Даст уважение.
Во-первых, та, кого
70 Ты в жены хочешь взять,
Смотри, – питомица
Каких родителей;
Пусть мать отменными
Блистает нравами,
Чьи нравы девочка
В нежнейшем возрасте
Впитавши выразит.
Тут на врожденные -
Мила ли – качества
80 Смотри, чтоб в облике
Цвела безоблачность;
Пусть от лица вдали
Пребудет сумрачность,
Но на щеках ее
Цветет застенчивость,
И в лике девушки
Не будет дерзости.
Пусть будет скромная
И пусть не тянется
90 К мужам с объятьями.
Во взорах кроткая,
Пусть всюду глазками
Не рыщет, бегая.
От губ подалее
Пусть будет глупая
Болтливость вечная
И с ней мужицкое
Всегда молчание.
Пусть будет девушка
100 В науках сведущей,
Иль пусть хотя бы к ним
Предрасположенной;
И в них, счастливая,
Могла б из древности
Творений лучшие,
Дни жизни радуя,
Черпать учения,
В их всеоружии
Не раздувалась бы
110 В удачах гордостью,
И не рыдала бы,
Когда в несчастия,
Бедняжка, ввергнута.
Всегда веселая,
Не будет пусть она
Докучной, тягостной
Твоею спутницей.
Сама ученая,
Научит грамоте
120 Твоих с младенчества
Внучаток в будущем.
Заставит пусть тебя
Покинуть сверстников
И успокоиться
С женой ученою;
Она, желанная,
Рукой проворною
Струн льет звучание
И пеньем (сладостней
130 Нет, Прокна, голоса
И у сестры твоей)
Приятно радует.
Хотел бы Аполлон
То слушать пение.
Тебя б заставила
Беседой ласковой,
Но и ученою
Быть дни и ночи с ней,
Найти у ней слова
140 Медовой сладости
И не без прелести
С медовых уст ее
Всегда текущие;
Да сдержат те слова
Тебя, коль к радости
Пустой потянешься,
Да облегчат они,
Коль вдруг сожмет тебя
Тоска щемящая;
150 Поспорит в них она,
Вся – красноречие,
С нелегким опытом
Всех дел случившихся.
Такая, думаю,
Орфею некогда
Была супругою.
Из царства мертвого
Не стал бы дерзостно
Спасать он женщину
160 По нраву грубую.
Такой же, думаю,
Непревзойденною,
Что и с отцом могла
Равняться песнею,
Назона дочь была.
Такой же, думаю,
(Какой приятнее
Отцу и не было,
Кто всех ученее)
170 Была дочь Туллия.
Такой же Гракхов двух
Была родившая.
Она, родив, детей
Добру наставила,
Став им наставницей,
Как и родильницей.
Но что столетия
Тревожим прошлые?
И в веке нынешнем,
180 Хоть он и грубый век.
Найдется девушка, -
Но лишь единая, -
Так пусть единую
Возьмет из множества
И с нею тех сравнит,
О ком рассказано,
Как бывших некогда
В веках, что минули;
Она же дальнюю
190 Теперь Британию
Возносит, крыльями
Молвы взнесенная, -
Хвала и слава ты
На всей земле одна
Такая девушка!
Но не Кассандра ты
В своем отечестве.
О Кандид, ты скажи,
Коль и тебя возьмет
200 Супругом девушка,
Одна из тех, о ком
Сказал я ранее, -
То да оставишь ты
Исканье внешности
Или к приданому
Стремленье жадное.
Вот слово верное:
Красива каждая,
Коль дева по сердцу.
210 Нет тех достаточней,
Кто счел достаточным
Все, чем владеет он.
Так, любит пусть меня
Жена: тебе ни в чем,
Друг, не солгал я здесь.
Пусть даже девушке
Самой природою
В красе отказано,
И пусть на вид она
220 Чернее угольев,
Но будет мне она
Врожденной скромностью
Прекрасней лебедя.
Пусть деву вздумала б
Лишить приданого
Судьба обманная, -
Да пусть бедней она
И Ира бедного, -
Но будет мне зато
230 Врожденной скромностью
Богаче, Крез, тебя.
Жене Трасона волопас-мужик нанес
Позор в его отсутствие.
Домой вернувшись, воин понял все, и вон
Вооруженный бросился.
Настигнув волопаса одного в полях,
Вскричал: "Эй, слушай, мерзостный!"
