После разгрома группы Гесслица Центр трижды пытался внедрить в столицу рейха свежих агентов, но гестапо работало безупречно. Людей брали при устройстве на работу, при переходе границы, при проверке документов, при попытке выйти на контакт с кем-то из «спящих». Но вдруг случилось то, на что никто не рассчитывал, — Дальвиг угодил под массированную бомбардировку в Монте-Кассино, был комиссован и переведен в Берлин. Тотчас к нему направились трое сотрудников НКГБ, но двое из них, в том числе и радист, практически сразу погибли в перестрелке на проваленной явке. Спаслась и сумела кое-как социализироваться только одна девушка, русская, по документам Мод Ребрих. Она устроилась на работу в кинотеатр «Макс Вагнер» киномехаником — мужчин для работы в Берлине оставалось все меньше, — а теперь ей пришлось выполнять также и несвойственные женщине обязанности связного.
Они вынуждены были найти парня, который за хороший куш согласился работать на рации, полагая, что помогает американцам. Ему пообещали гарантии безопасности на будущих руинах рейха. С коммунистами Москва контактировать запретила, ибо, если кто из них и оставался на свободе, то в основном под жестким контролем гестапо. В ситуации острой нехватки агентуры решено было рискнуть и возобновить контакт с Гесслицем.
— Вот смотри, Вилли, — Дальвиг передал Гесс-лицу фотографию, — вот этот парень — видишь? В кителе, капитан — это Ганс Штайнкоттен, единственный сын Гуго Штайнкоттена, профессора из Института физики. Это здесь, в Далеме.
— Знаю, — буркнул Гесслиц.
— Отец работает непосредственно с Гейзенбергом уже несколько лет.
— Для Ганса, надо понимать, война уже кончилась?
— Да. Попал в плен, как видишь. Под Псковом.
Воевал в составе восемнадцатой армии группы армий «Центр». Это важно, отец может знать. Много любопытного рассказал про своего papa.
— Но институт, кажется, эвакуировали?
— Так точно. Но Гуго Штайнкоттен пока тут, мы проверили. Живет там же, в Далеме. Сын сообщил и адрес его, и место работы, и даже номер автомобиля.
— Не спрашиваю, о чем пойдет речь.
— Ну, да, Центр заинтересован в какой угодно информации по урановой бомбе. Хорошо бы также узнать, куда перебрались люди Гейзенберга и где он сам? Если Штайнкоттена хорошенько тряхнуть, глядишь, из него что-нибудь да посыплется, м-м? Судьба парня теперь в его руках. Расстрелять, конечно, не расстреляют, но откуда ему знать? Можно и припугнуть: большевики — зверье, пришлют ему пальцы сына в конверте на годовщину «Пивного путча».
— М-да, это ход. Это ход, — согласился Гесс-лиц. — Это сработает.
В подсобке, где они сидели, появилась Мод. Ей было около тридцати, внешность — самая обыкновенная, неброская, но не лишенная миловидности — идеальная для разведчика. В руках она держала поднос с двумя чашками дымящегося кофе.
— Ого! — удивился Гесслиц. — Да вы тут в роскоши купаетесь.
— Лео где-то раздобыл банку «Нестле», — пояснила Мод, протягивая ему чашку. — Даже странно, что в таком дыму ты уловил запах кофе. Гасите ваши папиросы, ребята. Фильм кончится через двадцать минут. Так что скорее пейте и катитесь отсюда.
Чашка Лео была размером больше и полна лишь наполовину. Он нагнулся к столу и подтянул ее к губам левой рукой, подверженной тремору не настолько, как правая.
— Главное, вместе с кофе не отхватить кусок фарфора, — мрачно пошутил он.
За пять минут до финальных титров Гесслиц спустился в зал, чтобы вместе со зрителями выйти из кинотеатра.
На площади был объявлен перерыв. Фельдфебель отдувался в скверике на скамейке, обмахиваясь фуражкой. Его подопечные поснимали каски и сбились в кучу, о чем-то оживленно шушукаясь и смеясь. Один из призывников, белобрысый парнишка лет пятнадцати, развязно крикнул проходившему мимо Гесслицу:
— Эй, дядя, закурить не найдется?
— Сопли вытри, — бросил Гесслиц, не останавливаясь. — Закурить ему!..
Уже битый час Ли-2, на котором Ванин должен был лететь в Тернополь, стоял на взлетной полосе. При опробовании правого двигателя на крыло вылетало слишком много масляных брызг, и бортмеханик вновь и вновь сверял показания температуры головок цилиндров и масла при разных режимах работы двигателя, в то время как один из техников, взобравшись на крыло, осматривал масломерную линейку. Другого самолета не было, и Ванин вынужден был ждать.
Проводить его до аэропорта вызвался начальник 3-го, англо-американского, отдела Гайк Овакимян, возглавлявший в 1-м управлении НКГБ агентурное направление под кодовым названием «Энормоз», в рамках которого советским физикам, работавшим над созданием урановой бомбы, передавались тщательно отобранные данные разведки, полученные из научно-технических центров — в первую очередь в США.
Накануне ночью Ванин и Овакимян заглянули в так называемый кабинет «И», выделенный персонально Курчатову в здании НКГБ, где он мог знакомиться с документами научно-технического характера, добытыми советской агентурой по всему миру.
