— Мне страшно вас слушать, группенфюрер, — сказал Гесслиц. — Хотя с чисто умозрительной точки зрения в ваших словах сквозит тень истины.
— Да, сквозит, — согласился Небе. — Сквозит. Тем более что покушение на фюрера, — он прижал палец к губам, — дело ближайших дней.
— Что вы говорите? — На лице Гесслица сохранилось туповатое выражение исполнительного служаки.
— Не надо изображать удивление, mon ami. Вы сами всё прекрасно понимаете. Пойдите, узнайте у ваших друзей из вермахта, что они там задумали. Мне об этом сказал старый друг. Но он уехал. О-очень информированный человек. А чтобы наши заговорщики легче пошли на откровенность, намекните им, что очень скоро я получу уникальную информацию. Только аккуратно намекните, Гесслиц, аккуратно.
— Они захотят конкретики, — заметил Гесслиц.
— Никакой конкретики! — отмахнулся Небе. — Но вам скажу. В Цюрихе есть агент. большевистский. А теперь — наш. Он действует под «крышей» моего друга, того самого. но это не важно. Так вот, этот агент сказал, что другой большевистский агент, то есть другой. которого мы пока не знаем. но он тоже не знает, что тот теперь наш. что он просит сообщить в Москву, что кто-то из наших шишек снюхался с кем-то из русских и готов передать им данные по «Локи», затеяв переговоры в Цюрихе. Знаете, что такое «Локи»? — Он опять прижал палец к губам. — Это наша урановая бомба. Возьмем его, узнаем, кто эта крыса. Передайте, что я им ее подарю. Потом. Ну, вы понимаете.
Гесслиц весь обратился в слух, но Небе умолк. Затем, шатаясь, поднялся, налил себе еще бренди и выпил.
— Да, — спохватился он, — там, на столике, возьмите папку. Там список объектов, который запросили люди Бека. Отдайте им и скажите, что это от меня. Теперь же, mon ami, я вынужден просить вас удалиться. Ровно через четырнадцать минут у меня свидание с одной «закованной в броню воительницей» из тюремного надзора. А мне еще надо успеть побриться.
Прямо с Эрепштрассе Гесслиц поехал к кинотеатру «Макс Вальтер». Поставил машину за пару кварталов, прошел через проходной двор и с черного хода поднялся в будку киномеханика, где его ждала Мод.
— Вот, — он протянул ей папку, полученную от Небе, — список объектов, связанных с урановым проектом, в охране которых принимает участие кри-по. Там немного. Перепиши. Оригинал я отдам заговорщикам из вермахта через три-четыре дня.
— Кофе будешь? — спросила Мод.
— Не откажусь. От водки Небе голова идет кругом.
— Ты пил водку?
— Польскую. Дрянь.
— Тогда поешь фасоли. Я только что разогрела.
— Не надо. Нора покормит. Сегодня у нас тушеная капуста с сосиской.
— Ого, богато живете.
— Занесу тебе парочку.
— Оставь. Наживу еще пузо, как у тебя.
— Это от пива, девочка. Пива я тебе не дам.
Гесслиц задержал на ней встревоженный взгляд:
— Милая, ты как-то дышишь. торопливо.
— Пустяки, — махнула она рукой. — Небольшая одышка. У меня бывает.
Мод улыбнулась и поставила перед ним чашку с горячим кофе. Она падала с ног от усталости, поскольку ночью выезжала с рацией за город, откуда смогла выбраться только с первым поездом утром. А теперь, как она поняла, ей с радистом придется вести сеанс прямо из Лихтенберга.
— Передай еще вот что, — сказал Гесслиц. — Небе кто-то сказал, кто-то авторитетный, что в ближайшие дни будет покушение на Гитлера.
Мод отвела волосы за ухо и оторвалась от бумаги:
— Вот как?
— Не знаю. Больше он ничего не сказал. Попробую что-то выяснить у военных. Но боюсь, ничего они мне не скажут.
Гесслиц в два глотка проглотил кофе. Вытер усы. Хотел закурить, но передумал.
— И еще. Слушай меня внимательно, Мод. Небе сказал, что в Цюрихе кто-то из его друзей, полагаю, из абвера, смог перевербовать русского агента, который донес, что к нему обратился другой советский агент, видимо, ему не знакомый, и попросил его передать в Центр донесение о намерении кого-то из высшего руководства рейха начать в Цюрихе переговоры с русскими. Разменной монетой якобы должна стать урановая программа рейха под кодовым названием «Локи». — Гесслиц помолчал. Потом добавил: — Этот агент, очевидно, не догадывается, что имеет дело с предателем. Надо срочно предупредить Центр. Они хотят взять его в ближайшее время.
Полученная из Берлина шифровка вызвала глубокое недоумение в 1-м (разведывательном) Управлении
НКГБ.
— Какие переговоры? Какой агент? Ничего не понимаю. — Ванин поднял глаза на вытянувшегося перед ним референта. Тот пожал плечами. Ванин снова перечитал текст. — Так, вот что, вызовите ко мне Яковлева из второго. Затем — Короткова. И Грушко. — Он посмотрел на часы. — Через тридцать минут.
Оказалось, что никто — ни глава 2-го отдела (Западная Европа) комиссар Яковлев, ни начальник 1-го отдела (Германия) полковник Коротков, ни майор Грушко из 7-го отдела (нелегальная разведка), курирующий агентурную сеть в Швейцарии, — не может сказать ничего внятного о загадочном разведчике в Цюрихе, над которым нависла угроза разоблачения со стороны столь же загадочного предателя.
