В небольшом юридическом бюро на Баденер-штрассе Хартман получил пост второго директора. Бюро являлось «крышей» Генеральной службы безопасности Швеции и по совместительству филиалом адвокатской конторы с представительством в Мальмё. В сферу его коммерческой деятельности входило правовое сопровождение торговых поставок из Швеции в другие страны.
По правде говоря, в кабинете у Хартмана было не очень много дел. Большую часть рабочего времени он проводил в переговорах с клиентами, а свой обширный досуг отдавал казино, автогонкам в Брем-гартене, игре в крикет и светской болтовне по клубам и ресторанам.
Арендовав на станции яхт-клуба в Цолликоне
двухместный прогулочный швертбот, Хартман ловко вывел его на середину озера и там, погоняв лодку
по ветру, свернул парус, чтобы передохнуть. Он поудобнее уселся на скамье, расслабленно свесил кисти рук и задержал улыбающийся взгляд на влажном от брызг, раскрасневшемся лице Мари, которая не ожидала столь бурного катания на воде.
— А ты хорошо управляешься с этой посудиной, — заметила она. Хартман усмехнулся:
— Еще пара месяцев ожидания, пока Шеллен-берг решится на разговор, и я научусь водить самолет. Между прочим, Майер дал знать, что уедет ненадолго. Видимо, в рейх.
— Ну что ж, если учесть, что в Европе бушует
война, мы неплохо устроились.
— Война — разная, — вздохнул он. — Шеллен-берг сильно рискует, вот и крутится, как кот перед сметаной. Стоит кому-нибудь проболтаться, и мы увидим войну, о какой и думать забыли.
— Ну, пока и пробалтываться не о чем, — отрезала Мари. — Он нужен нам не меньше, чем мы ему. Ничего не остается, кроме как ждать.
В желтом платье-рубашке, перетянутом ремнем, с трепещущими на ветру льняными волосами, она словно сошла с обложки довоенного журнала, и веснушки на ее вздернутом носике смотрелись особенно пикантно под лучами ласкового майского солнца.
Как ни старался, Хартман не мог не поглядывать
на узкие, изящно отведенные вбок колени, бесстыже выставленные из задравшегося платья, которое она
почему-то упорно забывала одернуть.
— Как думаешь, в СИС заподозрили Виклунда в
неискренности? — спросил Хартман. Он пытался нахмурить брови, но глаза не могли сдержать беспечную улыбку. — Ему ведь пришлось им что-то сказать — зачем мы здесь, к чему готовимся? И потом, какие гарантии СС может дать Швеция?
Мари склонила голову к плечу, взглянула на него, прикрывшись ладонью от бьющего в глаза солнца, и вдруг сообщила:
— А вот британский журнал «Мейк энд Менд»
дает советы, как своими руками сделать украшения из бутылочных крышек, пробок и кассетных катушек. Свежий номер.
— Что? — не понял Хартман. — Какие советы?
— Ты с интересными женщинами всегда только о делах говоришь? — Она решительно перескочила на его скамью и, оказавшись совсем близко, показала кулон, висевший у нее на шее. — Смотри, что можно сделать из обычной пивной пробки.
Лодку мягко покачивало на спокойной волне. Солнце ощутимо припекало. От Мари исходило тепло распаленного от жары крепкого, молодого тела.
— Сегодня постыдно носить дорогие ювелирные украшения, не время, — сказала она, глядя ему в глаза. — Нравится?
Он повертел пробку в пальцах и утвердительно кивнул. Мари придвинулась к нему еще ближе, настолько, что ее губы оказались возле его губ.
У Хартмана не было шанса улизнуть. Кругом была вода.
Хартман выждал более двух недель и вновь поехал в Миттенквай. Накануне он побывал в Берне, где на
Марктштрассе, насколько он знал, была явочная квартира советской разведки. Понаблюдав за окнами
из соседнего подъезда и не заметив ничего подозрительного, он решился пойти туда и позвонил в дверь. Но никто не открыл. Тогда он позвонил в квартиру напротив. Сосед, не отпирая, сказал, что хозяина нет
уже два месяца — и больше он ничего не знает.
Хартману пришлось провести на скамейке в сквере на Миттенквай не менее полутора часов, прежде чем дверь в 20-м доме открылась и оттуда вышел
мужчина с палевым лабрадором на поводке, по описанию Гесслица похожий на Кушакова-Листовского.
Он притянул собаку ближе к себе, быстро пересек
улицу и направился в парк. Хартман сунул опостылевшую газету в урну, с облегчением поднялся и пошел следом.
Еще минут двадцать он издали наблюдал, как мужчина играл со своей собакой, которую спустил с поводка, и теперь она радостно носилась по лужайкам, то кидаясь к нему, то отпрыгивая в сторону, то убегая за брошенной палкой, и глядя на них, трудно было решить, кому сейчас веселей. Поравнявшись с мужчиной, Хартман отпрянул от пролетевшего мимо лабрадора.
— Не бойтесь, — крикнул хозяин собаки, — она совсем безобидная.
— Но очень большая, — с любезной улыбкой приподнял шляпу Хартман. — У моего приятеля был лабрадор, так он однажды сшиб лося, когда мчался за вальдшнепом.
Мужчина охотно рассмеялся.
— Да, они увлекаются, — признал он, шлепая себя поводком по голени. — Моя просто голову теряет, стоит уткам покрякать на озере. Однажды пришлось вытаскивать ее из воды. Погналась за уткой и потеряла ориентацию.
