Одновременно из Швеции по линии агентуры, контролируемой лично Шелленбергом, пришло донесение, что в Стокгольме прошла тайная встреча представителя Гиммлера с людьми из Управления стратегических служб США. Сообщалось буквально следующее: «Представитель Гиммлера предложил обсудить вопросы взаимодействия по выходу Германии из состояния войны с англо-американскими союзниками, установления дружественного режима внутри рейха с последующей ревизией европейских границ. Стало известно, что представители УСС выслушали его и сообщили, что уполномочены уклониться от контактов с любым посланником высшего руководства СС». Шелленберг попросил уточнить личность переговорщика. Ответ пришел через сутки: доктор Франц Зикс.
В тот же день Шелленберг встретил Зикса в коридоре штаб-квартиры РСХА. Он пожал ему руку и заметил, что глаза начальника культурно-политического отдела МИДа в звании штандартенфюрера всячески избегают его взгляда.
— О, Франц, — воскликнул Шелленберг, — куда вы пропали? Я не видел вас больше месяца, с того вечера в опере, на премьере «Тангейзера», кажется.
— Да-да, в опере. да, в опере, — нервно засуетился Зикс, то снимая, то надевая очки в круглой оправе. — Я уезжал в командировку.
— Далеко? — поинтересовался Шелленберг и прихватил Зикса под руку. — Сотрудники МИДа не вылезают из-за границы на зависть нам, кабинетным тараканам.
— Нет, Вальтер. Всего лишь в Круммхюбель. Я выступил на конференции специалистов по еврейскому вопросу и консультантов по ариизации.
— О, интересно. И своевременно. Так каков главный посыл? Так сказать, квинтэссенция вашего взгляда на этот животрепещущий вопрос?
— Вас это не заинтересует. — Зикс криво улыбнулся. — Хотя. я считаю, что физическая ликвидация восточного еврейства лишила иудаизм биологических резервов.
В итоге всех перипетий Шелленберг сделал для себя два вывода. Во-первых, запретив ему, Шелленбер-гу, вести переговоры с Западом, Гиммлер самостоятельно предпринял попытку такого контакта. И провалился. Что хорошо, поскольку рейхсфюрер будет вынужден вновь обратиться к его услугам. Только когда? И во-вторых, ему стало окончательно ясно: ни о чем другом, кроме как об урановой программе, ни англичане, ни американцы, ни русские, ни любые другие их скрытые и открытые союзники, число коих множилось по мере наступления большевиков, с СС, а значит, и с ним, главой VI Управления РСХА, разговаривать не будут. По всему выходило, что, только опираясь на урановую бомбу, гарантирован торг.
И наконец, Цюрих. Его неприятно взволновало известие, что Майер обнаружил за собой слежку. Он задумался: откуда это? зачем? местные?.. Маловероятно. Федеральная военная секретная служба Швейцарии использовала другие методы, чтобы держать под надзором активность иностранных агентур. Не было никакого смысла следить за человеком, прибывшим из рейха с документами сотрудника Внешнеполитического управления НСДАП, хотя на всякий случай нужно будет поинтересоваться у Массена.
Но если не швейцарцы, то кто? Майер не был той фигурой, которая могла привлечь к себе внимание вражеских разведслужб. А вот своих. об этом следовало поразмыслить. Ведь узнай Гиммлер о его активности «в нейтральных водах», и можно лишиться не только погон, но и головы. Впрочем, не стоит сбрасывать со счетов и абвер, сохранивший свои резидентуры за рубежом, и гестапо, плавающее в Швейцарии, как акула в море, и Бормана, просьбы которого сломя голову кидались выполнять все, и даже МИД с давно ненавидящим его Риббентропом. Как бы там ни было, но если сведения о миссии Майера попадут к любому из перечисленных субъектов, Гиммлеру не останется ничего иного, как пристрелить его собственноручно.
Всё остановить и потерять драгоценный контакт с СИС? Или на свой страх и риск продолжить? Шел-ленберг просидел перед угасающим камином до глубокой ночи.
Через два дня в Цюрихе во время завтрака в кафе «Ля Мон» Майер положил шляпу на стол рядом с газетой. Это значило, что Шелленберг по-прежнему готов к началу переговоров, но просит очередную отсрочку…
Тем временем на Принц-Альбрехтштрассе референт принес Шольцу запечатанный конверт с грифом «Вручить лично». Шольц подождал, пока за ним закроется дверь, и бумажным ножом вскрыл конверт. В нем была небольшая пачка фотографий. Шольц принялся их рассматривать. Вот Майер заходит в отель, вот сидит на веранде в кафе «Кройц-берг», вот идет по парку, вот что-то спрашивает у полицейского.
Дойдя до последней фотографии, Шольц обомлел. На ней в какой-то подворотне, скорчившийся в нелепой позе, лежал гауптштурмфюрер Штелльма-хер, его агент, направленный в Цюрих, чтобы следить за Майером. Столь безобидное задание окончилось гибелью, такое не могло остаться без серьезных последствий.
Спустя час Шольц, заручившись резолюцией Мюллера, пригласил к себе работавшего со Штелль-махером гауптштурмфюрера Клауса.
— Итак, в Цюрихе свяжетесь с нашими. Пусть дадут двоих. Вести будете с передачей, осторожно, так, чтобы не запомнил лиц. Каждый раз меняйте одежду — пиджак, головной убор. Фиксируйте всех, с кем будет контактировать, вплоть до официанта и уличной девки. — Он передал Клаусу фото Майера. — И помните, объект опасен. Чрезвычайно опасен.
