На другой день в квартире на Эрепштрассе прогремел взрыв. Как впоследствии показала экспертиза, взорвалась ручная граната М-39, в просторечии именуемая «яйцо». В квартире был обнаружен труп сухопарого мужчины в форме группенфюрера СС с кровавым месивом вместо лица. В нагрудном кармане лежали документы на имя Артура Небе. Одновременно в кабинете шефа крипо была найдена невнятная записка: «Ухожу из жизни добровольно. Устал. Нет сил переносить напряжение последних лет. Хайль Гитлер. Небе». Криминалистам понадобились сутки, чтобы установить: взрыв гранаты в той точке, где он был зафиксирован, не мог нанести столь значительных увечий лицу погибшего; более того, ранения лицевой части скорее всего произошли дня на три ранее. Небе был объявлен в розыск, исключен из НСДАП и СС, разжалован в рядовые, за его поимку было объявлено вознаграждение 50 тысяч рейхсмарок. Гитлер потребовал у Мюллера лично найти изменника и содрать с него кожу.
Все это время Гесслиц старался не высовываться, погрузившись в рутинную работу. То, что людей Небе еще не просеяли сквозь сито подозрений, говорило скорее о нехватке ресурсов, чем о равнодушии со стороны гестапо. Однако, казнив Хелльдорфа и изобличив Небе, в гестапо и впрямь поостыли к коллегам из криминальной полиции. На всякий случай Гесслиц предупредил Дальвига о сложившейся в РСХА ситуации, и в какой-то момент они даже слегка успокоились.
Гром грянул внезапно и как-то вызывающе глупо. То ли совсем уже потеряв голову и чувство реальности, то ли будучи беспробудно пьяным, на служебный номер Гесслица позвонил неизвестно где скрывающийся Небе и, когда тот снял трубку, попросил позвать к телефону Найди Гоббин. Гесслиц, узнавший голос своего шефа, коротко ответил, что фрау Гоббин работает в другом здании, и повесил трубку. Спустя сорок пять минут к нему в кабинет в сопровождении двух конвоиров явился гауптштурмфюрер — прямо с Принц-Альбрехтштрассе. Пока автозак вез его в Плетцензее, Гесслиц тщательно обдумывал свое положение. Несомненно, арест был спровоцирован идиотским звонком Небе. Вряд ли у них есть на него что-то еще, иначе он бы давно сидел в камере. Однако теперь, когда в связи с Небе он попал в поле зрения гестапо, следователи могут им крепко заняться: Гесслиц хорошо знал, как работает их нюх.
Долговязый следователь в звании криминалько-миссара, страдающий одновременно от простуды и жары в непроветриваемом кабинете без окон, засыпающим голосом более часа выспрашивал Гесслица: почему Небе позвонил именно ему? где он может прятаться? кто входит в круг его друзей? почему он позвонил именно ему? что связывает его с Небе? какие задания Небе он выполнял? зачем Небе квартира на Эрепштрассе? почему он позвонил именно ему?.. На столе криминалькомиссара Гесслиц заметил пухлое досье, в которое тот то и дело заглядывал. Это было его досье, Гесслиц удивился, как быстро его доставили в Плетцензее.
Для стимулирования искренности у допрашиваемого к стене примыкал столик на колесиках, едва прикрытый полотенцем, из-под которого высовывались хромированные части щипцов, плоскогубцев, скальпелей, молоточков, шприцев, как в ординаторской медицинского учреждения.
Следователь чихнул, высморкался и с тихим, изнуренным стоном втянул воздух.
— Рекомендую вам, коллега, прекратить запираться, — продолжил он, вытирая слезы на глазах. — Мне доложили, что вы были очень близки с изменником Небе. Он вас выделял. Вы входили в близкий, как говорится, круг и не могли не замечать его настроений. Может быть, он и вас втянул в свои делишки с заговорщиками?
— Послушайте, я такой же, как вы, следователь, у которого есть начальник. Начальнику, как вы понимаете, следует подчиняться, выполнять все его поручения.
— А вас не настораживали какие-либо из его поручений? Вы слышали имена Гизевиус, Бек, Остер?
— Имена я, конечно, слышал, как, думаю, и вы. Но поручений, связанных с ними, от Небе мне никогда не поступало. Я занимался делами исключительно криминального свойства: убийства, кражи, разбой, спекуляция. Вероятнее всего, Небе позвонил мне по ошибке. Он наизусть помнит все телефонные номера нашего ведомства, мог и перепутать. Допросите фрау Гоббин.
— Уже допросили. — Криминалькомиссар поднял на него осоловевшие от простуды глаза. — Небе соблазнил ее. Так сказать, воспользовался своим служебным положением. А вы не знали?
— Знал, — признался Гесслиц. — Но кто там разберет: соблазнил — не соблазнил?
— Это правда, — вздохнув, согласился следователь. — Но у фрау Гоббин кристально чистая биография. Национал-социализм у нее в крови. Ее отец, доктор Гоббин, был рядом с фюрером во время Национальной революции в Мюнхене. Дочь унаследовала его лучшие качества.
— Возможно. Я мало ее знаю.
