Пришлось на какое-то время прижать уши и ждать. Это понял и Хартман, и те, кто за ним стоял. В означенный час он видел Майера сидящим на террасе в кафе «Ля Мон» и «Кройцберг» и читающим свежую газету за чашкой кофе. Но Майер так и не выложил на стол портсигар, и это означало, что встреча переносится еще на две недели, что в общем-то было логично, если учесть возбужденное состояние отвыкших от насилия швейцарцев.
Между тем сам Майер не сидел сложа руки. Все поручения Шелленберга он исполнял с педантизмом часового механизма и рвением машины для чистки обуви. Он прекрасно понимал опасную суть задания, но относился к нему как солдат, не привыкший раздумывать над приказом. К тому же впечатление от взрыва урановой установки под Гомелем крепко засело в его голове, он не мог от него отделаться и не думать, к каким последствиям всё это может привести. К тому же и Шелленберг, которому он безоговорочно доверял, доходчиво объяснил ему опасную сущность изобретений немецких физиков, умолчав при этом о работах, ведущихся в Лос-Аламосе и Москве.
Первый разговор с бароном Остензакеном, порученцем Шелленберга в контактах с западными союзниками, безвылазно проживающим в Швейцарии, получился взволнованно-неопределенным. Поначалу Остензакен даже не поверил, что Майер принес ему послание от всегда предельно осторожного начальника VI Управления РСХА, которого он знал много лет.
— Послушайте… как вас там?.. Майер, одно дело договариваться о перемирии, и тогда тебя все любят, и совсем другое — торговать государственными секретами, тем более такими, — всплеснул длинными, как у танцовщика балета, руками Остензакен. — Да одно только упоминание этой темы привяжет к тебе свору охотников, от которых так просто — я пошутил! я ошибся! — уже не отделаешься. Тебя будут пасти до тех пор, пока не окажешься в подвале либо нашего родного гестапо, либо Ми-5, либо НКВД — что, по сути, одно и то же.
Шелленберг предусмотрел такую реакцию своего друга, поэтому Майер, не смущаясь, парировал:
— Нельзя, невозможно все время договариваться о перемирии, тем более теперь, когда конец войны очевиден. У нас больше нет привлекательных аргументов, способных заставить их разорвать союз со Сталиным. Зачем тигру отказываться от кролика, сидящего у него в клетке? (Этот образ Шелленберг оттачивал на глазах у Майера.) Как только они откроют второй фронт, останется только ждать, когда на нас наденут наручники.
— Вот пусть сперва откроют, а после поговорим.
— Но вы же знаете, что откроют, иначе весь куш достанется русским. И что после говорить будет уже не с кем.
— А если Гитлер будет убит? — встрепенулся Остензакен. — Если Гитлер будет убит, разве это не аргумент, чтобы прервать военные действия? Войну развязал Гитлер. Появится новый канцлер, с ним пойдет другой разговор. Война остановится, в Германии сменится политический ландшафт. И тогда Сталин не поладит с союзниками. Нет, не поладит.
— А если Гитлер не будет убит? А если Черчилль поладит со Сталиным? Вы имеете в виду заговор горстки офицеров в вермахте? О нем знают даже в гестапо. Когда русские начнут свое широкое наступление, жизнь Гитлера не будет иметь никакого значения, поверьте мне. И никакой преемник не сможет его остановить. Согласитесь, это не тот аргумент, который заставит англосаксов порвать тегеранские соглашения.
Остензакен развалился в кресле, откинул голову и уставился в потолок. Размял губы. Затянулся сигарой и выпустил дым через нос.
— Так вы говорите, англичане, «Интеллидженс Сервис», стремятся к разговору? — спросил он.
— Так точно.
— Но повестку определяют они? — Остензакен медленно выставил ноги на журнальный столик. — И повестка эта известна заранее.
Майер загасил недокуренную сигарету в пепельнице и поднялся:
— Окажем услугу британцам — получим право выдвигать условия. В пользу Германии, разумеется. В пользу нашей Германии.
Далее, следуя указаниям Шелленберга, Майер отыскал некоего Анри Бума, стоматолога из Ризба-ха, и поручил ему арендовать дом в пригороде Цюриха, обязательно с садом, желательно в Рапперсвиле, но еще лучше в Винтертуре, где размещались филиал и штаб-квартира небольшого Банка взаимных расчетов (БВЗ), с которым Шелленберг решал деликатные вопросы относительно гарантий финансового благополучия ряда важных персон с верхнего этажа рейха. Анонимные бенефициары номинальных счетов получали доход от регулярно поступающих золотых слитков, которые либо хранились в сейфе, либо переводились в твердую валюту, оседавшую на других счетах того или иного банка. Майер мог только догадываться, кем на самом деле является незаметный стоматолог из Цюриха, но предпочел этого не делать.
Кроме того, Майер забронировал номер в небольшом отеле возле озера с показавшейся ему неотразимой, идеально ухоженной администраторшей, а также снял квартиру в центре города, использовав второй паспорт на имя Купендорфа. Квартира располагалась в торцевой части старого здания, общих стен с соседями не было. Попасть можно было как с пешеходной улицы, так и из внутреннего двора. Все окна, кроме кухонных, выходили в парк. Имелась небольшая терраса.