— Что вы говорите! И как же вы ее спасли?
— Схватил лодку — и за ней. Но она же тяжелая, к тому же мокрая. Тянул ее, тянул — да чуть сам не вывалился. Пришлось вести за ошейник. Прицепил поводок, закрепил его на корме и вот так, осторожненько, на веслах, подтащил к берегу.
Он показал, как грёб, и прыснул жизнерадостным смехом. По всему было видно, что это милый, декоративно приветливый человек и что смех для него так же органичен, как дыхание.
Собака подбежала к ним. Хартман нагнулся и потрепал ее по загривку.
— Какая все-таки она у вас красотка. Говорят, что собаки — это вернувшиеся на землю хорошие люди. Чтобы мы стали чище, добрей.
Продолжая вести легкую болтовню, он незаметно изучал внешность нового знакомого, чтобы составить о нем какое-то представление. С виду это был рыхлой комплекции мужчина среднего возраста с лицом пожилого ребенка, не лишенный самолюбования, с небрежно разбросанными седыми волосами a la Альберт Швейцер. Стоял он, широко расставив ноги, сведя носки внутрь, заложив руки за спину, — оттого, очевидно, что так ему казалось мужественно и симпатично.
— Боже мой, а вы правы! — Он мелко перекрестился по-православному справа налево. — Знаете, моя собака — ее, кстати, зовут Ванда. по-моему, она даже удерживает меня от дурных поступков. Нет, правда, вот посмотрит на меня таким долгим, серьезным взглядом, и словно скажет: держи себя в руках, не оступись. И я ей верю.
— Сразу видно, эта собачка хорошо разбирается в жизни. Кстати, — Хартман протянул руку, — позвольте представиться — Георг Лофгрен.
— А я Кушаков-Листовский, Дмитрий, — откликнулся тот на рукопожатие. — Судя по вашей фамилии, вы швед?
— О да. Работаю в шведском агентстве, здесь, в Цюрихе.
— У вас прекрасный немецкий, господин, э-э-э.
— Лофгрен.
— Да, конечно, Лофгрен. С тихим саксонским прононсом.
— Спасибо. А вы, вероятно, русский?
— Дворянин в шестом поколении, представьте себе. — Горделивая улыбка тронула его губы. — В Москве на Никитском бульваре мой прадед построил доходный дом. И мы в нем жили, занимали этаж, с каминами, с прислугой, пока не пришлось бежать сюда после переворота большевиков. А теперь — кто там живет, а? По какому праву? — Обвислые щеки его возбужденно подрагивали. — Отца моего выбрали гласным в городскую Думу, по нынешним понятиям, депутатом. И мне суждено было стать гласным, если бы. Но! будем реалистами. У истории не бывает сослагательного наклонения, не правда ли?.. А род наш уходит корнями в краткое царствование императора Павла Петровича, убитого заговорщиками в тысяча восемьсот первом году от Рождества Христова.
— Вам есть чем гордиться, господин Кушаков-Листовский. — Хартман выдержал сочувственную паузу. — Мы в Швеции не пережили и капли тех испытаний, которые выпали на вашу долю.
— Ах, что теперь говорить! Провидение ведет нас, как несмышленых детей, лишь одному Господу известными тропами. А наш удел — следовать Его воле безропотно, с благодарностью и молиться, молиться.
— Да, да. — кивнул Хартман и вдруг тихо, отчетливо произнес по-русски: — Я где-то потерял портмоне. Вы случайно не находили?
Сказать, что Кушаков-Листовский на мгновение утратил дар речи, не сказать ничего. Он остолбенел. Его пухлое лицо как-то сразу осунулось. В глазах появилось детское, беспомощно-растерянное выражение. Понадобилось время, чтобы осмысленно отреагировать на вопросительный взгляд Хартмана.
— Ах. ну, да. конечно. — так же по-русски забормотал он, зачем-то роясь в карманах, словно в поисках спичек. — Значит, так. Пожилая женщина отнесла его в бюро находок. Так?
Лицо Хартмана осветилось радушной улыбкой.
— Так, — подтвердил он. — Теперь мы можем вернуться к немецкому. — Он достал сигареты, предложил Кушакову-Листовскому, они закурили. — У вас такое испуганное лицо. А я думал, вы мне обрадуетесь.
— Просто неожиданно, — затряс головой Кушаков-Листовский и усмехнулся. — К тому же наболтал тут про большевиков.
— Это ничего. В порядке вещей. Нам сейчас не о большевиках нужно думать. У нас с вами есть дела поважнее идеологических споров.
— Дела? — насторожился Кушаков-Листовский. — Какие дела?
— Важные, Дмитрий. Самые важные на земле. Поговорим о них позже. Скажите, вы сохранили связь с Центром?
— Связь? Конечно.
— А шифровальщик?
— Да, есть. Есть шифровальщик.
— Хорошо. Это хорошо. — Он увлек Кушакова-Листовского на вымощенную дорожку, и они пошли вдоль кромки воды. — Тогда я попрошу передать следущий текст. Запомните?
— Разумеется.
— «Переговоры по «Локи» будут продолжены в Цюрихе. Формат участников прежний. Баварец в игре. Положение стабильное. Ждет указаний в Цюрихе». Запомнили?
Кушаков-Листовский повторил текст. Он был взволнован.