…А мы, пролетарские писатели… мы должны в тысячу раз больше любить свой город… Старая литература воспевала «Медного всадника», адмиралтейскую иглу, дворцы и фонтаны. А кто «воспоет» «Путиловец», Металлический, «Треугольник», «Красный выборжец», Электросилу, Балтийский завод, Выборгский и Московско-Нарвский дома культуры?..
…Вы знаете, что при Екатерине II было проведено большое строительство… Но, товарищи, сравните размах строительства Екатерины и Петра с тем невиданным размахом, который дан постановлением ЦК правительства о социалистическом Ленинграде, — и какими жалкими, бедными, скудными и кустарными покажутся нам дела дворянства и буржуазного Откомхоза по сравнению с нашими делами и планами… Разве не заслуживают они еще лучших стихов, чем стихи о «в гранит одевшейся Неве» и о «мостах, повисших над водами»?
Из статьи М. Чарного «Литературные заметки о советском патриотизме»
(Новый мир. 1947. № 11)
…В кругу «Серапионовых братьев» проповедовались следующие идейки: «Русской прозе… угрожает смерть, потому что в ней нет действия, нет движения», она якобы «стала простым отражением идеологий, программ, зеркалом публицистики».
…«Серапионы» с пренебрежением отбрасывали основные заветы русской литературы и, подсюсюкивая, с важным видом твердили декадентские зады. Это были совершенно реакционные выступления, демонстративно реакционные в те годы, когда молодая революция вынуждена была отбиваться от наседающих со всех сторон врагов.
«Серапион», угрожавший русской литературе смертью, если она останется «отражением идеологий», призывал учиться у западных писателей… таких, как… Стивенсон и Конан Дойл. Это было бы смешно, если бы не было так скверно… Сколько нужно реакционной развязности, чтобы решиться провозгласить подобные лозунги.
…Октябрьская революция прорвала плотину, которая сдерживала поток творческих сил народов России. И вот прошло тридцать лет… Патриотизм советского человека уже давно освободился от того налета «странности» и печали, о которых говорил Лермонтов. Могли ли
Олег Кошевой и Ульяна Громова сказать: «Люблю Отчизну я, но странною любовью»? Невероятно!
…Советский патриотизм с брезгливостью отбрасывает угодническое расшаркиванье перед «заграничным», связанное с барски-холуй-ским отношением к отечественной культуре и ее недооценкой… Чувство патриотизма советского человека стало глубже и содержательней; любовь к родине стала любовью не только потому, что «это мое», а потому еще, что это самое лучшее, самое достойное. Не потому и не столько потому, что «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек», а прежде всего потому, что «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».
…Русский человек прошлого века, говорит Успенский, был сконфужен «прочностью» заграничного человека, вернее, контрастом с непрочностью, неустойчивостью, неоформленностью его собственной жизни в условиях царско-крепостнического режима. Но что теперь в мире прочней, устойчивей молодого советского общества, построенного на основах свободного, организованного труда, научного плана и полного развития творческих сил!
…Мы не можем не относиться с презрением к той литературе и к тому искусству, которые наполнены гангстерами, девицами из варьете, восхвалением адюльтера и похождений авантюристов и проходимцев.
…Наша литература отражает «строй более высокий, чем любой буржуазно-демократический строй, культуру во много раз более высокую, чем буржуазная культура» (А.А.Жданов).
Из статьи А.Н. Тарасенкова «Космополиты от литературоведения» (Новый мир. 1948. № 2)
Во многих партийных документах последнего времени очень остро поставлен вопрос о вреде преклонения советских людей перед западноевропейской и американской буржуазной культурой. Исчерпывающую характеристику этого явления дал недавно товарищ В.М.Молотов в своем докладе «Тридцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции».
…Слова товарища Молотова с полным правом могут и должны быть применены к ряду явлений нашего литературоведения.
На последнем пленуме правления Союза советских писателей был поставлен вопрос о теоретическом наследии Александра Веселовского. Критика его, однако, вызвала чрезвычайное волнение среди после
дователей и апологетов этого ученого. Иные литературоведы считают, что совершено покушение на святая святых, что работы А. Веселовского не нуждаются ни в каком теоретическом пересмотре.
Исторически Веселовский противостоит всей линии Белинского — Чернышевского — Добролюбова. Веселовский — один из столпов буржуазно-либеральной науки. Как философ, Веселовский находился под огромным влиянием спенсеровского позитивизма.
…Его теория историко-сравнительного анализа приводит к тому, что любое литературное произведение начинает рассматриваться как результат многих, самых разнообразных слагаемых… Этот эклектизм равноправия различных факторов приводит к тому, что главное определяющее в генезисе литературы — классовая борьба — выпадает из поля зрения исследователя.
Веселовский был влюблен в Запад и западную культуру, и ему казалось, что русское народное искусство, русская литература складывались под их коренным воздействием. Эта грубо ошибочная антиисторическая концепция привела Веселовского к благоговейному преклонению перед иностранными источниками.