— Переговоры по урану — это серьезно. — Яковлев снял очки и платком протер воспаленные, слезящиеся глаза. — Если бы кто-то из наших, где бы то ни было, с какого бы ни было боку оказался причастным к урановому вопросу, тем более к переговорам, — пусть самую маленькую малость, — мы бы об этом знали в первую голову.
— А может, это дезинформация? — предположил Грушко. Он говорил, беспрестанно смаргивая из-за контузии, полученной еще в Испании.
— Всё может быть. — Ванин выпустил дым через нос. — Но зачем Небе дезинформировать Рихтера? И какой смысл дезинформировать о событиях в Цюрихе начальника криминальной полиции?
— Но если от Небе к Рихтеру идет дезинформация, значит, Рихтер раскрыт? — Брови Яковлева вызывающе приподнялись. У него разболелась голова, он попросил у вошедшего секретаря, чтобы ему сделали кофе покрепче.
— Как вы помните, год назад что-то в таком роде, связанном с урановыми разработками, пытался устроить Шелленберг, — сказал Коротков. — Тогда торговались с «Интеллидженс Сервис». А мы влезли в переговоры через Баварца, Франса Хартмана.
— Но Хартман погиб. Это видел Рихтер. — Ванин затушил окурок и сразу взял новую папиросу. — Баварца больше нет.
— Да, Хартман погиб, — вздохнул Коротков. — Хороший был парень. Так что с Шелленбергом нас больше ничего не связывает.
— Может быть, Шелленберг решил возобновить контакты? — предположил Яковлев.
— Может. Но не с нами же.
— М-да. это навряд ли. — Яковлев тоже закурил. — Как бы там ни было, вести такие переговоры могут только высшие чины СС.
— Но ведь он заявляет, что переговоры будут с нами. С нами! — Коротков, крепкий, длиннолицый, с хищным разрезом глаз, внешне простоватый, на самом деле тонкий профессионал, прошедший путь от простого электромонтера до куратора советской разведсети в Германии, склонялся к правдоподобности донесения Рихтера.
— Один русский агент передает другому русскому агенту информацию о начале переговоров с русскими, а мы ничего не знаем? — с сомнением покачал головой Яковлев.
— Одним словом, всё упирается в этого агента.
— Я уже говорил: в Швейцарии у нас такого нет, — отрезал Грушко. — Ну неужто вы думаете, что кто-то мог втравиться в подобную историю, не проинформировав Центр, не получив разрешения от нас? Я уже всех перебрал. Да ведь их и не так много. Вы же знаете, сеть была провалена, что-то удалось сохранить, что-то добавили. Все — вот они, как на ладони. К тому же гестапо по-прежнему хозяйничает в Швейцарии, как у себя в чулане. Да и местная контрразведка не дремлет.
— Ну, хорошо. — Ванин подошел к окну и открыл форточку: сигаретный дым уже ел глаза. — Пока оставим его в покое. А предатель? Наш человек, перевербованный абвером? Это кто?
— Вообще говоря, абвер сдулся. Полный развал, — вставил Коротков.
— Но люди-то остались.
— Кого они могли там перевербовать? — спросил Ванин, не поворачиваясь от окна.
— Трудно сказать, — вздохнул Грушко. — В Швейцарии у нас всё довольно фрагментарно, несмотря на то, что резидентура в каждом регионе — старая, частично засвеченная. Есть «спящие». Есть автономные. Текучка опять же. Не как в Германии, конечно, но имеется. Поднять резидентуру на поиск того, не знаю кого, очень рискованно. Можем провалить и резидентуру, и ее агентурную сеть.
— Но раз он обратился к этому. перевербованному, то это означает, что у него нет связи, — сказал Коротков. — Он же просил передать шифровку в Центр. Тот не передал, но мы-то теперь об этом знаем. Значит, парень остался один.
— Если он вообще есть, — проворчал Яковлев.
— Есть. Вот чувствую я, что есть. Как говорится, нутром чую.
Валюшкин внес поднос с кофе, установил его на стол и замер на месте, ожидая, видимо, указаний. Ванин окинул его суровым взглядом и сдержанно бросил:
— Идите, Валюшкин, идите. Чего встал?
Валюшкин мгновенно исчез.
— У римских риторов есть такое понятие: Argumentum ad hominem, «аргумент к человеку». Смысл в том, что при условии, когда всем известно, что некто Икс дискредитирован, любое его утверждение, вероятнее всего, ложно. — Яковлев прихлопнул ладонью по столу; он любил козырнуть своими познаниями в античной культуре, к которой оставался неравнодушен со времени учебы в Политехническом институте, еще дореволюционном.
— Это не про нас, Василий Терентьевич, — мягко возразил Коротков. — В нашем деле туда-сюда дискредитированы все.
— А если нас и правда водят за нос? — вновь предположил Грушко, но ему никто не ответил. Ванин подошел к карте Европы, висящей на стене.
— Цюрих совсем близко от границы с Германией. Может, кто-то оттуда?
— В любом случае он должен был знать пароль, — заметил Коротков.
— Значит, знал. Надо понять, кому из наших в Германии известен пароль в Цюрихе?
— Понял, Павел Михайлович. Сделаем.