Это означало, что с минуты на минуту будет массированный налет. Гесслиц прибавил ходу. Из подворотни под ноги ему выскочил кот, по-видимому, домашний, и посеменил рядом, взволнованно мяукая. По небу забегали желтые щупальца зенитных прожекторов. Перед входной дверью Гесслиц на секунду замешкался. Кот сел возле ног, задрал морду и уставился на него, точно спрашивал: что будем делать дальше? В сторону бомбоубежища по улице бежали люди. Махнув рукой, Гесслиц подхватил кота и поспешил в свою квартиру.
Нора стояла возле распахнутого окна и смотрела на блуждающие по черному небу лучи. Снаружи неслись возбужденные крики, вой сирен, гудки автомобилей, прорезаемые холодным речитативом громкоговорителей.
— Милая, что ты? Быстрее в убежище! — задыхаясь, крикнул Гесслиц.
Нора повернулась к нему. Лицо ее было абсолютно спокойно, даже умиротворенно.
— Зачем? — тихо спросила она. — Так лучше, чем в тишине.
— Но это воздушный налёт, милая. Мы можем погибнуть. — Гесслиц старался говорить как можно мягче. — Все спешат в убежище. Это же ненадолго.
Он как-то сразу сник, осознав, что она никуда не пойдет и что, как и в прошлый раз, им придется остаться, надеясь, что бомба не упадет на их дом. Помедлив, он улыбнулся и шагнул к ней:
— Ты только взгляни, кого я тебе принес.
— Боже мой, Вилли! — Глаза Норы восхищенно расширились. — Боже мой! — Она бережно, чуть ли не трепеща, взяла перепуганного кота на руки. А Гесслиц обнял ее своей медвежьей хваткой.
Когда воздух наполнился зловещим гулом летящих британских «москито» и глухо ухнули первые орудия на зенитных башнях Тиргартена, а следом забили расчеты, размещенные на крышах, и рванули первые сброшенные на город бомбы, окрасив всполохи в небе розовым отсветом пожаров, Гесслиц с закрытыми глазами неподвижно сидел в кресле, обнимая, как обнимают испуганного ребенка, притихшую у него на коленях Нору. А Нора нежно прижимала к себе дрожащее кошачье тело, и умиротворенная улыбка не сходила с ее губ.
В этот день в районе Бобруйска командующий 1-м Белорусским фронтом Рокоссовский мощными артиллерийскими и авиабомбовыми ударами по огневым точкам и артбатареям немцев начал операцию, получившую название «Багратион». Советские войска силами 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов и 1-го Прибалтийского фронта приступили к массированному наступлению в Белоруссии, имевшему целью фланговыми ударами с северо-востока и с юго-востока восточнее Минска взять в котлы дивизии группы армий «Центр», обескровить их и выдавить части вермахта, которые уцелеют, на территорию Польши, полностью освободив Белоруссию и обеспечив выход на юго-восточное побережье Балтики.
Одновременно высадившиеся в Нормандии войска союзников продолжили расширять плацдарм протяженностью до 80 километров в ширину и до 17 — в глубину. 25 дивизиям союзников противостояли 23 германские дивизии командующего группы армий «В» Роммеля. Войска 7-го корпуса 1-й американской армии, наступая к западному побережью полуострова Котантен, форсировали реку Мердер и отрезали находящиеся на полуострове немецкие части. Велись упорные бои за глубоководный порт Шербур, имевший стратегическое значение в вопросе снабжения войск.
На эти события Гитлер отреагировал с неожиданным воодушевлением. На оперативном совещании, проходившем в штаб-квартире начальника рейхсканцелярии Ламмерса «Вендула» — бункере вблизи Розенгартена, — фюрер прервал начальника штаба Верховного командования Кейтеля, докладывавшего обстановку на фронтах:
— В вашем голосе, генерал, звучит обреченность, пессимизм. Между тем ни к тому, ни к другому я не вижу оснований. Вспомните, после скольких побед Фридрих Великий потерпел поражение в Ко-линской битве. Его жизнь вступила в черную полосу, его генералы проигрывали сражения на всех фронтах, его завоевания таяли на глазах. И даже Берлин был ненадолго захвачен противником. И что? — Губы фюрера растянулись в мечтательной улыбке, отчего многим стало не по себе. — Король сконцентрировался и нашел в себе силы для контрудара. При Росбахе и Лейтене он в пух и прах разгромил врага! Вот о чем должен помнить каждый из нас.
Гитлер поднялся из кресла, обошел его и облокотился на спинку, точно профессор на кафедре перед полной аудиторией. Вид его являл признаки сильного нервного истощения: сказывались годы бесплодного сопротивления неизбежному. Он вынужден был придерживать правой рукой левую, чтобы не было заметно, как она дрожит вследствие приступа паркинсонизма. Глаза покраснели и слезились. Но он был абсолютно спокоен.
— Понимаю, — продолжил Гитлер, — легко впасть в пессимизм, когда на Германию сыплются бомбы и приходится драться и на западе, и на востоке. Но я верю в Рундштедта, и я верю в Буша. Буш отлично показал себя под Оршей и Витебском, отразив наступление русских. Я верю, он остановит их и сейчас. Благодаря разведке рейхсфюрера Гиммлера мы ждали этого удара, мы к нему готовы. Да, пришлось перебросить танковый корпус СС в Нормандию. Но чем сложнее задача, тем выше подъем несокрушимого тевтонского духа, не правда ли?
