового гармоникой, рукава закатаны по локоть, бляха ремня сияет в области детородных органов, тулья панамы промята на ковбойский манер.
Я встал. Не на вытяжку, понятно (это уж было бы чересчур), но и оставаться в горизонтальном положении также не стоило.
— Ну не падлы, а? — плаксиво вопросил рядовой Горкуша, подойдя вплотную и устремив на меня синие горькие — под стать фамилии — глаза.
— Так точно! — отрапортовал я. — Падлы, товарищ старослужащий!
А сам все ломал голову: почему это он до сих пор не обратил внимания на лежащего рядом Лёху?
— «Дедушку»! — трагически вскричал рядовой Горкуша. — «Дедушку» во внутренний наряд! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!.. Это что?
— Бардак, товарищ старослужащий!
— Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!
— Так падлы же!.. — истово поддакнул я.
И смягчился рядовой Горкуша, подобрел.
— Ну ты все понял, да? — уточнил он на всякий случай.
Полагаю, выражение глубокого искреннего горя оттиснулось на моих чертах вполне убедительно.
— Так точно, понял! А заменить не смогу. Заступаю в караул. Первый раз.
Рядовой Горкуша был потрясен услышанным. Даже снял зачем-то панаму. Костлявый, кадыкастый, бледный, какой-то весь вывихнутый, стриженный под ноль… Огляделся в поисках другой жертвы. Но нет, никого не видать. Кругом поросшие верблюжьей колючкой унылые серо-зеленые бугры, да белеет вдали бетон пятого капонира.
— А где этот… Леший?
Я осторожно покосился на Лёху. Тот лежал неподвижно и смотрел на меня. «Молчи», — прочел я в его глазах.
— Был здесь… — осторожно соврал я. Впрочем, почему соврал? Действительно ведь был здесь. И есть.
— А теперь где?
В недоумении я развел руками:
— Лопата — вот…
Лопата валялась в полуметре от Лёхи.
— Найду — дыню вставлю, — кровожадно пообещал Горкуша. — Поперек!
Нахлобучил панаму и двинулся сердито-расхлябанной походкой в сторону стартовой батареи. Рядового Лешего он там, разумеется, не встретит. А значит, стоять на тумбочке со штык-ножом суждено рядовому Клепикову — он сейчас возле курилки верблюжью колючку вырубает.
Лёха тем временем шевельнулся.
— Говорил же: лежи не двигайся… — упрекнул он.
— Как это ты?..
— Молча!
— Да я заметил, что молча… Ты что, глаза отводить умеешь?
Лёха вздохнул:
— Когда-то умел…
— Эх ни хрена себе! А сейчас это что было?
— А сейчас, видишь, замереть пришлось. Вот если бы в лесу… Там хоть пляши — никто не заметит. А тут чуть шевельнулся — вмиг углядят!
— То есть в лесу, значит, попроще…
— Ну а как же!
— А ты не из цыган, Лёх?
— Из леших я…
Тут со стороны солдатского городка подкатил третий самосвал — и взялись мы снова за лопаты.
С этого дня мы с Лёхой как бы поменялись ролями: уж больно показалась мне интересной эта наша новая игра в лешего. Я спрашивал — он отвечал. Я его ловил на вранье, а он выкручивался. И выкручивался, доложу я вам, виртуозно.
Следовало, правда, выбирать для таких бесед место и время. А то, помню, перепугали однажды чуть не до полоумия «шнурка»-узбека из нашего призыва. Послушал он нас, послушал, потом вскочил с груды только что разгруженного щебня и жалобно закричал:
— Д-дураки!..
И кинулся прочь.
С тех пор поостереглись. Если и развлекались подобным образом, то наедине, без лишних ушей.
— Значит, говоришь, скорчил ты его морду… И сейчас тоже корчишь?
— Да как тебе сказать… Привык за два месяца. Вроде приросла…
— Ладно! А кого-нибудь другого скорчить — слабó? Рядового Горкушу, к примеру…
— Ну его на фиг! — По-моему, Лёха даже содрогнулся слегка, представив такую попытку.
— Хорошо, не Горкушу… — поспешил исправиться я. — Меня давай.
— Я что, за всех служить подряжался? — вспылил он. — Мне вон одного Лёхи Лешего за глаза хватает!
— Нет, ну я ж не прошу тебя в самом деле прикинуться! Я спрашиваю: можешь или нет?
— Да хрен его теперь разберет… — отвечал мне с тоской рядовой Леший. — Иногда кажется: совсем разучился. После карантина напрочь все отшибло. Даже пробовать боязно…
— А вообще трудно служить? — сочувственно спросил я.
— А то сам не знаешь!
Забаву пришлось прервать. Дверь столовой открылась, и вошел старшина Лень. Оглядел столы с перевернутыми лавками на них.
— Не понял!.. — взмыл его звонкий зловеще-ликующий голос. — Это что за пол такой? Вы его мыли, нет?
— Два раза перемывали, товарищ старшина!
— Хреново перемывали! Тряпку в зубы — и вперед!
Вышел.
Пол взбрызнули и протерли. Главное — что? Главное, чтобы линолеум влажный был и блестел.
Вот в казарме, когда дневалишь, там сложнее. Собственно, казармой нам служил старый ангар с четырьмя рядами шконок, финской дизельной печкой и черно-белым ламповым телевизором на сваренной из арматурин подставке. А самое грустное — полы в ангаре были бетонные. Вымоешь разок с хлоркой — и кожа на пальцах становится, как у девочки, тонкая и прозрачная.
— Лёх, — продолжал допытываться я, — а какой ты на самом деле был? В лесу…
— Да какой хочешь! — буркнул он. — Без разницы…
— Ага… — пробормотал я, соображая. — То есть в кого пожелаешь, в того и перекинешься… А сила откуда? Деревья, небось, помогали?
— Да в основном деревья…
— А у нас тут, значит, ни деревца… Одна верблюжья колючка, так?
— Так…
— Нет, но перед казармой-то — акации!
— А толку? Они ж тоже на территории!
— Понял… То есть нужны не просто деревья, а гражданские деревья?
— Н-ну… в общем… да.
— Погоди! А за территорией? Там же колхозные виноградники, сады… Тоже ведь растительность! Или это не то?
— Может, и то… — уныло ответил он. — А как туда попадешь?
— Через дырку.
— А «деды» узнáют?
Да, верно… Пока не отслужил хотя бы полгода, о дырке и думать забудь. Высокое право на самоволку надо еще выстрадать.
Случай нам представился всего пару дней спустя. Сидели в курилке перед ангаром и при этом, обратите внимание, не курили, что в глазах окружающих равнозначно уклонению от исполнения воинских обязанностей. Невесть откуда возник смутно знакомый старлей.