Еще минут десять они взбивали пыль на волейбольной площадке, пока с досады на свою неловкость Валюшкин не саданул сапогом по мячу, отправив его под сетку прямиком на половину противника. Саша принял летящий мяч на внутреннюю часть стопы, отпасовал Курчатову, тот грудью остановил его и сильным ударом ноги вернул Ванину. Волейбол плавно перетек в футбол то на той, то на другой стороне поля. А когда, взмокшие, веселые, они бросили гонять мяч, то увидели в окнах «красного дома» множество лиц, с интересом наблюдающих за ними.
— Ну вот, — подвел черту Курчатов, — теперь бороду надо стирать.
— Будем считать, победила дружба, — улыбнулся Ванин, одергивая гимнастерку под ремнем. — Верно, Валюшкин? Давай к машине. — Резкими ударами ладоней Курчатов выбил пыль из штанин. Лицо его преобразилось, стало спокойно-собранным.
— Ладно, Павел Михайлович, идем уже, — сказал он. — Займемся делом.
За год, прошедший с момента учреждения Лаборатории № 2 — сверхсекретного института, экстренно созданного исключительно для разработки урановой бомбы, на пустыре бывшего Ходынского поля, когда-то служившего армейским стрельбищем для военных лагерей, внешне мало что изменилось. Ванин почему-то думал увидеть здесь какие-то заметные перемены. Но нет, всё та же усеянная старыми гильзами, разрезанная надвое оврагом пустошь с примыкающим массивом соснового леса; всё та же палатка из выцветшего, задубевшего на ветру армейского брезента, приспособленная под испытательную лабораторию; всё тот же недостроенный красный корпус Института экспериментальной медицины, избранный Курчатовым для головного здания своей организации, к которому приладили второй флигель, а в апреле наконец-то соорудили над ним крышу. Среднюю часть здания заняли лаборатории, там же разместили кабинет Курчатова, в крыльях поселились сотрудники, подвал оборудовали под мастерские.
Всё, что смогла дать истекающая кровью страна.
Сцепив руки за спиной, Курчатов шагал впереди Ванина своей размеренной, слегка заплетающейся походкой и почти восторженно демонстрировал ему свои владения, словно это были не кирпичный барак с брезентовой палаткой, а, по крайней мере, научный зал Лондонского Королевского общества.
— Ты думаешь, у нас тут одни старики? Академические крысы вроде меня? А вот и нет. Посмотри, какие орлы! Посмотри. Молодые, веселые, злые! Они у меня молодцы. Работают по двадцать часов в сутки. Здесь и спят. Да я тоже, признаться, частенько до дома не добираюсь.
— Спи у нас. Мы же тебе кабинет дали.
— Нет уж, у вас не очень-то и уснешь. Я лучше здесь, со своми. Кстати, вот познакомься, — подпихнул он худого парнишку лет тринадцати в коротком халате, измазанном углем, — наш сын полка, Кузьмич. Лаборант от Бога! Нет такой колбы, которая сбежит от него немытой.
Курчатов подобрал его на вокзале. Кузьмич стянул у него бумажник, но был схвачен. Мальчишку хотели сдать в милицию, однако Курчатов, узнав, что тот круглый сирота, потерявший родителей в первые месяцы войны, решил оставить его у себя.
Люди здоровались, Ванин пожимал протянутые руки и думал о том, как их мало, ничтожно мало. Семьдесят четыре человека, из которых лишь треть — научные сотрудники.
И тем не менее он был удивлен, сколько всего вместилось в столь незначительное пространство. Со слов Курчатова, эта горстка людей умудрялась одновременно вести не меньше пяти-шести направлений, каждое из которых было сопряжено с другими единой задачей — созданием действующего ураново-графитового котла для наработки «взрывчатки» будущей бомбы — оружейного плутония.
«Через пару недель приступим к опытам по выработке надкритических масс в системах на быстрых нейтронах», — похвастался кто-то из сотрудников, на что Ванин отреагировал значительным кивком головы, показав, что такая абракадабра для него не пустой звук, хотя это было не так.
Значительно большее впечатление на него произвел стенд на втором этаже здания с двумя боевыми винтовками, повернутыми дулами друг к другу. Чтобы понять физику «пушечного» подрыва бомбы, производился встречный выстрел, и в момент столкновения двух пуль, по специально разработанной методике, осуществлялось высокоскоростное фотографирование, разбивающее этот процесс на множество кадров. Для Ванина повторили опыт, и он ясно услышал, как с треском разряжались электрические конденсаторы скоростной фотографии. «Мы пришлем тебе карточки», — пообещал Курчатов.
В армейской палатке проводили испытания по определению чистоты поступавшего с Московского электродного завода графита. Работа велась круглосуточно. Днем разгружали грузовики с графитом, выкладывали из крупных брусков кубы и призмы с нейтронным источником в центре, а ночью, когда было меньше помех, вели измерения. Вот и теперь сотрудники лаборатории сооружали тяжелую пирамиду, которая должна была дотянуться до самого верха палатки. Ванин вспомнил Хартмана, своего агента в Берлине, который в прошлом году передал информацию о том, что немецкие физики переориентировались с тяжелой воды на сверхочищенный графит в качестве замедлителя нейтронов. Он не стал напоминать об этом Курчатову, но тот заговорил сам:
— Вовремя тогда пришел намек на графит. Побольше бы такой информации. Я говорил Васину: пусть завод займется очисткой. Он распорядился. Пришло четыре тонны. Смотрим — ну, не то! Грязный. Зольность и примеси бора в их графите увеличивают сечение захвата нейтронов на порядки. Я им говорю: убирайте примеси. А они — это невозможно, не понимаем, чего ты хочешь. Вот и приходится самим отбирать, поштучно. Глядишь, с партии один-два бруска подойдут более-менее, остальное — шлак. А надо, видишь ли, сотни тонн идеально чистого. Идеально.