Улица Миттенквай тянется между узким парком при Цюрихском озере и железнодорожными путями в виде нескончаемо длинной ломаной линии многоквартирных домов с неизменной красной геранью под каждым окошком. Томные крики чаек мешаются здесь со скрипом рессор и медленным лязгом вагонных сцепок. Людей всегда немного, они выгуливают собак и вяло спешат по своим делам. С утра на покрытых гравием тропинках парка загорелые старики, засучив рукава, поочередно бросают металлические шары. Флегматичные бонны обсуждают погоду, пока их юные подопечные гоняют кольца по запутанным дорожкам, мешая игрокам в петанк. По спокойной глади озера белыми флажками разбросаны паруса яхт. Кажется, будто всё замерло, как на картине импрессиониста, как в забытой тихой жизни, когда война — только в газетах, на второй полосе.
Здесь, в синем доме на Миттенквай, 20, снимал квартиру Дмитрий Вадимович Кушаков-Листов-ский, тот самый «спящий» советский агент, о котором Хартману в свое время поведал Гесслиц. Адрес Хартман получил в справочном бюро: благо, что человек с такой фамилией на весь Цюрих мог быть только один.
Выждав некоторое время, Хартман решился его навестить. Он взял такси и поехал в Миттенквай. Там прогулялся по парку, покормил хлебными корками лебедей, посмотрел, как старики выбивают шары, затем узким проулком вышел на соседнюю улицу и вернулся через двор на Миттенквай. Убедившись, что «хвоста» за ним нет, Хартман толкнул дверь в парадное 20-го дома.
Навстречу ему поднялся сухой, чрезвычайно опрятный консьерж в бабочке вместо галстука. До этой секунды он мирно сидел за стойкой и, закрыв глаза, подперев ладонью щеку, слушал радио.
— Держу пари, это голос Джильи Беньямино, — заметил Хартман, снимая шляпу. — И если не ошибаюсь, ария Рудольфа из «Богемы».
— О, месье ценитель оперного искусства? — Учтивая улыбка осветила морщинистое лицо консьержа.
— Как все мы, как все мы, — ответил приветливой улыбкой Хартман. — Увы, но теперь он поет только для итальянцев.
— Вы знаете, а я его видел, — оживился консьерж.
— Неужели? Это большое счастье услышать великого Беньямино вживую.
— Нет, я видел его в сосисочной возле вокзала Штадельхофен. На моих глазах он в одиночку справился с бараньей ногой и выпил двухлитровый кувшин «Пино нуар». Представляете?
Они деликатно посмеялись. Успокоившись, консьерж вежливо спросил:
— Так чем могу служить, месье?
— Рядовое мероприятие, — вздохнул Хартман и достал из портфеля разлинованный бланк. — Я из службы городского страхования. Мне нужно подтвердить присутствие в городе жителей домов по четной стороне Миттенквай, чтобы уточнить списки пожелавших застраховать свое жилище на случай какой-нибудь катастрофы.
Консьерж деловито натянул на глаза очки и пробормотал, покачивая головой:
— Господи, эти ужасные бомбежки нашей бедной Швейцарии.
— В вашем доме проживают несколько человек, с которыми мы разговаривали. Мадам Бехер, месье Струччи, месье Либенхабер. ну, и дальше по списку. Можете посмотреть.
— Да, но сейчас почти никого нет дома.
— А мадам Гиро?
— Ее тоже нет. Она на работе.
— Или вот этот поляк?
— А, Кушаков-Листовский. Он не поляк. Он русский.
— Русский?
— Да, представьте себе, русский. Милый человек. Живет здесь уже пять лет. Он из каких-то там старых дворян, очень гордится своим родом. Но его тоже нет.
— Неужели и дворянам приходится работать?
— Нет, он уехал отдыхать.
— Отдыхать? — невольно вырвалось у Хартмана.
— Да, куда-то на Женевское озеро. Там у него домик. Вернется через две недели.
— Ну, хорошо. А как быть с месье Либенхабе-ром? Он в городе?..
Через пять минут они распрощались, и Хартман удалился. Фраза о том, что Кушаков-Листовский отправился на отдых, особенно поразила его. В мае 1944 года в центре Европы кто-то поехал отдыхать… домик. Почти невероятная история.
Хартман искал связь. В том, что переговоры с Шелленбергом то и дело откладывались, он видел хороший знак: у Москвы будет время оценить выгоду в его позиции между молотом и наковальней, если, конечно, удастся вовремя донести, что он вернулся. Пока он один, ему трудно принимать выверенные решения вне общего контекста. А главное — нет возможности передавать донесения в Центр.
Сразу по прибытии в Цюрих из отделения Швейцарской почты им была отправлена открытка в
Стокгольм, текст которой в расшифрованном виде гласил: агент с псевдонимом Баварец вернулся к работе и просит предоставить связь. С этого момента раз в неделю по определенным дням и часам Хартман прохаживался по залам Кунстхауса, задерживаясь возле картин Клода Моне. Но до сих пор никто к нему так и не подошел. Он не знал, что осенью прошлого года советская агентура в Стокгольме была раскрыта, а резидент тайно выдан шведской службой безопасности коллегам из гестапо; оттого открытка Хартмана так и осталась лежать в недрах почтамта на Васагатан невостребованной.