— Господа могут пройти в сад, — провозгласил дворецкий.
Это устроило всех, в первую очередь потому, что гарантировало отсутствие «прослушки» и, значит, можно было рассчитывать на более доверительную интонацию.
В эту минуту на двор вкатился «Мерседес» Вик-лунда. Он не взял с собой карту и вынужден был поплутать по окрестностям.
Расположились в тени яблоневых деревьев, одичавших без заботливой руки садовника. Дворецкий принес и выставил на стол чай, кофе, печенье. Хартман представил сперва Мари («Госпожа Свенссен переняла функции господина Виклунда в Берлине»), затем Виклунда («О господине Виклунде вам, господа, я уверен, хорошо известно»). Майер в свою очередь указал на барона и отделался коротким: «Барон Остензакен».
В самом начале разговора Виклунд решительно обозначил приоритет своей позиции по отношению к немцам. Обменявшись незначительными фразами о погоде и спокойствии швейцарского бытия, Остен-закен, несколько развалившись в кресле, заявил:
— Нам бы хотелось понимать уровень вашего представительства, господа, и в том числе в предоставлении гарантий, об условиях которых мы хотим договариваться.
На что, не снимая с губ вежливую улыбку, Вик-лунд отреагировал на удивление жестко:
— Конечно, мы располагаем полномочиями давать некоторые гарантии, но говорить об этом преждевременно. Согласитесь, сегодня Германия не в том положении, чтобы ставить условия. Нас интересуют определенные темы. Вот на них мы и предлагаем сосредоточиться. А заодно хотелось бы увидеть, какие гарантии могут исходить от вас? И в какой мере вы, господа, полномочны представлять интересы сил, существенных в политической системе рейха?.. Вы позволите? — Виклунд показал трубку, вопросительно посмотрел на собравшихся и принялся набивать ее табаком. Не ожидавший такого афронта, Остензакен тихо кашлянул и подтянулся в кресле.
— За нами стоит, не побоюсь этого слова, самая эффективная не только в Германии, но, думаю, и во всей Европе политическая организация, — сказал он.
— Вчера — да, — с ноткой сомнения парировал Виклунд. — Но сегодня это уже спорное утверждение. Причем чем дальше, тем больше. Скажите, представляете вы интересы лидера этой организации? Я спрашиваю потому, что, если вы представляете интересы главы СС, то наша беседа закончится, не начавшись.
Остензакен с Майером переглянулись. Остенза-кен вновь кашлянул.
— Нет, — ответил он. — Наш уровень ограничен фигурами, которые расположены на несколько ступеней ниже, однако их влияние и возможности позволяют вести наш разговор. Это истинные патриоты Германии, которые желают остановить военные действия на Западном фронте на услови. при соблюдении стратегических целей всех сторон.
— Что ж, замечательно. В таком случае пока мы не видим препятствий для диалога.
— В чем, по-вашему, состоят эти цели? — решила уточнить Мари.
— Главным образом в том, чтобы предотвратить расползание коммунизма в Европе. Наши противники на Западе должны понять, что наступление большевиков уже грозит не только нам, но и всему западному миру. Если так пойдет дальше, то в близкой перспективе ни одна пушка на континенте не выстрелит без разрешения Сталина. Экспансионистская политика Гитлера должна уйти в прошлое. Новые силы смогут гармонизировать отношения внутри единой Европы с учетом интересов всех и каждого по отдельности.
— Как вы это представляете себе, когда Гитлер стоит во главе рейха?
Остензакен залпом выпил чашку крепкого кофе и сразу налил себе еще одну, с утра седьмую. Сердце металось в груди как бешеное. Барон любил это состояние, оно помогало ему сконцентрироваться.
— Судьба Гитлера предрешена. Он будет отдан под суд. Либо, — он запнулся, — будет нейтрализован каким-то иным способом. В любом случае его влиянию на политику Германии приходит конец.
— Вы имеете в виду физическую ликвидацию? — уточнила Мари.
— Я имею в виду любой метод отстранения его от власти.
— Люди, которых вы представляете, взаимодействуют ли они с военной оппозицией Гитлеру? Например, с адмиралом Канарисом? Генералом Беком? Или с кем-то из группы генерала Ханса Остера?
— Не думаю, что их взаимоотношения связаны с устранением Гитлера, но, конечно, все они являются людьми одного круга.
— Тогда на что рассчитывают ваши поручители?
— Изменения должны быть быстрыми. Все, кого вы назвали, исчерпаны как лидеры. Канарис отстранен, Остер под домашним арестом, Бек в отставке. В нынешней ситуации никакая подпольная группа не сможет справиться с аппаратом, не разрушив его. Система должна быть переориентирована, но не снесена. Мои поручители, как вы понимаете, держат в руках рычаги управления. Именно от них зависит жизнеспособность Германии.
— То есть, если я вас правильно понимаю, ваши поручители намереваются сохранить аппарат СС в новой Германии? — как бы между прочим спросил Виклунд, слегка откинув голову и выпустив струю сладко-ароматного дыма.
— Аппарат. Только аппарат, устранив идеологическую надстройку, — заверил барон, чувствуя, как в нем иссякает уверенность. — И, разумеется, проведя кадровую чистку.
