Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Двадцать пять. Погода вдруг испортилась. Подул ветерок. Воздух насытился дождевой пылью, и брусчатка тротуара тотчас покрылась мерцающим слюдяным блеском. Мутной, желтеющей губкой сквозь сизую пелену проглядывала с небес полная луна. За все время по темной улице, прикрываясь раскрытыми зонтами, стуча каблуками по мостовой, торопливо прошли трое прохожих. Пивной фургон, медленно покачиваясь, прополз мимо. Больше никакого движения на Маргаритенвег не наблюдалось.
Когда стрелка на часах показала пол-одиннадцатого, из темноты вынырнул черный автомобиль с погашенными фарами. Мягко тарахтя, он подкатил к отелю, проехал немного дальше от входа и встал прямо под балконом Чуешева, что дало тому возможность выступить подальше и осторожно посмотреть на него сверху. Двигатель заглох. Из машины вылезли двое мужчин. Один из них снял шляпу и бросил ее на сиденье. Потом возник третий: растрепанные седые волосы колыхались на ветру. Он явно нервничал. Чуешев сразу узнал этот возбужденный тенор.
Двое направились в отель, а седовласый залез обратно в машину. Чуешев взял саквояж и перекинул его на соседский балкон. Затем, ухватившись за перила, перелез через них, аккуратно, стараясь не задевать цветочные ящики, продвинулся вперед и мягко перемахнул за ограждение, разделяющее номера. Там он задвинул саквояж в угол, вплотную к стене, сел на него и прижался к ограде, густо увитой лианами актинидии. Слегка раздвинув ветви растения, он смог через узкую щелку видеть свой балкон.
Прошло минут десять. В дверь тихо постучали. Потом еще. Щелкнул замок, скрипнула входная дверь. Они вошли в его номер, он слышал, как осторожно они осматривают помещение. Чуешев медленно вынул из подмышечной кобуры браунинг, который взял из ячейки на железнодорожном вокзале по известному ему коду, снял с предохранителя, тихонечко выдохнул.
Они не зажигали свет, но, судя по звукам, обшарили все вокруг. Потом один из них вышел на балкон. Это был плотный человек с выбритым затылком, в руке у него тускло отсвечивал ствол оружия. Он осмотрелся, заглянул на соседние балконы. Чуе-шева он не увидел: для этого надо было перелезть через ограду. Потом вернулся в комнату. Чиркнула спичка. Очевидно, они закурили. Из глубины донеслись глухие голоса — несколько слов, фраз. Различить можно было только «нет», дважды. Затем дверь захлопнулась.
Сверху Чуешев видел, как они, отбросив окурки, сели в машину, заработал двигатель, вспыхнули фары. Автомобиль сорвался с места и исчез в темноте. Чуешев засунул пистолет в кобуру, смахнул со лба пот и сквозь зубы процедил:
— Попалась птичка.
Если бы не близкие, почти что дружеские отношения с вальяжным, обаятельным, гениальным бароном фон Арденне, доктор Блюм давно перебежал бы к Гейзенбергу в Институт физики и работал бы сейчас вдали от бомбежек где-нибудь в горах. Другой причиной, удерживавшей его в Берлине, были женщины, которые являлись для Блюма чем-то вроде топлива для «мессершмитта». Волочиться за одной, проводить ночь с другой, мечтать о третьей — тридцатитрехлетний ученый был увлечен этой игрой не меньше, чем физикой. Правда, за последнее время из-за налетов большинство женщин было эвакуировано из Берлина, что не могло не удручать любвеобильного доктора. Последней страстью на возникшем безрыбье стала пресная связь с сорокалетней женой соседа, дородной домохозяйкой с удушающе могучей грудью, визгливые стоны которой были слышны далеко за пределами спальни, о чем Вилли Гесслицу поведал сам сосед. Гесслиц побывал у него с расспросами насчет краж в округе, прикрывшись удостоверением инспектора крипо, выписанным на другую фамилию. Сосед ненавидел и боялся Блюма, он замечал, что к нему на автомобилях приезжают какие-то люди, сидят у него ночи напролет, а после они исчезают, порой на несколько дней, но главное — его охраняют.
Вот уже месяц Блюм, порвав с соседкой, вынужден был коротать редкие свободные вечера в одиночестве в своем просторном, пустом, скучном доме в десяти километрах от Лихтерфельде, где на территории родового поместья фон Арденне в огромной подземной лаборатории были установлены сверхмощный электростатический генератор на два миллиона вольт и действующий циклотрон. Дом, раньше принадлежавший какому-то еврейскому коммерсанту, был предоставлен Блюму службой обеспечения СС с готовой обстановкой по просьбе Арденне. Блюму здесь не нравилось, он догадывался о судьбе бывших хозяев, ему казалось, что их тени неприкаянно бродят по комнатам.
Несмотря на запрет выносить любые документы, связанные с работой лаборатории, за ее пределы, безалаберный от природы Блюм частенько забирал какие-то бумаги с собой, чтобы поработать дома, тем более что к лету 44-го штабная дисциплина заметно ослабела. Кроме того, у него иногда собирались коллеги из других научных инстанций, чтобы в неформальной обстановке обсудить спорные темы, поругаться, нащупать пути решений.