Тот встал, камней набрав себе за пазуху.
Меч обнажив, вскричал Трасон:
"Ты причинил позор моей жене, мясник?"
Тот отвечал бестрепетно:
"Да, я" – "Так, признаешься? Всех богов, богинь
Зову. О злодеяние!
Тебе бы в грудь по рукоять я меч вонзил,
Когда бы не признался ты".
Я не стремлюсь занять поля пространные,
К златому счастью Гига нет стремления.
Пусть он своим, своим и я довольствуюсь.
И все, что слишком, слишком мне не нравится.
Выбросьте труп мой, данайцы, поверженный после кончины:
Ведь и убитый уже, лев для зайцев по-прежнему страшен.
Как-то поэт, кому первого нет, написал: "В благочестье
Эней – кому второго нет".
Некто, когда короля захотел восхвалить он, считая,
Что сам Марона стоит он,
"Вот он, вот он, король, кому первого нет", – заявляет.
Такой хвалы не стоит тот.
Стоит, однако, поэт, и бесспорно. Итак, воздадим же
Хвалу обоим должную.
Вот он, вот он поэт, кому первого нет, но и вот он
Король, кому второго нет.
Книга святая Андрея касается всех по порядку
Фаст, но касается их с краткостью дивной она.
Сами же вышние боги, кого он воспел, вероятно,
Все о поэте пеклись, пишущем книгу свою.
Ведь написал он не вдруг, но так, что не сделаешь лучше
В долгое время ее, сколько б его ни давать.
Благочестив и предмет, незатронутый с древности самой,
Роком и облик труда тот же доднесь сохранен.
Если ж себя не связал он заботой о всяких размерах, -
Это отнюдь не в ущерб, с разумом он совершил.
Ведь и величье труда подчиняться не хочет размеру,
Да и свобода лишь там, где вдохновение есть.
Благость труда самого для невежды достаточна, ты же
Каждый, кто пил, и не раз, воду в Кастальском ключе,
Если ты взвесишь детали, – в них вкусишь такое блаженство,
Коего ты ни в одной книге досель не вкушал.
Двадцать лет вдалеке от отчизны был вождь Итакийский,
Но возвратился, – и пес тотчас его опознал.
Ну, а тебя, Стратофонт, кто четыре часа состязался,
Вместе и пес, и народ были не в силах узнать.
Мало того, если сам о себе ты зеркало спросишь,
Сам же под клятвой тогда скажешь: "Я – не Стратофонт".
Незим, кулачный боец, к прорицателю прибыл Олимпу,
Чтобы спросить, суждена ль поздняя старость ему.
"Будешь ты жить не у дел, – тот изрек, – но тебе, состязатель,
Бог беспощадной косой оцепенелый грозит."
Если на стадий бежит Евтихид, ты сочтешь, что стоит он.
Если ж бежит на обед, – скажешь – на крыльях летит.
Мази, гирлянды цветов не нужны моему погребенью.
Вина и с жертвой костер тратою будут пустой.
Дайте мне это живому! А пепел в смешенье с фалерном
Грязь образует, а мне вовсе вина не дает.
Я из земли порожден и под землю по смерти сокроюсь.
Так приходи же ко мне, чаша из глины земной!
Зеркало, Геллия, лжет. Если б зеркало было правдивым,
Раз лишь взглянув, никогда б ты не взглянула опять.
К парфам бы он убежал или даже к столпам Геркулеса,
Раз обнаженной узрев, о Антипатра, тебя.
Взявший урода-жену, лишь зажжет ввечеру он светильник, –
И у бедняги темно будет поныне в глазах.
Если одна борода создает мудреца, – что мешает,
Чтобы козел с бородой мог за Платона сойти?
Вольность, которой пределы ее перейти разрешили,
Быстро стремится вперед, и не удержишь ее.
Если супруга вечор тебе на ногу стала, то утром
Под башмаком у нее будет твоя голова.
Пусть сюда взоры влечет, кто привлек к себе некогда уши,
Генрих, певец Абингдон, славный искусством своим.
Был он недавно один, отличавшийся голосом дивным,
И на органе играть был он искусен один.
Слава Уэллсского храма, в святилище был королем он
Призван к нему, чтоб его также прославить собой.
У короля его отнял сам бог, и вознес его к звездам,
Чтоб и на небе самом новая слава жила.
Генрих лежит здесь смиренный, кто благости друг неизменный.