Генералы понуро слушали фюрера, очевидно, понимая, что группа армий «Центр» приносится в жертву сопротивлению наступающим войскам союзников в Нормандии. Тем паче что Гитлер забыл упомянуть о переброске во Францию и большей части люфтваффе, что делало положение Буша фатально безнадежным. Даже Гиммлер заметно приуныл, несмотря на похвалу фюрера. Действительно, еще в конце апреля агент Шелленберга сообщил, что в Москве обсудили два варианта наступления: в районе Львова и через Белоруссию. Буш предлагал заблаговременно отвести группу армий «Центр» к Бугу, но Гитлер не пожелал одномоментного трехсоткилометрового приближения Красной армии к столице рейха.
— Как и Фридриху Великому, о котором я упомянул, нам нужно сконцентрироваться на возможности нанесения контрудара, причем там, где противник ожидает его меньше всего. — Гитлер обвел собравшихся вызывающим взглядом. — Это будет асимметричный, в высшей степени сокрушительный удар. Вам известно, что мы начали серийное производство летающих бомб. Тринадцатого июня первые образцы были запущены в направлении Лондона, а спустя три дня сразу двести пятьдесят крылатых боезарядов обрушилось на Лондон и южное побережье Англии. Во время вторжения Черчилль самонадеянно заявил, что война будет окончена до Нового года. После нашего налета мы его почему-то больше не слышим. Как гласит старая немецкая поговорка: не хвали день, пока не наступил вечер. Мне понравилось, как журналист Шварц ван Берк назвал наше новое оружие — Фау-1. Так и будем его называть впредь. Но это только начало! — воскликнул фюрер, постепенно возбуждаясь. — В закрытых лабораториях немецких ученых уже практически готово то самое чудо-оружие, о котором мы твердим с начала войны. Мы провели первые испытания — они успешны! Это будет бомба невероятно сокрушительной силы! Это будет немецкая бомба! Бомба возмездия! Когда мы получим ее, война окончится через сутки! Вот где наш будущий контрудар, господа!
Гитлер умолк. В бункере витало чувство недоверия; лишь стоявший рядом с фюрером обергруппен-фюрер Ламмерс взирал на него с восторгом, и даже стеклянный глаз, заменивший потерянный им в боях за Силезию в 17-м году, казалось, сиял одушевлением.
— Я нигде не ошибся, рейхсфюрер? — обратился Гитлер к Гиммлеру.
— Никак нет, мой фюрер, — ответил тот и сделал шаг вперед. — В настоящий момент уже ведется наработка обогащенного урана. Конструкторские бюро заняты компонентами бомбы и способами ее доставки.
— Полагаю, с помощью Фау-1?
— Они бьются над этой задачей. Пока потенциально она еще слишком тяжела. Скорее всего понадобится новый тип бомбардировщика.
— Сколько времени потребуется, чтобы работа была закончена?
Гиммлер помялся и без уверенности в голосе сказал:
— Около года, мой фюрер.
Гитлер выдержал внушительную паузу и раздраженно отчеканил:
— Полгода. Я даю полгода. Любыми средствами, но к Рождеству оружие возмездия должно лежать вот на этом столе.
Расходились молча, действующие командиры вермахта — в подавленном настроении, будто с поминок. В приемной Гиммлер приказал своему адъютанту срочно вызвать к нему Шелленберга. На улице уже стемнело. С Мазурских озер доносились утробные лягушачьи рулады. То и дело где-то вдали ухала ночная птица. Намучившиеся за время совещания без курева генералы столпились перед входом в бункер. Защелкали зажигалки. Гудериан никак не мог справиться со своей. К его сигаре поднес огонь фон Клюге. Оба затянулись.
— Как настроение, Гейнц-Ураган? — спросил фон Клюге, отмахиваясь от комаров.
— Как в горящем танке, — мрачно усмехнулся Гудериан. — И люк заклинило к чертовой матери.
— Чудо-оружие. Веришь?
Гудериан пожал плечами.
— Ну что, пошли к машинам? Еще пара минут, и комары нас сожрут до костей.
По еле заметной тропинке они углубились в лес.
— Напрасно он приплел к себе Фридриха, — проворчал Гудериан. — После Росбаха и Лейтена, как ты знаешь, было Кунерсдорфское сражение, которое Фридрих, несмотря на свое величие, бездарно просрал, и Берлин был занят вновь. Но только на этот раз русскими.
Если бы 1 апреля эскадрилья американских бомбардировщиков B-24 «Либерейтор», невзирая на квадраты с белыми крестами на крышах домов, не разнесла в щепки несколько кварталов Шаффхаузена, что в 43 километрах от Цюриха, отправив на тот свет десятки мирных швейцарцев и сотни — в лазарет, миссия Майера, возможно, увенчалась бы более впечатляющим результатом. Трудно сказать, что это было: ошибка в навигации, месть за недавно сбитый швейцарскими ВВС американский бомбардировщик, намек на необходимость сворачивать сотрудничество с Гитлером — так или иначе, но реакция последовала самая жесткая. Ошарашенные таким пренебрежением к нейтральному статусу своей страны, власти конфедерации вздыбили все силовые службы, обязав их усилить не только порядок на улицах, но и контроль за неформальными контактами тех иностранных представителей, которые предпочитали держаться в тени. А таких было немало.