. Только не говорите, пан ксёндз, что при изучении Откровение святого Иоанна у вас никогда не было дэникеновских[31] ассоциаций.
Просто стечение обстоятельств, понятное дело, ведь никто не может читать мысли.
— Ясен перец, нет. О том, что, будучи в седьмом классе, пан ксёндз украл машинку из магазина игрушек, а потом, мучимый угрызениями совести, все же не отважился вернуть его хозяину, так что, втайне от всех, пан ксёндз отнес его в детский дом.
Ну откуда, никто ведь об этом не знал, за исключением… Нет, это невозможно. Его исповедник в семинарии не мог бы…
— Ну конечно же, нет. Отец Станислав, дорогой мой пан ксёндз, слишком много знал тайн, чтобы выдать хотя бы одну. Но этот диалог не имеет смысла, подслушивание в голове меня мучает, — продолжил Иисус. — Ну как я могу святому отцу доказать, что я тот, за кого себя выдаю? Какое чудо мне сотворить, Ян ты наш неверующий?
Викарий не отвечал, потому что ему ничего не пришло в голову. Иисус вознесся над полом сантиметров на двадцать, стащил со шкафа хрустальную вазочку и хряснул ею об стенку. Вазочка с грохотом разбилась, а на пол рухнул ливень блестящих осколков. Только они не легли спокойно на доски, а отскочили от них, словно бы их сделали из резины, полетели на средину помещения, закружились, вновь соединились в вазон и вернулись в руку Иисуса, который поставил сосуд на шкаф.
Я сошел с ума. Или — а может престидижитатор? Дэвид Копперфилд? Скрытая камера?
— Меня, случаем, не в «скрытой камере» снимают? — выдавил из себя в конце концов Тшаска.
— Понимаю, что это выглядит будто дешевый трюк или штучки фокусника, но как раз сейчас — и пан ксёндз должен это понимать — у меня нет под рукой моря, которое могло бы расступиться. Впрочем, в семинарии вас же учили относительно парузии[32], разве не так? Так вот, пан ксёндз, вот вам и парузия, я вновь сошел на землю. Хотя нет, в принципе, пока что это обычная частная эпифания[33], парузия случится, когда я явлюсь всем.
— Но ведь должны же были появиться знаки: печати, бестия, вавилонская блудница… — без какого-либо смысла возразил ксёндз.
— Ну да, и обоюдоострый меч должен выходить у меня из уст, разве не так?
Христос раскрыл губы, и между зубов выскочил длинный, блестящий клинок.
— Нхак, нгвица? Тьфу, — клинок исчез, — невозможно же так говорить. Ну как, понравился пану ксёндзу меч? Годится? Вообще-то говоря, могу сообщить пану ксёндзу, материя послушна моей воле. Так что, чего только пан ксёндз пожелает: меч во рту, крылья, рога, копыта, отростки — любое ваше желание.
— Так вы… — наконец-то выдавил из себя викарий, — Иисус?…
— Нуу, вообще-то принципиально ответ не так уже и прост. Вообще-то: да, я — Иешуа, родился я в Вифлееме, в четвертом году до рождества Христова, — снисходительно усмехнулся бородатый, — во времена правления Августа. Родила меня Мириам, которая и вправду была девственницей, а Иосиф моим отцом не был. Зато я и не Сын Божий, что естественно и понятно. Меня прибили к кресту, но на нем я не умер. Ну и, опять же, я не мог бы никого ни от чего избавить, так что я никакой не Христос, Мессия или Искупитель. Вот непорочное зачатие — это и вправду факт, но, как пан ксёндз наверняка ориентируется, оплодотворение девственности без полового акта и без разрыва девственной плевы не представляет собой какой-то особый вызов с технической стороны.
О, Святая Дева, прости мне, что я слушаю эти вот святотатства, и не карай этих людей, кем бы они ни были, — подумал викарий.
Иисус прервал свою речь и почесал себе подбородок.
— О’кей, ты прав, что ни говори, она ведь мне биологическая мать…
— К делу, Господи, — перебил Иисуса архангел Михаил.
— Ладно. Слушайте, пан ксёндз, дело не столь уже и сложное. День Господен наступил. Вы уж простите, пан ксёндз, что не все выглядит так, как пану ксёндзу казалось. Дело, в принципе, достаточно простое. Так вот, я и вправду бог, но не в понимании современной теологии. Для римлянина времен правления Августа, когда я родился, я был бы богом вне всяких сомнений — моя воля влияет напрямую на материю, примеры чему, признаюсь, шутливые, я представил только что. Если вы спросите, были ли это чудеса, или же эти события соответствуют какой-то пока что не известной вам физике — отвечу: ни да, ни нет. Просто, никакой такой физики не существует. Природа мира не физична, она духовна — потому-то мы и смогли появиться на чердаке, рядом с твоей спальней. Присесть можно? На форму мира не влияют никакие законы, но лишь воля сознательных бытий — сами вы духовно еще слабы, потому способны формировать реальность только лишь косвенно; чем же бытие мощнее, тем больше оно может.
Иисус отодвинул стул от компьютера и уселся поудобнее.