— А кто в квартире напротив? — поинтересовался Майер у консьержа.
— Никого, — заверил тот. — Там жила еврейская семья. С началом войны они уехали, кажется, в Америку. Даже ключи мне не оставили. С тех пор их жилье пустует.
Осмотрев обстановку, солидную, с оттенком роскоши, Майер остался доволен.
Когда он вышел наружу, то боковым зрением отметил человека, которого уже не раз встречал на протяжении последних двух недель. Среднего роста, в сером костюме, из-под надвинутой на лоб шляпы топорщатся соломенного цвета усы. Майер деловито зашагал в сторону вокзала. Человек в сером костюме перешел на другую сторону улицы и последовал за ним. Майер посмотрел на часы и ускорил шаг. Он вышел на бульвар и практически сразу свернул в переулок. Пройдя сто метров, он убедился в том, что преследователь, чуть выждав, свернул туда же, и замер перед аркой, ведущей в проходной двор. Изучил табличку с названием переулка и уверенно шагнул внутрь.
Человек в сером костюме ускорил шаг, почти добежал до арки и осторожно заглянул в нее. Полутемный двор был пуст, в конце светился выход на противоположную улицу. Он сдвинул шляпу на затылок, огляделся и неуверенно зашел под арку. Стояла странная тишина, лишь в сплетениях виноградной лозы, вьющейся по глухим стенам, слабо копошились какие-то пичуги. Человек медленно направился к дальнему выходу. Сзади хрустнула галька. Он резко обернулся. Прямо перед ним стоял Майер. В полумраке его светлые глаза обрели стальной цвет. Он поскреб ногтем шрам на подбородке и сделал шаг навстречу. Их глаза впились друг в друга. Плечо Майера слегка двинулось кверху, словно на вздохе; в то же мгновение прозвучал сухой щелчок пистолетного выстрела.
Шорох оседающего тела, стук удаляющихся шагов, и — тишина, как будто ничего не произошло. Только бесформенный ком серой ткани в тени измазанной влажным мохом старой ограды.
Голова у Шелленберга шла кругом. По злой иронии судьбы, именно в Швейцарии ночной истребитель люфтваффе Ме-110, преследуя английский бомбардировщик, в боевом азарте случайно пересек границу, над Боденским озером получил пробоины в топливных баках и совершил аварийную посадку на авиабазе Дюбендорф. Как на грех, самолет был оснащен новейшим радаром «Лихтенштейн» и размещенной под углом к горизонту пушечной установкой, о наличии которой противник еще не догадывался. Хуже, на борту «мессершмитта» находился планшет с секретными радиокодами немецкой системы ПВО. О таком букете сверхзакрытой технической информации, в буквальном смысле упавшем с небес, страна, кишащая шпионской агентурой со всего мира, и помыслить не могла.
После долгих колебаний о случившемся доложили Гитлеру. И гром грянул. Измотанный военными неудачами последнего времени (а тут еще это!), фюрер потребовал у Гиммлера любой ценой не допустить попадания истребителя и документов на борту в руки врага — а такое могло случиться, если учесть виляние швейцарцев между противоборствующими сторонами. По приказу Кальтенбруннера была сформирована диверсионная группа под командованием Отто Скорцени. В ее задачи входило силами бомбардировщиков подавить зенитную артиллерию вокруг Дюбендорфа, посадить транспортный самолет с головорезами Скорцени на аэродроме и либо обеспечить взлет Ме-110, либо уничтожить его на месте. В свою очередь, рейхсмаршал Геринг вызвался ударом с воздуха не только ликвидировать сам самолет, но и разнести весь Дюбендорф в щепки.
Когда Шелленберг узнал о готовящейся РСХА акции, у него волосы встали дыбом. Швейцария всегда входила в орбиту интересов внешней разведки, а ныне с ней были связаны и его личные манипуляции. Он не мог допустить ссоры с конфедерацией в столь ответственный момент. Шелленберг истратил целый вагон красноречия, пытаясь объяснить Гиммлеру недопустимость топорного решения возникшей проблемы. В конце концов ему пришлось перейти к прямолинейным доводам:
— Если в дальнейшем нам понадобится, во имя высших целей, рейхсфюрер, установить негласный контакт с противником, к примеру с американцами, то нет более короткого пути, чем через Берн.
— Хорошо, — после продолжительного раздумья согласился Гиммлер, — я даю вам карт-бланш. Действуйте, Шелленберг, но имейте в виду, что в случае провала вам придется объясняться с Кальтенбрунне-ром, а не со мной.
Шелленберг немедленно связался со старым другом, шефом швейцарской разведки бригадиром Массеном, который время от времени делился с ним информацией о намерениях союзников, и, употребив всю свою изворотливость, убедил его, не привлекая Министерства иностранных дел обеих стран, начать тайные консультации. При посредничестве швейцарского военного атташе в Берлине Массен согласился на встречу в Берне с агентом Шелленбер-га. Гарантия неприкосновенности секретного оборудования на Ме-110 со стороны Берна была оценена Берлином в передачу Швейцарии нескольких истребителей Бф-109 вместе с лицензией на их производство. Группа Скорцени пока осталась на земле.