Арденне не бывал у него, а вот Блюм неоднократно обедал на вилле фон Арденне в Лихтерфельде, где чопорная обстановка роскоши и аристократизма странно контрастировала с простотой нравов, культивируемых бароном. При входе гостя встречали огромные, суетливые, лоснящиеся доги и сам хозяин, взирающий с портрета кисти Генриха Книрра, на котором Гитлер вешает ему на грудь Рыцарский крест с дубовыми листьями. Широкая беломраморная лестница вела в залу, посредине которой был уже накрыт чересчур большой для скромной компании обеденный стол. Появлялся Арденне, развалистой походкой шел к столу, приветствовал гостей и, забрав из рук слуги супницу, принимался самостоятельно разливать суп по тарелкам, подшучивая над собой и собравшимися: «Вы служите моим прихотям — дайте же я послужу вашему голоду».
Фриц Хаген, в узких кругах известный под кличкой Сизый Фриц, покрутил на голове кожаное кепи, высморкался в мятый, давно несвежий платок и, вытирая им нос, посмотрел через лобовое стекло своего старого «Опеля» на небо, как смотрит охотник, гадая, какую погоду ожидать. Сизый ждал воздушного налета. Каким-то седьмым чувством он понимал, что бомбардировка уже не за горами. Во всяком случае, именно сегодня, на третий вечер стояния в переулке против дома Блюма, он был почему-то уверен в скором появлении авиации англосаксов. И не ошибся.
Густой, низкий, словно затягивающий в себя, подобно водовороту, рокот сотен моторов «летающих крепостей» В-12 и «Либерейторов» возник в вышине практически одновременно с резким воем сирен воздушной тревоги. И сразу откуда-то издали докатилась канонада зенитной артиллерии, темные небеса окрасились вспышками фосфоресцирующих зарниц, выхватывающих зловещие контуры бесстрастно плывущих бомбардировщиков. Последовала череда взрывов; с форсированным ревом потянулся к земле пылающий «Либерейтор». На улице почти не было людей: все, кто сидел дома, попрятались в собственные погреба и подвалы. Армада бомбардировщиков уже прошла над поселком и направилась в сторону города, когда на землю стали ложиться сброшенные на парашютах фугасы, попарно связанные цепями. Выплевывая во все стороны фонтаны шипящих искр, вспыхнула хлебная лавка. Послышались отчаянные крики людей.
Сизый вылез из машины, запер дверцу и, пригибаясь, засеменил к дому Блюма. Он видел, как с первыми звуками сирены Блюм выскочил наружу, сел в ожидавший его перед забором «Хорьх» и умчался прочь. Калитка была не заперта. Сизый, не оглядываясь, точно в собственное жилище, прошел в нее, поднялся на крыльцо, откуда с улицы его не могли увидеть, и лишь тогда огляделся. Пустынная лужайка, разбросанные по траве шезлонги, стол, гараж. Никого. Он повозил пальцем по замочной скважине, достал связку отмычек, нацепил маленькие, круглые очки и принялся прикладывать расплющенные кончики к губам. Затем, отобрав нужные, попробовал одну, другую, прижался к двери, прислушиваясь к скрежету в замке, затем поднял плечи, словно боялся кого-то спугнуть, задержал дыхание, легонько нажал на рычаг и аккуратно, абсолютно неслышно отвел в замке язычок защелки. Дверь со скрипом открылась. Сизый разочарованно хмыкнул и вошел внутрь.
Доставив Блюма в расположенное рядом с виллой Арденне бомбоубежище, охранявший его унтерштурмфюрер погнал «Хорьх» в гараж, чтобы пересидеть бомбежку с сослуживцами за игрой в карты: вчера ему повезло — выигрыш составил дыню и двадцать рейхсмарок. По дороге он вспомнил, что впопыхах забыл в доме Блюма график с завизированными отметками дежурств, плюнул в сердцах, повернул в сторону поселка и вдавил педаль газа.
Тем временем Сизый в перчатках и с фонариком в руке обследовал жилище Блюма. Чувствуя, что его толкают на что-то мутное, нестандартно опасное, Сизый постарался как можно скорее отыскать в лабиринте комнат кабинет. В кухне ноздри Сизого затрепетали. Он замедлился возле плиты. Снял крышку со сковороды, склонился над ней и втянул в себя аромат теплого еще бифштекса. Не в силах сдержаться, Сизый схватил со стола нож, отсек внушительный кусок мяса и сунул в рот. Рука невольно потянулась к початой бутылке с бурбоном. «Черт возьми, откуда это у них?» — но воля придавила безрассудство, и Сизый двинулся дальше, с замиранием пережевывая мягкую, жирную, слегка подзабытую на вкус свинину. «Должно быть, окорок. Если не грудинка», — подумал он, закатывая глаза, и сама эта мысль показалась ему сочной, тающе вкусной, с дымком.
Наконец он добрался до комнаты, где стеллажи с книгами, узкий диван в углу, камин и обстоятельный письменный стол, заваленный бумагами, указывали на то, что это и есть кабинет. Помня инструкции Гес-слица, Сизый не стал ничего трогать, а сразу вскрыл все шесть ящиков письменного стола. Приказано было искать только документы с грифами «Для служебного использования», «Не для распространения», «Секретно» — и тому подобное. В двух ящиках он нашел нечто с соответствующими резолюциями и отложил их в сторону. Затем изучил стол, но на нем были набросаны только испещренные формулами листы бумаги. Сизый их не взял. Он огляделся: сейфа в кабинете Блюма не было. Сложил отобранные папки в матерчатую сумку через плечо и направился к выходу.