— А там что? — Ванин кивнул на небольшой холмик с крышкой на петлях.
— Идем, покажу.
С загадочным видом Курчатов откинул крышку, и по крутой лестнице они спустились в погреб. Зажгли свет. В центре просторного помещения стояла большая бочка, наполненная водой.
— Хозяйство моего брата Бориса, — пояснил Курчатов. — Попробуем здесь, в этой вот штуке, извлечь плутоний. Смешно? Вот и мне смешно. А только — чем богаты…
Помогая себе руками, чтобы быть понятым, Курчатов постарался доходчиво изложить Ванину суть метода. Получилось, что в бочку с водой будет погружена колба, содержащая около десяти килограммов раствора солей урана, с нейтронным источником в центре. Пойдет излучение. Вода замедлит быстрые нейтроны источника до тепловой энергии, при которой они наиболее эффективно взаимодействуют с атомами урана. При благоприятном исходе промежуточный продукт накопится до насыщения уже через пару недель.
Ванин вежливо слушал его, следя не столько за ходом мысли, сколько за одержимостью ученого.
Скамейка была врыта в землю в ста метрах от «красного дома». Они сидели на ней и смотрели на овраг, покрытый ярко-зеленой травой с полянами из желтых цветов одуванчиков, под линзой бледноголубого неба. Над одуванчиками мелькали крылья бабочек и мотались, точно спросонья, тяжеловесные шмели, жужжание которых, то усиливаясь, то, отдаляясь, разносилось по всей округе.
— Река где-то там? — спросил Ванин.
— Да, — махнул рукой Курчатов, — в той стороне. Закуришь?
— У тебя какие?
— «Казбек».
— Давай.
Курчатов достал коробок, чиркнул спичкой и дал прикурить Ванину. Тот затянулся и заметил:
— А ты седеешь.
— Это ничего. — Курчатов невесело усмехнулся. — Это даже красиво.
Они замолчали. Ванин сидел, уперевшись локтями в колени, и вертел на пальцах фуражку, удерживая ее изнутри за околыш.
— И что скажешь, комиссар? — спросил Курчатов. — Видал наши достижения? — Ванин молчал, зажав в зубах папиросу.
— Ты знаешь, Павел, я оптимист. Наукой вообще должны заниматься только оптимисты. Только дух, устремленный ввысь, способен воспринимать хаос как поприще. Но буду с тобой откровенен: год прошел, а мы мало чем можем похвастаться. На одном оптимизме далеко не уедешь. При одинаковых задачах условия, в которых трудятся физики Германии и США, заметно отличаются от наших… мягко говоря. Лос-Аламос, институт кайзера Вильгельма. Я не говорю о бытовых проблемах, это чепуха. И за мозги наших ученых я абсолютно спокоен. Те же Гуревич и Померанчук, как говорится, на кульмане раскатали теорию гетерогенной сборки котла. — Его пальцы непроизвольно стали мять папиросу. — Но вот материально-техническая база, возможности… они должны быть усилены в десятки, нет, в сотни раз. С этой кустарщиной пора кончать. Такими темпами мы ничего не успеем. Я докладывал Молотову, но он, как мне кажется, занят другими вопросами. Если бы немцы, американцы увидели это. — Он кивнул в сторону «красного дома».
— Всё так, всё так, — устало согласился Ванин. — Не буду скрывать, они нас в расчет не берут. У них ведь тоже агентура. Гонятся друг за другом.
— Может, оно и к лучшему?
— Может быть. По всему выходит, что мы здорово отстаем. А, Игорь Васильевич?
Папироса в пальцах Курчатова посыпалась, он достал из пачки другую. Лицо его потемнело.
— Так.
— И что будем делать?
— Возражать будем. Все, что идет из разведупра и от вас, жизненно важно. Но у нас зачастую даже нет технической возможности проверить полученные данные, только одна теория. У меня много полномочий, но мало возможностей. Отозвал вот с фронта шестьдесят специалистов, а получил только двадцать шесть — остальные или погибли, или пропали без вести. Идет война, бойня, и люди не понимают, не могут понять: чего мы от них хотим? Делают, конечно, выполняют приказ, но не понимают. Надо делать танки, самолеты, пушки — всё для фронта, всё для победы. А я к ним с какими-то трубами, электроустановками, графитом, с опытами какими-то непонятными — чепухой, одним словом. Как назойливая муха. И не скажешь им… — Он смолк и ударил себя кулаком по колену: — Это не катастрофа. Разруха — вот что это такое! Не так надо, Павел, не так. Что-то раз-нылся я сегодня, не находишь?
— Это ничего. Можешь. — Ванин выпустил дым через ноздри и загасил окурок. — Ты вот что, будь осторожнее. Поберегись. Народу у тебя мало, а сигналы наверх идут.