…Напомним о позициях «Серапионовых братьев», которые сами установили свое литературное происхождение от Гофмана…
…Презрение по отношению к России, ее культуре, ее великим идеям было характерно и для иезуита Бухарина, и для бандитского «космополита» Троцкого. Это грозные напоминания. Они показывают, с чем роднится в современных политических условиях дух преклонения перед западной буржуазной культурой и цивилизацией, кому он служит.
…В своих работах об американской литературе… А.Старцев допустил массу ошибок, идущих по линии преувеличения значения американской литературы, по линии смазывания острейших классовых противоречий, характерных для нее.
…Товарищ Сталин говорил: «Философия “мировой скорби” не наша философия. Пусть скорбят отходящие и отживающие» (Соч. Т. 6. С. 273).
Как раз представителем такой отживающей скорбной философии явился в Америке Эдгар По, один из родоначальников мирового декаданса, писатель, крайне враждебный нам, склонный к мистике… Вместо того чтобы показать реакционность философии Э.По, вскрыть ее классовый характер, литературовед Сильман всячески превозносит художественные достоинства По, подчас даже мнимые, и не дает никакой классовой характеристики отцу современного декаданса.
…Это не что иное, как апология упадочничества, тоски, той самой мировой скорби, о которой так резко говорит товарищ Сталин… Недаром с таким сочувствием цитирует Сильман глубоко ошибочные высказывания Достоевского об Эдгаре По…
…Или возьмите, например, том I «Истории французской литературы», выпущенный Институтом мировой литературы Академии наук СССР в 1946 году. Что ни французский писатель, то бесчисленные примеры влияния на русскую литературу.
…Мало чем отличаются… и утверждения авторов «Истории английской литературы» (том I, вып. 2).
…Какое убожество сводить всю литературу нашего великого народа к перечню бесконечных влияний! Как мало у всех этих «маститых» ученых научной добросовестности, как раболепно они следуют за буржуазной историографией и литературоведением!
Вспомним хотя бы о статье профессора Эйхенбаума, посвященной Толстому. Эйхенбаум — в прошлом один из столпов формализма — в извращенном свете рисует работу Л.Толстого над «Анной Карениной»… Вместо того чтобы раскрыть великое значение Толстого для мировой литературы, признаваемое даже нашими врагами, профессор Эйхенбаум ищет литературные источники гениального романа Толстого во французской адюльтерной литературе. Какое убожество мысли, какая псевдонаучная, крохоборческая эмпирика!
…Пора покончить в нашей литературной науке с ползаньем на брюхе перед западными образцами… Пора понять, что нет писателей всечеловеческих, без классовых и национальных корней. Пора раз и навсегда расстаться с пережитками сравнительной историко-культурной школы. Пора понять, что не пресловутые литературные «влияния», а живая историческая практика классовой борьбы определяла и определяет историю литературы.
В. Каверин ОТВЕТ ЧИТАТЕЛЯМ
В «Литературной газете» помещено письмо студентов-первокурсни-ков Ленинградского педагогического института, посвященное разбору моего романа «Открытая книга». Авторы пишут, что они «очень хотели бы, чтобы В.Каверин не прошел мимо этого письма».
Исполняю просьбу.
Начну с того, что вы, товарищи, напрасно взяли на себя труд пересказать содержание первой части романа. Она напечатана, и любой читатель легко может убедиться в том, что ваш пересказ нисколько ее не напоминает. Более того, он дает представление о каком-то нелепом произведении, за которое не взялся бы, находясь в здравом уме и твердой памяти, ни один советский писатель.
Передает ли известная эпиграмма:
Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует «гулять»
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она — жена и мать, —
содержание «Анны Карениной»? Любое произведение, даже самое совершенное, можно пересказать так, что при всей видимости правдоподобия оно предстанет в глубоко искаженном виде. Так как вы в своем письме пользуетесь не моим романом, а собственным пересказом, мне легко будет в дальнейшем указать на эти искажения.
Не заметив — или намеренно опустив — главное, что есть в моей книге, отважные критики вставили в нее то, чего в ней нет. Откуда взяли вы, что не рабоче-крестьянская молодежь, а какие-то «акгивисты-гимназисты» составляют «главное ядро комсомольской организации города»?..
Да и откуда могли взяться эти «гимназисты-активисты» в 1921–1923 годах? Уж не из статьи ли т. Тарасенкова, напечатанной в журнале «Знамя»? Во время Великой Октябрьской революции Тане — одиннадцать лет. Могла ли она в этом возрасте вместе с Павлом Корчагиным бороться с голодом и разрухой, строить новые заводы и новые города на просторах Сибири, в дальневосточной тайге? Кстати, именно в борьбе против голода 1921 года Таня вместе с товарищами-комсо-мольцами принимает самое активное участие — этому посвящена в моем романе важная для ее формирования глава. Но хронологически биография моей героини не совпадает с жизнью героического поколения Павла Корчагина — так что не стоило брать этого сопоставления из поверхностной статьи Шебунина о моем романе, появившейся в «Вечерней Москве».