— Но при этом сами они не планируют устранения Гитлера?
— Почему? Как раз планируют. Только. — барон метнул в Майера настороженный взгляд, — более технично, что ли. Более цивилизованно.
— Вы задумывались о судьбе Гиммлера? — спросила Мари.
Ей вдруг ответил Майер, сидевший в напряженной позе из-за возникшего головокружения:
— Если наш разговор получит продуктивное продолжение, можно будет поговорить и об этом. Как бы там ни было, положение рейхсфюрера куда как сложнее, чем положение Гитлера.
Ему стоило серьезных усилий, чтобы собраться с мыслями. К тому же из головы не шла администраторша отеля — холодная, учтивая, красивая, всегда безукоризненно опрятная. Он любовался ею на расстоянии, не решаясь подойти, чтобы завязать разговор.
— А как на всё это посмотрит Сталин? — спросила Мари.
Остензакен нервно закурил и сменил позу:
— Как только он увидит непреодолимую стену, он отступит. В большей степени это проблема его союзников.
— Готовы ли ваши патроны вернуться к теме, которая обсуждалась год назад в Берлине? — неожиданно поставил вопрос ребром Хартман.
— Безусловно. Но это одна из тем. Мы также готовы обсуждать судьбу заключенных в концлагерях. А это десятки тысяч. Возможно, вы знаете, что несколько групп евреев при нашем участии уже были тайно переправлены в Швецию.
— Да-да, мы знаем, — согласно кивнул Вик-лунд. — Это обнадеживает.
— Кроме того, предметом нашего разговора может стать система управления в Германии, формирование правительства, политические партии. Возможно, надо будет возродить в прежнем виде рейхстаг. Реформировать судебную систему.
— Интересно, интересно, — продолжил задумчиво кивать Виклунд.
— Мы могли бы обсудить пакет законов, которые нужно будет принять незамедлительно. Здесь у нас имеются серьезные соображения. Также есть решения по перемещенным культурным ценностям.
— Да, всё это важно и актуально. Но для начала мы все-таки предлагаем сосредоточиться на одном вопросе. Самом первом.
— Вы имеете в виду?..
— Урановую программу. Иначе говоря, продолжим наш прерванный диалог. Что касается гарантий, обоюдных гарантий, то о них поговорим позже.
— У вас хороший табак, — выдавил из себя Остензакен и вялым движением ладони откинул назад длинную челку. — Вкусный запах.
— Голландский, — улыбнулся Виклунд. — На нашу следующую встречу, так и быть, принесу специально для вас пачечку «Амертсфорта». Это что-то!
Шаркая по асфальту подошвами туфель, дворецкий принес холодные закуски.
Решено было продолжить диалог через неделю, после того как будут согласованы позиции с высшими боссами. Гости распрощались и уехали.
Майер и Остензакен вернулись в каминную, где их дожидался Анри Бум, странный стоматолог из Ризбаха, пользовавшийся особым доверием Шел-ленберга. Остензакен в изнеможении бросился в кресло, плеснул коньяк в винный фужер, свесил ноги через подлокотник.
— Черт возьми, как всё вывернулось! — раздраженно фыркнул он и отхватил добрую половину фужера. — Я выглядел полным идиотом! Сами же хотели продлить контакт, а вышло так, что они спрашивали, а мы отвечали. Как на допросе!
Бум забрал у него коньяк.
— Хватит пить, Тео, — сказал он. — Ты и так ополовинил бар. Давайте-ка подробно, ребята, ничего не пропуская, перескажите все, что там произошло.
Голова у Майера неслась по кругу. Он сел на стул, положил локти на колени и сцепил руки в замок.
— Если коротко, — хмуро сказал он, — их не интересует политика, музейное барахло и реформы. Их не интересуют даже евреи. Им интересно только одно — бомба.
Без четверти десять Чуешев спустился вниз, одетый элегантно, как на прогулку. Он передал портье ключ от номера и направился к выходу, но по пути замешкался, надумав салфеткой протереть ботинок. Обернувшись, он заметил, что портье склонился за стойкой, видимо, над бумагами, и быстро свернул в параллельный коридор, ведущий во внутренний двор отеля. Там он подошел к пожарной лестнице, поднялся по ней на второй этаж и отмычкой отворил дверь. Войдя внутрь, защелкнул замок обратно. Затем дубликатом ключа отпер свой номер и тихо прикрыл за собой дверь.
Посреди комнаты стоял полностью собранный саквояж.
Не включая свет, он подошел к окну и немного отодвинул занавеску. Отсюда улица была видна в оба конца. Чуешев неподвижно замер перед балконной дверью. В голове, как в заевшем патефоне, проматывался один и тот же поднадоевший мотивчик «Помнишь эту встречу с тобой / В прекрасном тёплом Артеле». В этот час улица была особенно пустынна. На протяжении получаса по ней проехал всего один фургон. Людей тоже было мало: три пары, одинокий старик, куда-то спешащий парень. Толстяк с сигарой во рту зашел в отель. Через пятнадцать минут, держась за руки и смеясь, в двери «Гумберта» вбежали две девушки, подъехавшие на такси. Потом наступило полное затишье.