Следователь сделал какую-то пометку в своих бумагах, затем, лизнув палец, перевернул несколько страниц в досье Гесслица, положил закладку в нужном месте и, крепко высморкавшись, в своей унылой, задыхающейся манере произнес:
— Да, про вас она говорит то же самое. Но оставим фрау Гоббин в покое. Тем более что она уже приступила к своим обязанностям, вопросов к ней больше нет пока. Давайте вернемся к вам. Вот что смущает, коллега, вот что мешает подписать ваш пропуск на выход. — Он нацепил очки и погрузился в чтение. — Вот смотрите, — произнес он, ткнув пальцем в бумаги, — «Адлерхоф». — Последовала напряженная пауза. — Внимание мое привлек странный эпизод годичной давности. Помните? Вы невольно, как сказано в отчете, вмешались в операцию по задержанию особо опасного преступника возле отеля «Ад-лерхоф», в результате чего он сумел скрыться, а вы с пулевыми ранениями оказались в «Шарите». Я ничего не перепутал?
«Всё. Похоже, провал, — подумал Гесслиц. — Теперь не слезут. Если останусь здесь, они выпотрошат меня, как кабана на охоте».
— Ничего. Но вы не упомянули одну деталь, — ответил он. — Я не вмешивался в операцию по задержанию вашего преступника. У нас была своя операция — как раз в это время и именно в этом месте готовилось ограбление ювелирного магазина, расположенного в «Адлерхофе». Я заранее известил об этом начальство и разместил своих людей в конце улицы. Они всё видели и подтвердили. Кто бы мог подумать, что гестапо приедет на автомобилях без опознавательных знаков и даже без полицейской сирены?
— Всё так, коллега, всё так. — Измученное болезнью лицо следователя стало еще более кислым. — Но из «Шарите» вас вызволил Небе. Лично. Используя свой генеральский статус и не считаясь с доводами следствия. И вот это, именно это наводит на очень нехорошие подозрения. — Он опять схватился за платок и с треском высморкался. — Предлагаю начать наш разговор с этого места, если не возражаете.
Сидевший на металлическом табурете Гесслиц выпрямился, сочувственно покачал головой:
— Плохая простуда. Слушайте, криминалько-миссар, могу дать вам совет, как за одну ночь справиться с напастью.
— Да? — оживился следователь. — Какой же?
— Мекленбургский народный рецепт. Возьмите таз, разведите в нем соль, побольше. Замочите в нем носки, кальсоны, майку. Потом наденьте все это, плотно укутайтесь в перину и дайте одежде высохнуть, прямо на себе. За ночь соль вытянет все патогены. Утром встанете как новенький.
— Любопытно. — Улыбка впервые тронула сухие губы следователя. — Не знаю, решусь ли я на такой эксперимент, но в любом случае спасибо. — Он устало осел на локти. Было видно, что ему неприятно топить человека из своего профессионального цеха. — Скажу честно, мне не хотелось бы передавать вас инстанциям, где допрос предполагает методы устрашения. Ну, вы понимаете, о чем я говорю. Поэтому давайте уж как-то договариваться, коллега. А то мы тут засиделись.
— Давайте, — поддержал его Гесслиц, растирая кисти рук под наручниками. — И для начала свяжитесь с группенфюрером Мюллером. Скажите, что с ним хочет встретиться и поговорить Пилигрим.
— Пилигрим? — фыркнул криминалькомис-сар. — Вы смеетесь? Так и сказать — Пилигрим? А может быть, сразу к фюреру? Чего мелочиться?
— Нет, — покачал головой Гесслиц, — с Мюллером. Вот увидите, он непременно захочет со мной поговорить. Просто позвоните в приемную группен-фюрера и скажите, что здесь Пилигрим.
Следователь задумался. Если бы Гесслиц упомянул любое имя из аппарата РСХА, это не вызвало бы никаких эмоций, ибо каждый, кто попадал в комнату допросов тюрьмы Плетцензее, старался припомнить покровителя повыше, но Мюллер... к нему никто никогда не апеллировал. Одна только мысль о гневе шефа гестапо вызывала оторопь. Лучше подстраховаться, чтобы избежать лишних вопросов. После бесцельного пролистывания досье крими-налькомиссар захлопнул его:
— Ну, хорошо. Сейчас вас отведут в камеру, а я, так и быть, попробую выполнить ваши, гм. указания. — Он усмехнулся, второй раз за вечер.
— Поедем в Берн?
— В Берн? Зачем?
— Какой прозаичный вопрос. В Берн! Просто так, прошвырнуться!
— Гм. А знаешь, я никогда не была в Берне. Говорят, красивый город.
— Я тоже, — солгал он. — Сейчас там лучший сезон. Тепло, не жарко. Солнце желтое, тени долгие. Придумаем какой-нибудь повод. Есть у меня приятель, коннозаводчик, у него имение в пригороде. Там и остановимся. Можно покататься на лошадях. Ты умеешь?
— Ни разу не пробовала. Но готова рискнуть.
— Замечательно.
— Я скажу Виклунду, что у нас встреча со страховщиком. Он, конечно, не поверит, но согласится. Главное, чтобы не догадался о наших отношениях.
— Да, для профессионального разведчика это большая шарада.
— Виклунд умеет создавать проблемы.
— А с чего ему создавать нам проблемы?
— Ты это серьезно? Мог бы заметить как профессиональный разведчик, что он глаз с меня не сводит. Еще со Стокгольма, когда лез ко мне с поцелуями.
— О, вы целовались?
— Целовался он. А я ему чуть язык не вырвала.
— Звучит грозно. Но я почему-то верю. С такими-то клыками.
— Вот ты шутишь, а меня, между прочим, боятся даже собаки. Могу одним взглядом остановить немецкую овчарку. Веришь?