— Мы не космические пришельцы, просто — мы высшие существа. Духовные. Все — демоны, ангелы, тому подобные дела, в которые ты более или менее веришь, все это правда. Просто правда эта выглядит несколько иначе. Бог, понятное дело, существует, только я не назвал бы его бытием как личность. С сожалением заявляю, что иногда ближе к истине были различные языческие пантеисты или тот самый сумасшедший немецкий бенедиктинец-буддист[34]. Но, несмотря на то что Папаша личностью не является, у него имеется воля и сила, но личностью мы его не назовем, поскольку он не индивидуум… Псякрев, в жопу этот ваш язык. Ну никак этого не выразить. Михаил, как бы это было на божественном языке? — обратился он к архангелу.
Тот, все время стоя рядом, глянул на Иисуса.
— Ага. Хорошо. Может, по-французски попробую, это более точный язык… или, в принципе, оно и не важно. Ну, попик, чего ты на меня так пялишься?
Ксёндз Янечек сидел на кровати, и действительно пялясь, с лицом, предполагавшим совершенно плоскую линию электроэнцефалограммы головного мозга.
— Эй, ксёндз, возьмите-ка себя в руки. Именно сейчас пан ксёндз переживает, скажем так, мистическое испытание! В книгах об этом писать будут, о Втором Откровении — да, я, кстати, говорил уже, что это еще не конец света, а только лишь дополнение возвещения?
— Дополнение? Но ведь, — тут викарий долго подыскивал подходящую форму вежливости и, в конце концов, удовлетворился простейшей, — вы ведь все отрицаете, абсолютно все, что я признаю в Credo[35]… — викарий наконец-то отреагировал на только что услышанные им сенсационные открытия.
— Ну, скажем так: дополнение и коррекция. Ну а помимо того, не абсолютно всего. Так вот, самое основное, человек и вправду обладает душой, и душа эта, действительно, бессмертна. После смерти человек теряет в материальности в пользу собственной духовности — тут снова непреодолимый языковый барьер, пан ксёндз пускай ж простит — пан ксёндз после смерти поймет и так. Разве что пан ксёндз вознесется на небо, как Мария — это иной способ перехода на другую сторону, но без утраты материи, более близкий, хммм — чтобы дать отсылку к наверняка известному пану ксёндзу понятийному аппарату, более близкий к аристотелевскому единству души и тела, чем к обычной смерти, которая, скажем так, платоновская, не правда ли? Записывайте же, пан ксёндз, записывайте, это же Второе Откровение!
Ксёндз Янек машинально взял тетрадь и карандаш.
— Во-о, у нас уже и первые реликвии появились. Пан ксёндз лучше пусть вырвет из тетради страницы, на которых сейчас виршеплетства пана ксёндза, да выбросит их в корзину — но, впрочем, не надо, ведь если страницы будут вырваны, то лет через двести кто-нибудь пана ксёндза тут же обвинит в повторной подделке Откровения; ведь будут новые agrapha dogmata[36], будут новые протестанты и новые католики. Так что, пожалуйста, не вырывайте, а записывайте, как оно идет, Святым Карандашом. Я, Иисус, Иешуа, Христос, Мессия, являюсь наивысшим духовным бытием, которое на какое-то время приняло материальную форму путем рождения от женщины, Марии. Ариане, те самые, древние, а не те, что с деревянными саблями[37], совершенно случайно имели правильную интуицию по данному вопросу, отрицая существование Святой Троицы — я создание, не создатель. Свидетели Иеговы каким-то образом тоже ближе к истине, хотя они, без всякого смысла, отождествляют меня с ветхозаветным архангелом Михаилом, который — сам видишь — является чем-то отдельным.
Архангел Михаил изысканно поклонился.
— Так или иначе, — продолжал Иисус, — именно римская Церковь является моей Церковью, а не те еретики, так что не беспокойся, правильную ты сутану выбрал. Верность догмату здесь никаким боком, вы бы могли заявить даже то, что Христос — то есть я — был гиппопотамом, но это ведь я вас избрал, а не вы меня, так что это никакого значения не имеет.
Проблема заключается в то, что все те действия, которые вы так обожаете: молитвы, богослужения, пения, ладан, нам ни на что не пригодны. С молитвами, по сути дела, все совсем иначе — они обладают некоей внутренней ценностью, в качестве, скажем, созерцательных тренингов. Но к нам они ну никак не попадают. То есть, молиться следует, поскольку это поднимает, говоря языком брошюрок о здоровом питании, уровень духовности. То есть — я иногда в состоянии их услышать, когда, случаем, на какой-нибудь из них сконцентрируюсь, или когда ее напряжение велико — к примеру, когда миллион человек соберется на поле с тем вашим папой римским, где ровнехонько сто тысяч молятся, тогда это я как раз слышу. Но вовсе не выслушиваю, поскольку, что очевидно, я вовсе не вездесущий. Вездесущ только Бог — мой способ существования не геометричен в вашем понимании, но это совсем не означает, будто бы я повсюду — я попросту в некотором, хммм, месте или области — или, возможно, на каком-то уровне, ты как считаешь, Михаил?