При свете двух бакелитовых ламп Игорь Курчатов и его брат Борис, тихо переговариваясь, изучали содержимое увесистых папок с грифом «Совершенно секретно», дополненных только что полученными материалами от разведгруппы Квасникова в Нью-Йорке, а также и от работавшего в национальной лаборатории в Лос-Аламосе физика-коммуниста Клауса Фукса. Это были разрозненные — и по структуре, и по содержанию — документы, усилиями Ова-кимяна сгруппированные в более-менее схожие по смыслу блоки.
До недавнего времени имена источников информации, по соображениям секретности, оставались скрытыми, их тщательно замазывали чернилами. Однако когда, в очередной раз просматривая испещренными формулами страницы, Курчатов, обращаясь к Юлию Харитону, сказал: «Ну, это, без сомнений, Ферми, его рука», а Харитон, указав на другую страницу, заметил: «Оказывается, Теллер тоже у Оппенгеймера?», глава группы «С» по координации разведданных по урановой бомбе Судоплатов распорядился более не заштриховывать источники в донесениях, которые показывают ученым.
— Ну, как, дорогие Курчатовы, есть что-то интересное? — поинтересовался Ванин.
— У вас тут, как в пещере Аладдина, всегда что-нибудь да найдешь, — отреагировал Борис Васильевич. — Вот, американцы строят завод по производству плутония. И собираются открыть еще несколько для разделения изотопов. Вам, Гайк Бадалович, как кандидату химических наук, это может быть интересно.
Внешне братья были не похожи, а окладистая борода Игоря делала различие еще более разительным, но стоило кому-то из них заговорить, как в манере речи, в паузах, в подборе слов, в жестикуляции открывалось поразительное сходство, ясно указывающее на близкое родство этих людей.
— Да, американцы. — задумчиво повторил Ова-кимян. — А скажите, Игорь Васильевич, как, по-вашему, скоро они войдут в завершающую стадию?
Курчатов выпрямился, хрустнули позвонки, взглянул на брата и покачал головой:
— Не думаю. Дорого — не значит быстро. А нужно быстро. Судя по этим документам, они не чувствуют себя стабильно. Суетятся. Стараются сделать всё и сразу. Как говорится, идут широким бреднем. Да, заводы. Да, котлы. Множество гипотез, решений. И результат обязательно будет. Но в какие сроки? Очевидно, им критично не хватает 235-го урана. Складывается впечатление, что где-то они увязли. То ли запутались в центрифугах, то ли мембраны плохи, то ли сбоит система обогащения, то ли еще что-то. Они схватились сразу за всё, занялись одновременно и ураном, и плутонием, и имплозивной схемой, и пушечной. И теперь им трудно собрать это всё в кулак. Такое у меня впечатление.
— Так где же сейчас сердце Кощея? — спросил Ванин.
— Боюсь, в Берлине. Там собран цвет ядерной физики. И насколько я понимаю, они усердно работают. Но по ним у нас слишком мало информации.
— А мы?
— Мы отстаем. — Курчатов вздохнул и отбросил карандаш. — Мы отстаем. И от тех, и от других здорово отстаем. Да чего уж — проблемой урана у нас занимаются около семидесяти научных сотрудников, а в Америке — тысяча. О немцах я и не говорю. Видите ли, с научной точки зрения, всем всё понятно с начала сороковых. Теоретически цепная реакция исследована вдоль и поперек. Все знают, что нужен обогащенный уран-235. Или плутоний, для производства которого опять же требуется уран-235. Проблема в одном — в научно-технологическом решении. Как наработать обогащенный уран-235 в количестве, достаточном для производства бомбы? Вот кто успеет сделать это первым, тот и снимет банк, простите за буржуазную терминологию. — Курчатов нахмурился, взял новую папку и, глядя куда-то мимо, добавил: — Собственно говоря, это и есть суть того, что мы называем сегодня ядерной гонкой.
По пути в аэропорт Овакимян заговорил о бескорыстном сотрудничестве с учеными первого звена — как в США, так и в других странах, — причастными к разработке уранового оружия. Овакимян говорил по-русски без акцента, с еле заметным, внушительным аканьем, характерным для армян.
— Пора признать, Павел Михайлович, что опираться на идейных друзей, безусловно, надо, но их не так много в интересующей нас сфере. В основном там трудятся аполитичные люди, для которых социализм — не больше, чем красивое слово. Чем ближе создание оружия массового поражения, тем глубже сомнения умных, совестливых людей в своем выборе. Тем крепче осознание, что обладание таким оружием только одной стороной ведет мир к катастрофе. Политики, военные — люди особого замеса. Они не остановятся перед соблазном решить все проблемы одним ударом. Это понимают крупные ученые. Они видят, что их гений служит бомбе. И дипломаты наши, и разведка отмечают рост таких настроений в научной среде. По-моему, это тот крючок, за который надо ухватиться и осторожно-осторожно, как запал из мины, потянуть на себя.
— Да, пожалуй, ты прав, Гайк Бадалович, — согласился Ванин. — Тут хорошо было бы как-то донести пошире, что союзнички наши весьма двуличны. Как только Гитлеру свернут шею, мы сразу увидим их зубы. Это пока все играют в доверие, сотрудничество. Помнишь, попросили мы по лендлизу поделиться десятью кило урана и что-то там по сотне окиси, что ли, и нитрата. Чесался Гровс, чесался да и выдал от всех буржуйских щедрот аж целый килограмм. Правда, не металлическо